Ни уму, ни сексу

  Мы с полковником Глебовым… за 8 Марта… по четыреста пятьдесят. И два пива. Он и говорит:
     — Теперь как договаривались… Ты идешь?
     — Мне кажется, это неудобно, все-таки 8 Марта… Что мы скажем женам?
     — Неудобно задницу на морозе прислонять к железу, — ответил полковник. — А женам мы скажем правду.
     — Правду?
     И мы сказали женам правду.
     — Дорогая, — начал я, — мы с Семен Семенычем отъедем на часик…
     — Куда? — поинтересовались обе женщины.
     — Здесь, не очень далеко, и главное, все проверено и безопасно…
     В бордель…
    
     — Куда?!
     — Не надо повышать голос, — вставил полковник Глебов. — Отнеситесь к известию с выдержкой. Мы с Александром съездим к девочкам.
     Моя жена округлила свои еврейско-украинские глазки.
     — Чувствую недоверие во взгляде, — сообщил тонкий психолог Глебов.
     — Сема, тебе уже хватит, — решила увести разговор жена полковника. — Пора закругляться.
     — Нет, вы скажите, — настаивал Глебов, — почему, когда мы говорим правду, только правду и ничего, кроме… тьфу, блин… вы смотрите на нас, как на идиотов. А когда мы беззастенчиво врем — радостно соглашаетесь с любой чепухой?!
     — А когда это ты мне врал? — быстро спросила жена Глебова и внимательно, с нехорошим прищуром взглянула на мужа.
     — Да! — поддакнула моя жена и с нехорошим прищуром взглянула на меня.
     — Та-а-ак… — протянул Семен Семеныч. — Мы уклонились от темы. Повторяю еще раз для жен личного состава. Мы с Александром выполняем журналистское спецзадание. Руководство в курсе. Прошу не базарить, а достойно принять услышанное. Как и подобает женам советских офицеров.
     — Кто это здесь офицер? — не к месту вспомнила моя жена. — Этот субчик (кивая на меня) вообще уклонист…
     Вот за этого уклониста… блин… если бы не 8 Марта… Короче, мы встали и поехали в бордель. Клавдия Федотовна      Описываю бордель. Великая русская литература обессмертила дома терпимости. Но с тех пор обстановка “заведений” претерпела коренные изменения. Бордели в городах стали значительно менее привлекательными внешне. Понятно, неустоявшиеся отношения с законом и все такое… И все же “нумера” без классического антуража сильно проигрывают. Что это такое?! Обыкновенная железная дверь с бордовой обивкой и простеньким номером 113. Где тайна? Мираж соблазна? Почему в воздухе нет флюидов греха? Мне, как романтику, взращенному на классической литературе, тяжело было принять опрощение и выхолащивание традиций. Полковник же, наоборот, выглядел бодро, молодцевато и... загадочно.
     Фейс-контроль мы прошли без волокиты. Скрюченная остеохондрозом бабка с оттопыренной губой пустила нас внутрь. Тут же послышался неприятный “петушиный” голос:
     — Девочки, сейчас начинаем.
     Ей ответили из дальних невидимых комнат:
     — Динары нет!
     — Как нет?! Вот зараза! Я ее предупреждала…
     И в коридор выплыла хозяйка заведения. Хозяйка была немолода. Но эффектна. Бросалась в глаза темно-русая копна волос, сложенная огромным ульем над макушкой. В четвертом классе, на продленке, у нас была воспитательница с такой прической. Мы с ребятами засунули в ее волосы спичечный коробок с тараканами. Эффект превзошел все ожидания. Двоих сразу выгнали из школы. Остальных жестоко пытали тетки из роно. Отлично помню сверкающие золотые челюсти перед лицом. Ужас, но я отвлекся…
     Итак, хозяйка была немолода. Но эффектна. Лицо ее показалось мне смутно знакомым. Глебов поздоровался. Женщина придирчиво осмотрела нового гостя. Я широко и открыто улыбнулся. Мое глуповато-детское лицо неизменно производит благостное впечатление на пожилых женщин.
     — Клавдия Федотовна, — представилась хозяйка.
     Нас провели в гостиную. Комнату украшали миленькие небесно-голубые обои. Облака, какие-то порхающие галки. Не хватало только ангелов с рисованными алыми губками. Несколько в стороне, у окна, высился тяжелый резной стол на крученых ножках. За столом отдыхали мужчины. И мы к ним присоединились.
     Некоторое время провели в молчании. В комнату зашли семеро девиц. Мужчины оживились. Девицы, к удивлению, не проявили ответного интереса. Уселись на диван и начали шушукаться между собой.
     Возможно, я не прав. Более искушенные товарищи меня поправят. Но… красивых проституток в столице нет. Симпатичных наскребешь едва. Сколько ни приходилось их наблюдать, большинство или худые, как велосипеды, особи с куриными жопками. Или, наоборот, переодетые доярки из мариупольских крестьянских хозяйств. Опять же давит груз прочитанных “на тему” книг. Классические образы были по крайней мере соблазнительными. Ворошили в душе темные страсти. Звали к греху. Современные гетеры явно уступают предкам. К греху-то они зовут. Но как-то банально. Без изюминки.
     Или во мне что-то испортилось?..
     В гостиную вошла Клавдия Федотовна. Все смолкли.
     — Товарищи девушки и гости! — торжественно произнесла она.
     Тихо звякнула рюмка на столе. Мероприятие началось… Поздравления общественности      Я подумал, что сплю… Честное слово. Это бордель или театр? “Бандерша” несла такое, что я жмурился. А Глебов — ничего. Слушал с видимым удовольствием. И тихонько готовил к вскрытию бутылки с шампанским…
     — Сегодня мы отмечаем замечательный праздник, — восклицала “бандерша”, — Международный женский день… Все прогрессивное человечество… или почти все… чествует мам и бабушек, дорогих женщин и девушек, девочек…
     Одна из проституток захихикала. Клавдия Федотовна грозно приподняла бровь.
     — Потому что наступила весна, — сказала она угрожающим тоном. — И это замечательно… Если кому-то весело невпопад, я могу устроить субботник по уборке территории. Ясно?!
     “Ой мамочки, — подумал я, — это не гнездо разврата, а концлагерь…”
     Бандерша поправила волосы, зачем-то нацепила очки. Точно я ее где-то видел.
     — Мы, руководство, хотим поздравить вас с этим замечательным праздником. И напомнить, что зародился он в те благословенные времена, когда женщины… когда Роза Люксембург… — бандерша сбилась. Потеряла мысль. — Когда женщины трудились на благо государства… строили его. И получали соответственно труду… Времена изменились, но мы остались, — докладчица выдержала паузу. — Я поздравляю вас, девушки! Желаю вам счастья, долгих лет молодости, устройства личной жизни и, конечно… успехов на работе… Так сказать, высоких производственных достижений.
     Здесь Клавдия Федотовна позволила себе улыбнуться. Видимо, это был юмор. Девицы и вправду засмеялись.
     — А теперь, — продолжила “бандерша”, — слово имеют представители месткома.
     “Кто?!” — чуть не вырвалось у меня.
     Встал лысый мужик с красной шеей. В углу сидел за пальмой. И сказал:
     — Не буду долго говорить. Клавдия Федотовна несколько преувеличивает мое значение. Что сказать, девушки? Мы вас любим…
     — Ну да, ну да, — ляпнула девица в полосатой маечке.
     — А пожелать в этот день хочу вам здоровья, радости, побольше веселых улыбок. Весеннего настроения. Не унывать! И чтоб всегда оставаться такими же красивыми, как сегодня.
     Девицы нестройным хором выговорили:
     — Спасибо…
     Товарищ “от месткома” опустился в кресло довольный собой.
     — В заключение короткого праздничного митинга, — хозяйка борделя откашлялась, — слово имеют представители наших доблестных вооруженных сил, — и захлопала в ладоши.
     Отнюдь не мгновенно я сообразил, что это про моего артиллериста Глебова. Артиллерист, однако, живенько вскочил и сунул какую-то бумажку в карман. Готовился, значит…
     — Девчата, вы меня знаете почти три года... — начал храбрый офицер.
     “Ничего себе! — подумал я. — Эта сторона жизни полковника мне совсем незнакома”.
     — Со многими из вас я... хм-хм… делил краюху хлеба в трудный час. Знаю, что вы мои друзья. Поэтому в этот праздничный час желаю вам человеческого тепла. И мирного неба над головой! В хорошем смысле…
     — Браво, — сказал я.
     — Ура, ура, ура! — закончила митинг “бандерша”. — Теперь праздничный банкет! И просмотр кинофильма “Дело было в Пенькове”! Приглашаю к столу.
     И тут мой славный Глебов умело взорвал бутылку шампанского. Белая пенистая масса взрезала узкое горлышко. И на выдохе разлилась по рукам, столу и дешевым китайским фужерам. Точно помню, как одна девица завизжала: “Ой как натурально-о!” А “бандерша” ее осадила: “Не надо скабрезностей!” Керосин и мама      Поверьте, это был самый уникальный день 8 Марта в моей жизни. До того, как я отключился, мы пили вино и закусывали корейской морковкой. Вкуса ни того, ни другого я не помню. Только цвет. Девушки оказались милыми, хозяйственными. Все подкладывали мне что-то в тарелку. Я расчувствовался. Алкоголь и русская литература взывали к совести. То есть к подвигу и самопожертвованию ради гибнущих в разврате женских душ. Соседка по левую руку оказалась родом из Донецкой области. Хуже некуда. К донецким женщинам я испытываю особое расположение. У меня жена оттуда.
     Дончанка мгновенно сориентировалась. Рассказала запутанную историю своей жизни.
     Муж погиб в шахте. Мама отравилась керосином. Ребенок — патологический бродяга — ушел из дома в одиннадцать лет. Недавно получила весточку. Пацан написал, что отлично устроился. В Саудовской Аравии. На оригинальный журналистский вопрос, для чего она здесь, девушка ответила:
     — Хочу заработать и открыть салон. Цырульню.
     И засмеялась.
     Впечатления мои приобретали все более фрагментарные очертания.
     Помню девушку с красными манжетами. Оказалась бывшей актрисой из Харьковского драматического театра. Лысый “месткомовец” что-то буравил ей на ухо. Она слушала и прыскала в ладошку. “Ах, щекотно, Федор Матвеич”. Ее попросили спеть. Актриса пожаловалась, что сегодня не в голосе. Однако спела что-то народное. Естественно, все тут же затянули украинские песни. Начиная со второй строчки, Глебов пел только “ла-ла-ла”...
     “Бандерша” разнесла девушкам подарки в виде флаконов с красными этикетками. И еще какие-то конверты. Наверное, премию.
     Затем я, кажется, вышел в туалет. В ближайшей комнате на тахте сидела девушка, ела калорийную булку и... читала.
     — О чем пишут?
     — О любви, — ответила девушка и показала обложку.
     Я неожиданно вспомнил, зачем пришел.
     — Вы так всегда празднуете Международный женский день?
     — Я — второй раз. А вы кто?
     — Журналист, — с несвойственной мне гордостью ответил я.
     — Тогда вы напишите, как проститутки живут на улицах. Я два года с Ленинградки не вылазила. Даже мылась в лужах.
     — Отлично, — сказал я, — обязательно запомню. И отображу.
     — А Галке вы не верьте, — крикнула девушка, — она вам соврала насчет матери и керосина. Она сама ее траванула. Я точно знаю. Мы с Галкой в одной школе учились.
     В гостиной тем временем начался просмотр отечественного кинофильма “Дело было в Пенькове”. Все сгрудились на диване. “Месткомовец” лез целоваться. Дончанка плюхнулась рядом.
     Я с ужасом почувствовал, что меня уже не смущают ее толстые колени и чудовищный макияж. Откровенно захотелось вытащить девушку из плена греха. Одарить новым паспортом. Устроить на Тушинскую трикотажную фабрику. И указать путь к спасению. Полковник отчетливо гоготал в ухо, что не выдаст.
     На одиннадцатой минуте кинофильма я потерял связь с реальностью. Измена      Пробуждение было ужасным. Открыв глаза, я увидел в зеркале над головой смутно знакомую харю с красными пятнами. На дворе стояла глубокая ночь. Я лежал на кровати. И, что самое неприятное… рядом с кем-то. Я с внутренней скорбью подумал о жене. Никогда ей не изменял ведь. А здесь такое горе…
     Тело зашевелилось, обернулось и… пробурчало во сне:
     — Где прапор, твою мать?!
     — Семен Семеныч, — тихо позвал я, — мне кажется, время идти домой.
     Через некоторое время артиллерист очнулся. Сознание, как всегда, запаздывало. Мы немного полежали в грустных раздумьях.
     — Товарищ полковник, — сказал я, — меня беспокоят две вещи.
     — Да? — слабо отозвался он.
     — Откуда у вас такие связи в мире похоти и соблазна?
     — Денег не было, — раздельно произнес Глебов, — подрабатывал ночами на Ленинградке. Водителем. Грел проституток в “Жигулях”. Там и познакомились. Эта Федотовна — мировая баба. Она раньше где-то в “структурах” работала.
     — Заметно, — согласился я. — Мне кажется, я ее знаю. На прошлых ельцинских выборах она коммунисткой была. Если не ошибаюсь, именно она не дала мне открепительный талон.
     Полковник вздохнул. И мы поехали домой.
     На самом деле меня еще кое-что беспокоит. Мне теперь жена не верит. И полковнику она тоже не верит. Мы же вернулись за полночь. Как вернуть мир в семью? Одна надежда на печатное слово. Покаюсь через газету...
     — Клава, прости! Я перед тобою чист.