Среди мельтешения этих бесконечных буквосочетаний встречаются
слова-долгожители, существующие уже веками и даже тысячелетиями. Но рядом с ними можно обнаружить “молодняк”, который “пророс” в великом и могучем русском языке стараниями наших дедушек. “Родословная” некоторых из таких слов ведет прямиком в стольный град Москву.
“Бог шельму метит” — поговорка достаточно известная. А ведь существует она не так уж давно, поскольку само слово шельма появилось менее двух столетий назад. В начале XIX века на Кузнецком Мосту открылся магазин готового платья. Владела им некая госпожа Обер-Шальме, о чем и сообщала вывеска над входом. Торговое заведение быстро завоевало популярность среди горожан. Одной из главных приманок стали миловидные и очень общительные француженки, которых предприимчивая хозяйка отобрала для работы продавщицами. Эти “заграничные штучки” умели найти подход к любому посетителю магазина — пококетничать, очаровать улыбкой, заговорить “до потери сознания” — и в конце концов все-таки всучить какой-то товар. Не привыкшие к подобным методам “маркетинга” москвичи вскоре приспособились называть “мастериц торгового бизнеса” созвучно имени владелицы заведения — шельмами. Ну а дальше новое слово пошло гулять по Первопрестольной и за ее пределами.
Приблизительно в то же время в центре Москвы появились и первые на Руси лодыри . Такой антикомплимент возник “по вине” известного доктора Христиана Лодера. Сей предприимчивый медик решил “утереть нос” популярнейшим курортам немецкого Баден-Бадена и открыл в 1828 году на Остоженке “Заведение искусственных минеральных вод”. Столичное дворянство оценило новинку по достоинству и стало активно посещать “курортную зону”, оборудованную в Хилковом переулке. Для поправки здоровья своих пациентов доктор Лодер предлагал им с утра пораньше пить “кислые воды” и после этого непременно заниматься ходьбой. Вид расфуфыренных господ, вроде бы совершенно бесцельно “наматывающих” ни свет ни заря круги по аллеям лодеровского курортного парка, весьма озадачивал проходящих мимо обывателей. “Вона, гляди-ко, как они лодерем-то ходят!” — смеялись простые москвичи. Постепенно выражение “ходить лодерем” стало использоваться для обозначения всякого вообще пустого времяпрепровождения. Вслед за тем окончательно оформился и столь популярный теперь в русском языке термин — лодер превратился в лодыря.
Еще одно “увековеченное” словечко — архаровец . В конце XVIII в. так называли солдат полицейского полка московского обер-полицмейстера (а впоследствии и губернатора) Николая Петровича Архарова. Впоследствии это именное прозвище стало встречаться в обиходной речи москвичей как синоним слова “плут”.
Разгильдяй — тоже из числа известных всем малопочтительных высказываний. Впрочем, первоначально такое слово имело вполне содержательное бытовое значение: разгильдяем назывался купец, который скомпрометировал себя каким-либо поступком и потому был исключен из купеческой гильдии. Последующая метаморфоза этого звучного термина и превращение его в ругательство произошла при самом активном участии жителей Москвы.
Совсем “из другой оперы” слово открытка. В 1898 году из Западной Европы в Россию перекочевал новый вид почтовых отправлений: стали продаваться специальные карточки из плотной бумаги, на одной стороне которых следовало писать адрес, а на другой — короткое сообщение. Москвичи сразу же окрестили эту новинку почтовиков открыткой, а вот питерцы, например, предпочитали пользоваться в обиходе более официальным названием — почтовая карточка.
Не потерявшее до сих пор всероссийской популярности слово заяц (имеется в виду пассажир-безбилетник) родом также из Первопрестольной. Известен даже год, когда появился этот шедевр народного юмора. В 1935-м в Москве были приняты новые “драконовские” законы по борьбе с безбилетниками на городском транспорте. Их активно отлавливали бригады контролеров, усиленные сотрудниками милиции, и по каждому пассажиру-халявщику дело передавалось в суд, который вполне мог “впаять” нарушителю до 5 лет тюрьмы. Кампания длилась несколько месяцев. В автобусах и трамваях шла настоящая охота на тех, кто пытался сэкономить на оплате проезда, — вот и стали москвичи называть таких “гонимых” граждан “зайцами”.
Вот, скажем, большевики вскоре после своего “воцарения” решили упразднить слово “дворник”, посчитав его “пережитком буржуазного строя”. Взамен было предложено использовать другие термины. Московским властям, например, приглянулось слово метельщик . А в некоторых других городах предпочли называть этих борцов с уличным мусором уборщиками. Хотя, несмотря ни на какие распоряжения “сверху”, запретить “дворницкое звание” все же не удалось. “Метельщики”-“уборщики” так и не прижились в обыденной речи горожан.
“Зеленная” (с ударением на букву “а”) — “культовое” слово, настоящий пароль, по которому можно было еще в середине минувшего века определить коренного москвича. Так, весьма коротко, наши дедушки и бабушки называли между собой магазины “овощи—фрукты”.
Путаница возникла бы у разных поколений жителей Златоглавой со словом электричка . На рубеже XIX—ХХ столетий этот термин закрепился (впрочем, ненадолго) за появившимися на улицах нашего города электрическими трамваями. А вот пассажиры пригородных электропоездов “приватизировали” удобное обозначение лет 30 спустя.
Подобная же неразбериха могла бы случиться и со словом субботник . Если во времена советской власти это был вполне официальный общественно-политический термин, то несколькими десятилетиями ранее, в конце XIX века, у московских ремесленников субботник подразумевал совсем иные мероприятия, а именно: ежесубботнюю профилактическую порку, устраиваемую “науки ради” мальчишкам-подмастерьям.
В довоенные годы жители столицы довольно часто употребляли странное — с этакой “иностранщинкой”! — слово тэжэ : мыло тэжэ, духи тэжэ, крем тэжэ, зубной порошок тэжэ... Далеко не каждый гражданин и не каждая гражданка могли объяснить, что означает столь звучное сочетание этих четырех букв. Между тем расшифровка была вовсе незамысловатой: ТЭЖЭ — Трест эфиро-жировых эссенций (проще говоря — объединение московских предприятий парфюмерной промышленности).
Грызики, клопы... Столь презрительными словами в конце XIX века называли тогдашних владельцев “малых предприятий”.
Вместо бомжей в дореволюционной Москве обитали дачники . Именно так было принято называть бездомных нищих, ночующих на газонах, в городских скверах и парках.
Ерофеич — уважительное обозначение хорошей водочной настойки. В этом названии горожане увековечили известного в XVIII столетии московского знахаря, который особенно прославился тем, что смог вылечить своими снадобьями (большая часть коих была “замешена” на спирту) тяжело захворавшего графа Орлова-Чесменского.
Для самых первых автомобилей и трехколесных мотоциклов, появившихся на улицах Златоглавой, сразу придумали название керосинка или тэф-тэф.
“Где у вас тут можно англичанина найти?” Каких-нибудь сто лет назад подобный вопрос, заданный хозяевам большой квартиры или прохожему на улице, мог привести к совершенно неожиданному (на наш теперешний взгляд) результату: в указанном ими месте обнаруживался... туалет! Жители старой столицы приспособились маскировать столь “пикантный” объект словом англичанин (отметив тем самым заслуги обитателей туманного Альбиона, активно внедрявших в быту новомодные ватерклозеты).
На рубеже ХХ века для нашего брата журналиста в Москве существовало специальное обозначение: штабс-маляр . Городового, красующегося на посту где-нибудь посреди площади, частенько называли статуй небесный . Прославившийся красноречием адвокат в Первопрестольной превращался в язычника. Скупой, прижимистый торговец получал титул костяная яичница .
Плохонькое, дешевое вино москвичи пренебрежительно называли брыкаловкой . Вместо слова “запой” предпочитали говорить ушиб. А вот о человеке, регулярно отказывающемся “составить компанию” и принять участие в совместном распитии спиртного, говорили, что он загородился .
Октябрьский переворот 1917 года и последовавшие за ним “переломные времена” породили множество новых шедевров московской “уличной” речи.
Лопухи — презрительное прозвище больших листов с отпечатанными, но неразрезанными банкнотами старого образца. (Эти дензнаки стремительно теряли свою реальную цену в связи с бешеной инфляцией в Советской России начала 1920-х, так что по отдельности каждая такая купюра почти ничего не стоила, и для покупки товаров и продовольствия народ пользовался цельными “денежными листами”.)
Чекушка — та самая страшная ЧК — Чрезвычайная комиссия, возглавляемая Дзержинским. (Автором данного “перла”, считают, был не кто иной, как наш великий поэт Сергей Есенин.)
Краснокожие. Легко догадаться, что такого прозвища удостоились большевики. (“Вдруг откуда-то на наше многострадальное отечество обрушился настоящий дождь этих “краснокожих” господ”, — записал в дневнике один из жителей Первопрестольной.) Те же представители новой власти могли фигурировать в разговорах москвичей и под другим “псевдонимом” — марксята.
