Фрэнсис Скотт Фицджеральд — баловень судьбы, вознесенный на самый верх, словно по мановению волшебной палочки. Его нашумевшие романы “Ночь нежна”, “Великий Гэтсби”, “По ту сторону рая” — это гимн легендарному “веку джаза”, точнее сказать, тот же джаз, только в прозе. Он и любил так же — надрывно и негармонично… Пережил много романов, но по сути остался верен одной-единственной женщине — своей жене Зелде. И когда в Америке хотят сказать о чьей-нибудь трагической писательской судьбе, говорят: “Ну прямо как Фицджеральд!”
У Скотта Фицджеральда было два солнца. Одно — на небе, другое — в семействе окружного судьи из Алабамы мистера Сейера.
А если это был бриллиант — то самый необычный. Он звался Зелда. Впервые Скотт увидел ее, находясь в увольнении, на городском балу общества любителей изящных искусств в Монтгомери, на котором Зелда танцевала сольный номер. Она мечтала стать балериной… Но пока ей удавалось быть самой красивой девушкой города.
Скотт только взглянул на нее — даже лица толком разглядеть не успел, а уже понял, что безнадежно влип…
Это походило на сказку… Точнее, на историю любви, которую он позже назовет историей “Скотта и Зелды, черного и белого, чистого и порочного, безудержного и хмельного”. За “встречу со сказкой” было заплачено десять долларов — столько, сколько понадобилось, чтобы уломать дежурного офицера отпустить нерадивого лейтенанта Скотта по прозвищу Фиц в увольнение.
Нахальный умник, мнивший себя писателем, сначала предпринял попытку покорить Принстонский университет. Но, видимо, гранит науки оказался не по зубам честолюбивому самородку из Миннесоты. Университет он бросил, завербовавшись в школу офицеров...
Монтгомери был самой большой дырой на Юге Соединенных Штатов. Каждого, кто в нем обитал, помнили с младых ногтей, а каждого, кто умирал, провожали всем городом, ибо любой мог сказать про умершего нечто личное. Новости передавали по беспроволочному телеграфу, то есть криком. Газеты использовали как абажур, шляпу или совок для мусора, но только не по прямому назначению. Женщины в этом городе расцветали к 17 годам, к 20 — выходили замуж, а в тридцать казались старухами.
Честолюбивый лейтенант 67-го пехотного полка, расквартированного близ Монтгомери, задумал избавить красавицу Зелду Сейер от подобной судьбы. Не его вина, что у него ничего не получилось...
Когда Скотт постучался в дом Зелды, дверь открыл ее папаша. Сердито уставился на знакомого лейтенанта.
— Здравствуйте, мистер Сейер, — поздоровался Скотт, снимая шляпу. — Как прошел уик-энд?
— Спасибо, ничего, — невозмутимо ответил Сейер. — Что вас привело в мой дом?
— Я пришел просить руки вашей дочери! — выпалил молодой человек.
Брови судьи удивленно полезли вверх.
— Позвольте полюбопытствовать, какое у вас состояние? — спросил он, полагая, что говорит с сумасшедшим.
— Пока никакого. Но я планирую оставить службу, переехать в Нью-Йорк и заработать много денег.
Легенда гласит, что отец бедной девушки, не дослушав, закричал страшным голосом, чтобы “жених” убирался прочь с порога его дома…
В ушах Скотта тихо зазвучал траурный марш, к мелодии которого примешивались крики почтенного мэтра Сейера. Под эти звуки Скотт прикидывал, стоит ли ему пустить пулю в лоб прямо на ступенях или в самом деле демобилизоваться и попробовать заработать кучу денег. Он остановился на последнем…
Так Скотт переехал в Нью-Йорк. Он устроился работать в рекламном бюро. Для человека, мечтающего стать писателем, это все равно что вывернуть себя наизнанку. А Нью-Йорк, как назло, блистал всеми красками жизни, словно в первый день творенья. Возвращавшиеся из Европы солдаты маршировали по Пятой авеню, на Бродвее в моду входил чарльстон, а банкиры с Уолл-стрит предпочитали в качестве любовниц исключительно блондинок…
Прекрасные иллюзии, которые Скотту внушал Нью-Йорк, тускнели одна за другой. Неряшливого вида домохозяйка из Гринвич-Вилледж, у которой он снимал квартиру, сказала, что он может приводить к себе девушек. Сама эта идея повергла Скотта в смятение — ну зачем бы ему вдруг понадобилось приводить девушек, ведь девушка у него уже была?
Так же, как и было неуемное тщеславие. В субботу вечером Скотт, как призрак, появлялся в бальном зале одного из самых фешенебельных отелей Нью-Йорка — “Плаза”, где собиралась самая изысканная публика. Бедный парень изображал из себя преуспевающего наследника гостиничной империи Хилтонов… Иногда он пил в баре “Балтимор” с бывшими товарищами по Принстону, постоянно ощущая за своими плечами другую жизнь — “унылую комнату в Бронксе, каждодневное страстное ожидание письма от Зелды, и свою любовь, и свою бедность”. Иногда по ночам он перечитывал рукопись своего первого романа, который начал писать еще в Принстоне, — романа о молодости, о любви и эмансипированных девушках, которые умеют курить и пить виски...
Ему казалось, что в обличье жалкого рекламного агента Нью-Йорк никогда не признает в нем писателя. Ненавидя этот город, он на последние медяки напивался до потери сознания, мечтая добиться его благосклонности... Неожиданно для всех Скотт уехал домой — к родителям, и там от безделья начал заново переписывать свой первый роман, однажды уже отвергнутый издательствами… Возможно, это было успокоительным ритуалом приговоренного к смертной казни.
Переписанный роман он, ни на что не надеясь, послал в издательство. В ответ на его имя пришло письмо, в котором сообщалось, что роман “По ту сторону рая” принят к публикации. Случившееся казалось рождественской историей, в которую Скотт не очень-то и поверил. Лишь полгода спустя до него дошло, что он вытащил козырную карту.
Непостижимая история успеха! Его полюбил самый холодный, эгоистичный, неприветливый город в мире, полюбил только за то, что Скотт рассказал, какой он есть на самом деле — тщеславный, безвестный, небогатый и главное — нелюбимый.
О Фицджеральде наперебой заговорили. Скотт вдруг сделался мало сказать выразителем эпохи — он был объявлен ее типичным порождением, ее новым гуру и бытописателем. Он вдруг стал модным. Этого оказалось достаточным для того, чтобы сделать предложение возлюбленной Зелде Сейер и не получить отказа от ее папаши…
Скотт и Зелда поженились в 1920 году. На их свадьбе гуляло пол-Монтгомери. Деревья ломились от плодов, реки выходили из берегов, заливая свадебные наряды жениха и невесты... Вино в бокалах, сколько их ни осушали, не убывало.
Скотт был на седьмом небе от счастья. Выше подняться было уже нельзя.
Они возвращались в Нью-Йорк триумфаторами. Город одаривал их сюрпризами… Они так неожиданно оказались игрушками модного света, что плохо представляли, чего ждет от них Нью-Йорк. Приглашения на светские вечеринки сыпались как из рога изобилия. Испуганная Зелда была вынуждена учиться пить. Прошло всего несколько месяцев, однако они уже едва смогли бы сказать, кто они такие, и не имели ни малейшего понятия о том, что с ними происходит. Им приходило в голову окунуться голыми в фонтан среди бела дня на людной площади, и этого — да еще перепалки с блюстителями закона — было достаточно, чтобы попасть в газетную хронику. Им стоило о чем-то с умным видом высказаться на приеме у Сары Вандербильт — и это тут же печатали газеты. Причем приводились их мнения о вещах, относительно которых они не знали ровным счетом ничего. “Писали об их связях на самом “верху”, а всего набралось бы с десяток приятелей-холостяков из былых принстонских однокашников да несколько новых знакомых из литературной среды, с которыми они реально общались. “Центра”, к которому они могли бы прибиться, не находилось, и тогда они сами стали небольшим “центром” тогдашнего Нью-Йорка. Точнее сказать, Нью-Йорк сам стал на них равняться”.
Они чувствовали себя детьми, попавшими в огромный, ярко освещенный, еще не обследованный… сарай.
Когда Фица познакомили с Чарли Чаплином, писатель был неприятно удивлен, что тот оказался одиноким и совсем не веселым, к тому же неспособным на те чудачества, на которые был способен сам Скотт…
Когда пришло время родиться его дочери Скотти — он с женой уехал из Нью-Йорка к своим родителям. Им не хотелось, чтобы их первенец появился на свет среди того “блеска и одиночества”, в котором они понемногу начали задыхаться. Но год спустя они уже вернулись, бросили ребенка на няню и принялись делать все то же самое, что и раньше… Просыпались в 12 часов дня, “жевали сандвичи с оливками, запивая их виски, а затем устремлялись в свой околдованный город”. Странными подъездами попадали в странные квартиры, метаясь из одного конца Нью-Йорка в другой.
Причем чаще всего инициатором алкогольных забав становилась именно Зелда. Она не давала Скотту писать и требовала, чтобы он подчинялся ей. Того это, по-видимому, забавляло и даже возбуждало, словно он черпал иллюзорную силу в самоуничтожении себя и Зелды.
Возможно, в этом сказывалось проклятье города, который вознес их на вершину славы.
Наконец-то Нью-Йорк и они стали неким единым целым — экстравагантным и шокирующим, холодным и бездушным... Они тащили город за собой, вносили на своих плечах… В чью бы дверь они ни входили, им казалось, что они уже там были... Вот только когда? Происшедшее с ними они частенько восстанавливали исключительно по газетным статейкам, собственная память была бессильна. “Фицджеральд сбил с ног полицейского!” “На премьере пьесы “Грешники” жена известного писателя вдруг поднялась со своего места и разделась донага. Потом вышла из здания, поймала такси, но предпочла забраться на крышу автомобиля. В таком виде поехала дальше по городу”. Удивительно, что от того невообразимого времени у Скотта сохранилось ощущение полного счастья… Может быть, потому, что в глубине души он был уверен, что это уже никогда не повторится.
Они многое успели изведать, сохранив при этом чуть ли не идиллическую наивность. Однако что-то в жизни менялось. Они улыбались, как боги и кумиры того времени, не замечая, что у Нью-Йорка уже появились другие кумиры... На них стали смотреть как на просто законченных чудаков, попирающих нормы света, не уважающих общество и мораль. Город обиделся на них... Он требовал жертвы, требовал крови, чтобы искупить нанесенную ему обиду. И он дождался своего…
Скотт узнал об этом по телефону. Кто-то позвонил и сказал, что Зелда находится в больнице. Ее чудом удалось спасти… Вроде она приняла слишком большую дозу снотворного. Что? Это было шоком... Скотт приехал в больницу. Зелду было трудно узнать… Она говорила ужасные вещи… Позже Скотт удостоверился, что все было правдой. Его красавица Зелда, Зелда-балерина, Зелда-нимфа придумала себе пытку… поверила в то, что влюблена в некоего надушенного французишку, ничтожество с профессией летчика, и наглоталась таблеток, когда тот не ответил ей взаимностью.
Казалось, от случившегося можно избавиться, если все бросить и уехать куда-нибудь за тридевять земель... Ведь ничего катастрофического не произошло, просто вышло так, что им и Нью-Йорку вдруг стало нечего предложить друг другу. Они решили забрать с собой атмосферу Лонг-Айленда, где были так счастливы, и воссоздать ее под незнакомыми им небесами. Они переехали жить в Париж.
Поначалу все казалось прекрасным, как раньше. Зелда была весела, даже чересчур… Однажды Скотт познакомил ее с известной балериной… Невинное знакомство произвело ужасное впечатление на Зелду — на следующий день она заявила, что наконец-то очнулась от летаргического сна, в котором пребывала с момента замужества. Скотт, мол, лишил ее душевных сокровищ, не позволил развиваться дарованиям, заложенным в нее от природы, сделал ее ничем, просто одним из имен в скандальной хронике нью-йоркской прессы… Но теперь все будет по-другому. В 30 лет Зелда станет балериной и выйдет на сцену…
Это было безумие, но Зелда удалилась в него, как в монастырь… Она стала изнурять себя строжайшей диетой и жестокими физическими упражнениями… а самое неприятное — начала гулять “вверх и вниз по лестнице их брака”. У нее появилось безумное количество сомнительных знакомых: непременно остроумцев, рыцарей, властителей общественного вкуса Лазурного Берега или Парижа, с которыми ей доводилось проводить ночи “куда лучшие, чем со Скоттом”, о чем она всегда с присущей ей прямотой после рассказывала мужу…
После таких сцен Скотт напивался и становился просто зверем. Хемингуэй, с которым он в то время был дружен, вспоминал, что, надравшись, Скотт действительно бывал жесток и мог обидеть даже своего ангела — дочку Скотти.
Но алкоголь не всегда делал его ужасным. Иногда Скотт, наоборот, казался чрезвычайно милым. Показательный случай произошел на приеме, который устраивал Хэм. Скотт, Зелда и весь парижский “свет” во главе с Гертрудой Стайн были приглашены к Хэму на виллу. Гости собрались в доме. Не было только одного Фица. Хэм бросился его искать и нашел в саду. Скотт стоял у каменной ограды, отделяющей виллу от проезжей части, перед ним на земле стояли шесть хрустальных бокалов немыслимой ценности из дворца Марии-Антуанетты. Скотт брал бокал за бокалом, бросал их через ограду и слушал раздававшийся мелодичный звон. На лице его застыла блаженная улыбка.
— Что ты делаешь?! — закричал Хэм. — Это же богемский хрусталь! Ему цены нет!!!
— О чем ты говоришь, — удивился Скотт. — Послушай, какая музыка... Такую можно услышать только в раю.
Как-то Скотт пожаловался Хэму, что Зелда смеется над ним, говоря, что у него маленький член. Находчивый Хэм потащил Скотта в Лувр и показал ему статуи античных богов.
— Чего ты расстраиваешься, — закричал Хэм. — Посмотри на этих гигантов. У них еще меньше, чем у тебя, а каждый из них имел кучу детей!!!
Так они и жили — весело! Если бы только не Зелда.
Если она еще и одаривала Скотта любовью, то делала это как будто взаймы.
Она отдалялась от мужа все дальше и дальше… Тот пробовал ей платить той же монетой. Однажды Зелда обнаружила интрижку, которую Скотт каким-то образом умудрялся две недели держать в тайне... Это была весьма заурядная певица из Парижской оперы, серая и незаметная на сцене, которая по закону компенсации совершенно неистовствовала в постели. Через подруг Зелда узнала о ее существовании... Сопутствующие детали были достаточно неприятны: крики... угрозы… требования развода.
В одночасье их брак стал войной...
Война закончилась в тот самый момент, когда ему сообщили, что Зелда бросилась со второго этажа отеля. Слава богу, отделалась только ушибами… Но вот ее психика окончательно сломалась. Зелду поместили в психиатрическую лечебницу. Скотт остался один. Только теперь он понял, с кем заключил сделку, женившись на Зелде. Это была сделка с дьяволом.
Он думал, что между ними все кончено. Ему говорили, что она просто больная женщина, врачи показывали ее, когда она находилась в состоянии буйства — в такие минуты ее лицо было покрыто отвратительными пятнами. Все это вместе взятое могло избавить от всех клятв… Светские львицы Парижа, Лондона и Нью-Йорка раскрыли ему свои объятья… Но проходила неделя, потом другая, в течение которых Скотт не вспоминал о Зелде, и вдруг наступал некий час, когда он чувствовал сильнейшую потребность повидаться с ней. Это было так же навязчиво, как желание наркомана получить свою дозу...
P.S. Фрэнсис Скотт Фицджеральд скончался в 1940 году от инфаркта в возрасте 44 лет. Когда его нашли, он лежал, уткнувшись лицом в рукопись неоконченного романа “Последний магнат”.
Зелда пережила Скотта на 8 лет. Практически все это время она провела в различных психиатрических лечебницах. Последним местом лечения стала больница в Эшвиле. Говорят, что усилиями врачей здоровье Зелды шло на поправку. Сентябрьской ночью 1948 года в больнице случился сильный пожар. Пламя охватило один из корпусов. Девять человек погибло. Среди них — Зелда Скотт Фицджеральд. Нашлись очевидцы, которые утверждали, что видели, как женщина сама бросилась в огонь.
