Москвичи, которых мы потеряли

     Сколько людей пропадает без вести во всей России, точно не знает никто. Называется лишь приблизительная цифра. Но и она повергает в шок — до 40 тысяч человек ежегодно.
     Кто пропадает без вести? А вот на сей счет есть достаточно полная статистика. Женщины составляют в этом списке более трети. Пропавших детей, которым не исполнилось 18 лет, около четырех процентов. Около трети разыскиваемых уезжают на заработки за границу. Большинство из них просто садятся в самолет или поезд, не предупреждая близких. Однако, как правило, исчезают за границей не преступники и бизнесмены, а молодые женщины, которых продают, чтобы использовать в секс-бизнесе.
     Среди без вести пропавших большинство — люди наиболее активного возраста. От 20 до 60 лет. Причины пропаж самые разные: от несчастного случая и проблем с психическим здоровьем до заказного убийства. На первом месте бытовые мотивы: пьянство, старческий маразм, страсть к приключениям, попытки скрыться от правосудия и т.д. Примерно таков же процент бытовых и семейных конфликтов. Далее идут материальные и финансовые трудности, конфликты по месту работы или учебы. Одни умирают на улице, не имея при себе документов, и их хоронят как неопознанные трупы. Пропадают владельцы автотранспорта вместе со своими машинами, исчезают люди с крупной суммой денег...
     Но по данным Оперативно-розыскного управления (ОРУ) ГУВД Москвы, 90% пропавших без вести не входят в так называемую группу риска, то есть не имеют при себе крупных денежных сумм, автомобилей, никак не связаны с бизнесом. Впрочем, эта цифра достаточно условна, поскольку сами оперативники признают, что заказные убийства очень часто маскируют под пропажи. А преступник не хуже милиции понимает: нет трупа — нет и дела.
     Отдельной строкой в реестре пропавших отмечены преступники, скрывающиеся от следствия или суда. Сейчас в розыске числятся 2163 человека. Из них третья часть — москвичи, остальные — гости столицы из всех регионов России, из Афганистана, Югославии, даже из Филиппин. По мнению заместителя начальника ОРУ ГУВД Москвы Александра Горбачева, главная причина исчезновения подследственных — неадекватная мера пресечения. Скажем, подозреваемого не задерживают, а оформляют подписку о невыезде, после чего он собирает вещи и убывает в неизвестном направлении.
     Волна исчезновений в постсоветской России поднялась в 90-х годах. Пропадали пожилые одинокие люди, имеющие жилплощадь.
     До 1991 года в списке без вести пропавших в столице числилось всего лишь 37 человек. По сравнению с этими показателями нынешняя цифра — 5081— приводит в ужас.
     Или еще цифры для сравнения. За 1999 год в Подмосковье было обнаружено 4715 неопознанных трупов, что в 14,5 раза больше, чем в 1991 году. Площадь Подмосковья — 47 тысяч кв. км, то есть на каждые 10 кв. километров приходится по одному трупу. Подмосковье по этой печальной статистике уступает только Москве, третье место принадлежит Санкт-Петербургу и Ленинградской области. По инициативе ГУВД в Москве был выделен специальный участок для захоронения неопознанных трупов. Раньше их попросту кремировали, и получалось, что у родственников погибшего (если опознание все же происходило) не было возможности не то что перезахоронить тело, но даже прийти на могилу.

     Тот, кто хоть раз в жизни пытался отыскать пропавшего знакомого или родственника, вряд ли это забудет. Заявление о пропаже подается дежурному в районный отдел милиции. И ни для кого не секрет, как реагирует дежурный.
     “Пропал — найдется”, “погуляет — вернется”, “приходите через трое суток”.
     А меж тем, по словам Александра Горбачева, по действующему положению сотрудник милиции обязан принять заявление сразу же. И не может быть речи ни о каких трех сутках!
     Но по-человечески реакция оперативника очень даже понятна: завтра у него выходной, через три дня будет уже другой дежурный, он пусть и разбирается... А если вспомнить, что средняя нагрузка на одного оперативника 120—200 дел, то перспектива найти пропавшего человека становится и вовсе туманной. Но так или иначе заявление принимается и заводится розыскное дело. А если исчезнувший попадает в группу риска, то уголовное. После чего районная милиция начинает собирать первичный материал: опрашивает свидетелей, знакомых, друзей.
     Но, по словам практикующего частного детектива, занимающегося розыском пропавших без вести, у милиции не всегда есть и технические возможности для полноценного поиска. В среднем, рассказывает частный сыщик, по каждому делу необходимо опросить до 40 человек и намотать по городу до 600 километров.
     По первичному материалу составляется розыскное задание. Все розыскные задания, которые приходят в городское оперативно-розыскное управление, направляются в Бюро регистрации несчастных случаев.
     Сюда, в бюро, поступает информация “Скорой помощи” о несчастных случаях на улице или в общественных местах и неопознанных трупах. Направляются фотографии из экспертно-криминального управления и опознавательные карты. Информация хранится год. Бюро работает в тесной связке с оперативно-розыскным управлением, приходят сюда и родственники. Справку о том, нет ли вашего пропавшего родственника в больницах или моргах города, можно получить и по телефону 284-00-25. О масштабах проблемы можно судить и по такой цифре: ежедневно бюро принимает до 300 звонков.
     Если опознавательная карта совпадает с описанием неопознанного трупа, требуется установить личность погибшего. А если тело обезображено или повреждено, значит, нужна экспертиза.
     Установить личность погибшего удается далеко не всегда. Не хватает кадров, нет ни техники, ни денег. Порой на место обнаружения трупа является один участковый, который не в состоянии грамотно и полно составить опознавательную карту. Экспертиза стала платной. Скажем, исследование ДНК стоит около 400 долларов. Бесплатную экспертизу назначает прокуратура. Но там такие очереди и сроки, что теряется всякая оперативность.
     По словам начальника ОРУ Анатолия Батуркина, основная причина, осложняющая поиск, — потеря связей между республиками бывшего Союза, да и регионами России.
     — Вот вчера только приходила женщина из Украины, — говорит он, — у нее пропала дочь. Вроде как уехала в Москву. И где ей подавать заявление: на Украине, где дочери уже нет, или здесь, в Москве, где она не числится?
     Во всей России, по данным, опубликованным недавно Министерством внутренних дел, каждый год в милицию поступает около 35 тысяч заявлений об исчезновении людей. Иными словами, каждый день в нашей стране пропадает около ста человек. На самом деле пропавших без вести больше. В статистические сводки попадают лишь те, о ком побеспокоились родные, близкие, знакомые, соседи. А если у человека никого нет?
     Корреспонденты “МК” столкнулись именно с такой ситуацией и в течение недели выполняли работу социальных служб, врачей и милиции.

     ...Позвонивший в редакцию мужчина не пожелал представиться. Буркнул: “москвич”, и эмоционально выдал: “Вся надежда только на вас. Дом №60 по Большой Полянке идет на снос. Жильцы получили ордера и отправились по новому месту жительства. А в 29-й квартире живет всеми забытая старуха, Асия Такташева. Ордера ей то ли не дали, то ли она его потеряла. Бабушка больна, соображает неважно. На наши вопросы не отвечает. Боимся, не случилось бы беды. Ребята, приезжайте”.
     И мы рванули. И опоздали. Квартира под номером 29 встретила нас деревянным крестом. Пока еще не могильным. Просто дверь была крест-накрест заколочена массивными рейками.
     Первая, абсурдная мысль — немощная хозяйка подобно чеховскому Фирсу осталась умирать в брошенном жилище. Принялись колотить в дверь. На шум прибежали рабочие, ломавшие перегородки на первом этаже. Выглянули и соседи из прогнившей от сырости коммуналки.
     — Нас тут быть уже не должно, — сказала черноглазая бойкая Алла. — За вещичками заехали. Асию из 29-й квартиры недавно видела... Я ей говорю: Ася, куда тебе дали ордер? А она бормочет что-то непонятное. Мы ее просили нам ордер показать, чтобы хоть адрес прочесть. А ордера-то и нет. Может, потеряла или не получала вовсе. Она же совсем не в себе. Спала на полу, а в комнате диван стоит, пакетами целлофановыми ноги обматывала. Здесь ее никто не обижал, бабуля тихая, безобидная. Ни родственников, ни знакомых. Врачи? Нет, врачей или еще кого мы тут отродясь не видели. А самим как-то Асю устраивать — ну вы же понимаете, у нас семьи, дети, а тут еще переезд. Не до бабки, честно говоря. Далеко уйти она не могла, город плохо знает, да и боится всего.
     Последний раз участливые соседи видели старуху пару недель назад. Та с недоумением потопталась у заколоченной двери и устроилась спать на полу в родном подъезде. А потом и вовсе как в воду канула. Искать бабушку отправились мы...
     Местные хитроглазые нищие выцыганили у доверчивых корреспондентов всю мелочь из карманов, но ничего полезного не сообщили. Не видели ее ни словоохотливые продавщицы, ни выгуливающие питомцев собачники. Уже вспоминалось классическое: а была ли бабушка?
     — Была, — подтвердили и в жилищном отделе управы “Якиманка”. — А вам она, собственно, зачем?
     Юрист же Ирина Александровна была подозрительна, не верила в человеческое бескорыстие и мыслила глобально:
     — Почему я должна вам что-либо говорить? Может быть, вы аферисты? Мы не обязаны давать информацию такого рода.
     Но все же сменила гнев на милость. Да, Асия Такташева была прописана на Большой Полянке. Но сейчас постановлением суда она из 29-й квартиры выписана — предоставлена жилплощадь в другом районе. К Асие Абидулловне приезжала комиссия из представителей жилотдела, участкового, судебного пристава и врачей психоневрологического диспансера. Такташевой дома не оказалось, дверь опечатали. На этом свою миссию чрезвычайно занятые чиновники посчитали выполненной. Для очистки совести в местное отделение милиции был направлен запрос.
     В ОВД “Якиманка” к нашему приезду отнеслись весьма благодушно и с порога ошарашили:
     — Старушку ищете? Да вон же она, на лавочке сидит в предбаннике. Забирайте, если хотите.
     Старая женщина в теплой вязаной кофте с испугом озиралась по сторонам и пыталась улыбнуться.
     — Как вас зовут? — кинулись мы к ней. Увы, эту бабушку звали Марьей Гавриловной. Кроме своего имени и имен внуков, она не помнила ни-че-го.
     — И часто у вас такие? — спросили мы у милиционеров, покуривающих в ожидании дежурного психиатра.
     — Да их каждый день с улицы пачками привозят. Просто как в “Джентльменах удачи”: тут помню, тут не помню. Ну а мы-то что можем сделать? Заниматься этим всем должны в первую очередь врачи.
     Конечно, у ребят в милицейских погонах нераскрытых дел вагон и маленькая тележка.
     — Я могу наговорить вам красивых и пышных фраз о том, что мы мобилизовали все силы на поиски Такташевой, — устало вздохнул Александр Белашев, начальник службы участковых инспекторов ОВД “Якиманка”. — Но зачем вам заведомая ложь? Я в этой квартире на Полянке неоднократно бывал сам, бабушка со склонностью к бродяжничеству, получила пенсию и пропала. Система поиска таких людей — а их в Москве тысячи — у нас абсолютно сырая. И сделать-то ничего нельзя. По закону старушка наша дееспособна и вольна перемещаться куда захочет. Под наш непосредственный контроль попадают только социально опасные граждане, буйные или агрессивные.
     “Так почему же не было серьезного и постоянного надзора над психически больной бабушкой Такташевой?” — никак не могли мы взять в толк. Больной, старый, с затуманенным сознанием человек ходит где-то по улицам огромного города, где обидеть юродивого считалось грехом только в далеком прошлом. Где были врачи, где органы соцзащиты? Кого и, главное, от кого они защищают? Общий пафос выступления не пожелавшей представиться дамы из районной управы сводился к следующему: “Вас беспокоит судьба каждого бомжа? Нет? Вот и занимайтесь своими делами!”
     Лечащий врач психоневрологического диспансера №21 наотрез отказалась вспоминать, была ли у нее такая больная.
     Прокомментировать ситуацию мы попросили заместителя начальника Управления соцзащиты ЦАО Александра Елехина. И выяснилось, что наше “гуманное” государство, вдоволь попугав мир страшилками принудительного лечения в психушках, заняло новую, “цивилизованную” позицию. И никто теперь не будет заниматься человеком, если он не представляет угрозы для окружающих.
     Нашу тихую бабушку, конечно, не оставили бы своим вниманием и врачи, и соцработники. Но только при определенных условиях. Первое — если бабуля, признав свое слабоумие, сама попросится подлечиться. Второе — если Асия Абидулловна осознает всю неправильность своего существования, придет в органы соцзащиты по месту своей новой прописки и встанет на учет. Цивилизованный закон обернулся профанацией.
     Асию Абидулловну Такташеву мы не нашли. Хотя, видит Бог, проявили куда больше рвения и заинтересованности, чем люди, обязанные этим заниматься. Тихая бабушка с обернутыми целлофаном ногами растворилась в огромном городе. Искать ее не будут. Как не будут искать других, ей подобных, одиноких, никому не нужных.
     Великий поэт когда-то со страхом произнес: “Не дай мне Бог сойти с ума. Уж лучше посох и сума”. Гуманный XIX век еще не был глух к таким заклинаниям. С помпой встреченный XXI выбора не оставил: безумие не спасает ни от посоха, ни от сумы.
     Если очередная история с пропавшим одиноким стариком не имеет криминального налета, можно лишь перекреститься и облегченно вздохнуть. Потому что таких счастливцев — единицы. Очень хочется верить, что Такташева Асия Абидулловна, 1931 года рождения, — из их числа. Возможно, ей повезет. И она не пополнит собой страшный список пяти тысяч неопознанных московских трупов...
     Тех, которых никто не ищет. И уже вряд ли когда сможет найти.
    
     Р.S. Когда готовился этот материал, мы очень боялись спровоцировать преступление против Асии Такташевой. Больной человек с московской пропиской легко может стать жертвой квартирных аферистов. Правда, в Управлении соцзащиты ЦАО нас заверили, что ордером Асии Такташевой никто не воспользуется. И по-дружески попросили: “Если вы найдете старушку, позвоните, пожалуйста, нам”.