Маленькие комедии

05.05.2002 в 00:00, просмотров: 921   Редактор остановил меня в коридоре:
     — Загляни в свои записные книжки — вдруг найдешь что-то интересное.
     Это предложение остановило мою жизнь. Вместо того чтобы каждый день жить дальше, я ушел в прошлое, сижу на полу, вокруг разбросаны блокноты.
     Записей оказалось слишком много. Что выбрать? С чего начать?
     Делить жизнь на политику, войну, театр, личное — трудно. Все перемешалось, не жизнь — винегрет. И непонятно, что будет интересно читателю.
    
     1984-й. Год Орвелла (Orwell’a). Тува (республика), Кызыл (столица). Я в командировке. Послан “оценить творческое состояние Тувинского драматического театра”. Значит, надо смотреть спектакли.
     По всему городу стенды “Их разыскивает милиция”. Здесь много лагерей и много побегов. Под мужскими портретами подписи разные: убийство, грабеж, разбой... На стендах с женскими лицами — подпись стандартная: “Разыскивается за злостное уклонение от лечения особо опасных венерических заболеваний”. Никакого желания гулять вечером по городу не возникает. Да и не советуют.
     В театре на 800 мест сижу один. Публики почему-то нет, не считая десятка малышей (дети актеров и гримерш). Потом мне объяснили, что аншлаг здесь бывает два раза в год, когда местная власть проводит партхозактивы в канун 1 мая и 7 ноября.
     Спектакль опаздывает на полчаса, на час... От скуки пошел покурить не в роскошное мраморное фойе, огромное, как аэропорт, а в коридорчик за сценой. Неопределенные люди стоят, курят, из их разговора становится ясно, что в театре беда: приехал столичный критик, а исполнитель главной роли в глубоком запое, и его уже сутки выводят. И вот-вот выведут, и он сыграет. (Мятые штаны и отсутствие галстука часто помогало мне узнать что-нибудь интересное.)
     Третий звонок. Жду чудес...
     Из всего спектакля я помню только одну сцену. Герой, усталый, возвращается домой (это было сыграно очень достоверно, он еле плелся), жена спрашивает: щей налить? Он кивает (он вообще старался меньше говорить и больше кивать). Актриса, спасая спектакль, произносит его реплики, малость их меняя: “Ты, наверное, зверски голоден?” — он кивает. Она ставит перед ним тарелку. Ради визита столичного критика реквизиторы расстарались, видно, что щи горячие, пар идет. И вот этот “зверски голодный” зачерпнул ложку, поволок ее ко рту, но не справился с собой. Мысль, что у него во рту окажется что-то кроме водки... Организм запротестовал так бурно... Было видно, как он стиснул зубы, подумал, попытался подавить протест, а потом сдался, поспешно положил ложку, вышел из-за стола и лег на койку так, что из зрительного зала была видна только спина. * * *      1992-й. У министра иностранных дел, члена партии “Демократический выбор России” Козырева есть осанистый заместитель, тоже гайдаровский член по фамилии Шелов-Коведяев. В жизни не видал человека, которому так подходила бы его фамилия. Корпусом — истинный Шелов, а физиономией — отъявленный Коведяев. * * *      Конец 1995-го. Александр Лебедь, командарм-14, взбунтовавшийся против Грачева и прочей дури, идет на выборы в Думу в связке со Скоковым и др. Хуже того — идет вторым номером. А называется ихняя партия “Конгресс русских общин”.
     Почему “конгресс” — почему такое нерусское имя для русской партии? Небось хотели назвать “союз...”, да испугались. Аббревиатура получилась бы СРО, а народ не упустит такого случая поерничать. “Единство” и “Отечество” не успели пожениться, как получили кличку “Едиоты”, “За единую Украину” — “за еду”...
     Пытаюсь доказать генералу, что это ошибка: и то, что он — второй, и сам союз со Скоковым. И что лучше бы ему идти одному, не тратя свою популярность на невесть кого. А еще лучше бы — не ходить вообще.
     — Зачем вам в Думу, Александр Иванович?
     — У меня появится трибуна.
     — Какая, на хрен, трибуна. Так вы — опальный и загадочный генерал — единственный в России. А станете заурядным депутатом, одним из 450. Тем более депутатов народ не уважает...
     Лебедю надоело слушать, он разозлился:
     — Как вы можете со мной спорить! Я — генерал-лейтенант!
     В ответ скромно и примирительно:
     — Эх, Александр Иванович, если бы в журналистике давали звания — может, и я был бы генерал-лейтенантом. А так я уже 30 лет “рядовой-необученный-годный-к-нестроевой”.
     Он хмыкнул, взял из пачки свою только что вышедшую книгу “За Державу обидно” и надписал: “Генерал-лейтенанту от журналистики А.В.Минкину от просто генерал-лейтенанта А.И.Лебедя”. * * *      1980-й. Еду в метро. Стою, читаю. За спиной странный постоянный порывистый шорох одежды. Будто кто-то все снимает, снимает, снимает рубашку. Оборачиваюсь: возбужденно спорят о чем-то трое немых. * * *      1986-й. Сос Саркисян — гениальный актер, кумир Армении. У него такое лицо, в огромных глазах мудрость и печаль... Когда на “Мосфильме” снимали кино о временах Бориса Годунова, ему предложили роль русского Патриарха. Вот уж точно — за красивые глаза.
     Сидим в ресторане ВТОQ: Сос, я и какая-то дикая дура с ТВ (“Каин, если я не ошибаюсь, Авеля убил, не так ли?”).
     За соседний стол садится Юри Ярвет (“Солярис” Тарковского, Лир в “Короле Лире” Козинцева...). Ждет, ждет... Спустя несколько минут подошла к нему официантка:
     — Ты куда сел?! Это стол на шесть персон! А ты один!
     Бедный Ярвет, как старая побитая собака, побрел к столику на две персоны — единственному свободному маленькому (а мест уйма, но все “на шесть персон”).
     ОФИЦИАНТКА. Этот стол не обслуживается!
     В этом не было никакого русского шовинизма по отношению к эстонцу. Для нее он был просто невыгодный старик. Ярвет — к выходу. Я догнал: плюньте, она дура, садитесь к нам.
     — Нет-нет, я пойду, поищу другой ресторан.
     Тут Сос и кто-то еще объяснили гадам, кто такой Ярвет. Его посадили за тот двухместный, который не обслуживается. Он быстро поел и ушел.
     Стыдно было перед ним так, будто это мой ресторан. * * *      1992-й. Какой-то праздник прессы. Гуляют в ведомстве Полторанина на Пушкинской (теперь это Совет Федерации на Б.Дмитровке).
     Журналистам — бутерброды с сыром, водка, фанта. А меня Егор Яковлев увлекает в лифт, и — мы в огромном кабинете тогдашнего Распутина (потом это звание носил Березовский, теперь — банкир Пугачев).
     За столом вице-президент Руцкой, государственный секретарь Бурбулис, вице-премьер Махарадзе, генеральный прокурор Степанков, шеф “Останкино” Егор Яковлев, председатель Комитета по печати Верховного Совета Брагин, коньяки, вина, виски, ликеры, крабы, угри, на икру никто не смотрит.
     Быть в компании охраняемых с непривычки жутко. Крепкие ребята все время шарят глазами по окружающим — вдруг кто-то бросится убивать охраняемого, а они должны опередить — успеть убить, покалечить — лишь бы обезвредить.
     Первый тост Руцкого (в честь прессы):
     — Конечно, критика нужна, но зачем это огульное охаивание? Разве нет побед?..
     Второй тост Бурбулиса:
     — Конечно, критика нужна, но зачем это злопыхательство? Разве нет достижений? Почему только о плохом?
     Тем временем мы с Егором вмазали уже по третьей, если не по четвертой. Шепчу ему:
     — Егор Владимирович, ей-богу, я сейчас чего-нибудь скажу. — Как волк из мультика: щас спою.
     ЕГОР. Скажи-скажи, а то я скажу.
     Я. Нет, вам нельзя, у вас “Останкино” — пять тысяч человек.
     ЕГОР (предвкушая). А вот послушайте простого журналиста. — Кроме меня, там простых не было.
     Я (Руцкому и Бурбулису). Слушая вас, я испытывал два чувства: страх и ярость. Страх оттого, что сейчас вы мигнете этим крепким парням, и они скрутят и выволокут. А ярость — оттого, что вы опять учите нас писать, воспевать, не обобщать...
     Говорил с ожесточением, пытаясь донести до жующих владык чувства и чаяния простого журналиста; но кратко — не так уж пьян был. Ну, думаю, сейчас... Ан нет, Бурбулис подсел, угостил “Мальборо”, начал дружить, Брагин вытащил секретный хасбулатовский документ — проект постановления о введении цензуры. Я его схватил и бежать.
     БРАГИН. Отдайте!
     Я. Клянусь, завтра отдам.
     Заметка вышла в “МК” с картинкой Меринова: улыбающийся Хасбулатов с топором, на плахе лежит Свобода Печати...
     ...Прошло совсем немного времени. И где они — все эти державные владыки: вице-президенты, вице-премьеры, генеральные прокуроры и государственные секретари? Исчезли, как не бывали. Спроси человека на улице: кто такой Бурбулис? В ответ услышишь: кто-кто?
     А я как был обозреватель “МК”, так и остался. Никакого карьерного роста. * * *      1980-й. “Комсомольская правда” поручила разобраться в конфликте жильцов где-то на Варшавке. На одной стороне продавец мебельного магазина и его дочка, на другой — десятки замученных родителей и учителей. На стороне продавца вся милиция...
     Пытаясь в чем-то убедить начальника отделения милиции, говорю:
     — Вот и Окуджава поет, что...
     Майор с досадой перебивает:
     — Какая еще Окуджава? * * *      В прошлом веке я сказал одной из девушек что-то фривольное. А она в ответ кокетливо и нежно:
     — Са-аша, фу!
     Губки выпятила, будто дует на пальчик.
     Я собачник и привык, что “фу” произносится резко, грубо, угрожающе. А тут это “фу” прозвучало, как весеннее “мяу”. Внешне “Саша, как вам не стыдно!”, а по сути... И так мне все понравилось (и девушка, и ее чарующее “фу”)... Какой, думаю, роскошный псевдоним, совершенно китайский и страстный — Саша Фу.
     Спустя много лет, но все еще в прошлом веке, в 1992-м зашел я в отделение милиции на Пушкинской улице и спросил, где тут Президиум Коллегии адвокатов (а это в том же дворе, в соседнем доме). В ответ участковый заорал:
     — Надоели нам жиды! — и начал расстегивать кобуру.
     Я поразился: до чего допекли парня эти адвокаты. Ушел. А через 15 минут встречаю знакомого полковника с Петровки, 38. Рассказываю про участкового.
     ПОЛКОВНИК. Не может быть!
     Я. Зачем мне врать?
     ПОЛКОВНИК. Не знаю, но такого, как ты рассказываешь, — не может быть.
     Я говорю: “Александр Алексеевич, вы русский — вот вам и кажется, что не может быть. Я же считаю, что чувства лейтенанта вполне заурядны, но вот орать и за кобуру хвататься действительно нехорошо”.
     — Не верю! Пойдем!
     Пошли. Благо рядом. Но ничего хорошего не вышло. Полковник-то был из МУРа, сыщик, он форму только по праздникам носил.
     И вот лейтенант видит, что к нему без доклада прется какой-то штатский мужик, за спиной которого виднеется недавний неприятный бородатый инородец. А меня черт дернул:
     — Вот нельзя ли все-таки узнать, где тут у вас Коллегия адвокатов?
     Что было! Ни в сказке сказать, ни пером описать. Один за кобуру с криком: “Немедленно покиньте отсюда!” (что хоть и не по-русски, но очень понятно) и начинает мужичка выпихивать. А тот трясущейся рукой пытается вытащить удостоверение полковника...
     Я эту смешную историю принес в “МК” и думаю: как подписать, чтобы не огорчать лейтенанта, которому так ужасно надоела одна нация из братской семьи советских народов. Может, думаю, китайцы ему не надоели.
     Заметка вышла с подписью “Мин-кин ФУ, китаец”. А полковника в ту же ночь “скорая” в больницу увезла, у него от потрясения язва открылась.
     Но и этим не кончилось. Через неделю в газете “День” (или “Завтра”?), где на первой полосе всякие смешные фразы (вроде “На улицах — пробки, а в Кремле — бутылки”), мы прочли: “Мин-кин — позор и боль великого китайского народа”. * * *      То ли 1980-й, то ли 1981-й. Журнал “Советский экран” попросил, чтобы я взял у какого-то архитектора интервью о только что построенной во Вьетнаме огромной киностудии.
     АРХИТЕКТОР. Нет-нет, не надо об этом писать! Видите ли, э-э-э, это такая киностудия... Видите ли, э-э-э, это не совсем киностудия...
     Прошло 22 года. Президент Путин заявляет, что мы оставляем суперсекретные, супершпионские станции слежения на Кубе и во Вьетнаме. Вот, думаю, и накрылась та киностудия. * * *      1980. Гастроли грузинского Театра имени Руставели в Москве. Потрясающий “Ричард III”, гениальный Рамаз Чхиквадзе! На площади у Малого театра страшная давка, прорвались, курим. Два помятых англичанина. Спрашиваю:
     — Не опасаетесь, что ваш родной Шекспир в грузинской интерпретации...
     — Нет-нет, мы уже видели. Нам очень нравится.
     — В Тбилиси видели?
     — Нет, в Австралии. И в Англии. И в Америке...
     Оказалось, что они ездят за спектаклем Роберта Стуруа по всей планете и не могут наглядеться. * * *      1989-й. В Швейцарии, где пробыл уже три недели, срочно понадобилась фотография для документа. И вот, в этой стране, где всё всегда работает, наткнулся на сломанный фотоавтомат. Конечно, он не стоял с раскрытой пастью, чтоб заглатывать монеты, а потом терпеть пинки и мат. Конечно, на нем висела аккуратная табличка “Не работает”.
     И все же — сломанный! В Швейцарии!
     Я минут десять на него любовался. Даже хотел погладить. К концу третьей недели у многих обостряется тоска по Родине.