“ДОННА КЛАРА”

  Мы сидели в кафе под названием “Донна Клара” и смотрели друг на друга не как истуканы, но и не как интеллектуалы. Он сбросил с себя пальто, и теперь оно валялось на моей лавке, в глубине окна, лейблом вверх. Я такой марки не знала, и не присматривалась, собственно. Моя дубленка висела у меня на плечах, я слегка поеживалась и чувствовала себя в присутствии его, на декаду до меня не дожившего, не очень молодой женщиной с хрупким городским здоровьем.
    
     Если отбросить комплексы, которых по отношению к нему у меня не было — он мне не до такой степени нравился, мне мало кто нравился, — я помнила, сколько мне лет, но страшно удивлялась, когда это замечали другие. Лицо почти не изменилось. Парочка некрупных морщин вокруг глаз, расцветавшая исключительно при бурном смехе, что, впрочем, со мной бывало все реже и реже, эта парочка появилась уже давно и как-то незаметно. Фигура увеличилась на размер, но и только, я уже свыклась с этой “приятной” полнотой: под свитерами она не читалась. Из светлой шатенки я превратилась в темную блондинку, пробежав волосы светлыми нитками краски. Не читалась седина, совсем пока свежая и эфемерная, не поблескивающая при раскручивании указательным пальцем пряди на виске. Можно без натяжки сказать, что я была молода и хороша. Но не на двадцать пять.
     Поэтому, когда моя подруга сообщила ему, не со зла, разумеется, сколько мне лет и сколько детей, он, не моргнув глазом, заметил: “Все великие полководцы женились на женщинах старше их”.
     В каждом мужчине живет нереализованный президент. Или... Молодой человек — были тщеславны?..
     Он посмотрел на меня с укоризной и сказал:
     — Эх ты, можно ли так напиваться?
     — Напиваться? Почему “напиваться”?
     — А кто потерял всякое человеческое...?
     — Не понял.
     — Кто отрубился, а когда подходил к телефону, то невнятное что-то нес? Ну вообще... ну вообще. Я в шоке.
     — Да не несла я. Я просто не слышала. Шум вокруг. Новоселье. Я не слышала тебя.
     Вранье насчет новоселья было явным. Надеюсь, он этого не заметил. Был день рожденья одной девицы, взрослой девицы, с которой он был хорошо знаком. Она встречалась с его другом. У нее была разница с другом — лет пятнадцать или семнадцать, и она совершенно не намеревалась смешивать в своей компании две разных возрастных и прочих категории.
     — Ну и что — там было интересно?
     Все-таки он подозревал, что было — не новоселье.
     — Ничего, — сказала я без энтузиазма.
     — А чего ж ты там так долго сидела?
     — Ну... общалась.
     — Общалась, — подхватил он, — и это... поддавала. Да? — и он характерным жестом пощелкал пальцем под подбородком.
     Я поморщилась. Мне, честно говоря, было совершенно безразлично — пить с ним кофе или нет. Такие слова, как “поддавала”, резали мне слух. И только его обожающий взгляд оставлял меня на месте.
     Молодой человек по имени Владимир, его звали Владимир, прищурился и спросил:
     — Ты кого-нибудь любила в жизни?
     Моя жизнь была длиннее, чем его.
     — Любила, — сказала я честно.
     — Давно?
     Я чуть-чуть помолчала.
     — Кого-нибудь из отцов?
     У меня было двое детей, и закономерно было выяснить, любила ли я кого-нибудь из их отцов. Я мялась, но мои сомнения видны были только мне. Внешне это никак не выражалось. Не хотелось на голову мальчика обрушивать правду.
     — Так же, как и я — в юности? Когда страсти пылают? Когда из тебя прет?..
     У нас была совершенно разная возрастная концепция любви.
     — М-да, — согласилась я. — Тогда.
     И, выражаясь его языком, добавила:
     — Когда тебя колбасит.
     l l l
     Этот вопрос, насчет любви, он задавал мне и в прошлую нашу встречу, и каждый раз, не желая врать, я говорила о звездах. Мы гуляли ночью, по городским переулкам, он в пиджаке, я в шубе. Ему, что в порядке вещей, не было холодно. Говорил мне, какая я необычная, какая я не такая, как все. “Все чего хотят?” — спрашивает он у себя.
     И перечислял мне, чего хотят все остальные женщины “без мозгов”. Безмозглые всегда хотели чего-нибудь определенного. Жениться ли, детей ли, денег ли. Всегда чего-нибудь очень конкретного. А я, предполагалось, что я-то уж, конечно, с мозгами, — непонятно чего хочу, и потому — не такая, как все. Он был страшно заинтригован. Он не знал, что я уже давно ничего не хочу.
     — Я вот возьму и женюсь на тебе? А?!
     — Напугал.
     — Женюсь! Я тебя быстро на ноги поставлю. Это мне — поздно куда-то ходить, выпивать, просыпаться черт знает когда — срочно прекратится...
     — А кто тебе сказал, что я просыпаюсь черт знает когда?
     — А что — нет?
     — Меня будит ребенок.
     — Ну ладно. Но все остальные ваши буржуазные приколы мы из вас быстренько вышибем. Утром подъем по команде, зарядочка, холодный душ. Завтрак мужу на стол. Да тебе рожать надо каждые девять месяцев, такие, как ты, улучшают человеческий генофонд! — перешел он неожиданно на тему более интимную.
     Мы уже нарожались, спасибо. Но все равно стало очень приятно. Такой молодой задор: рожать, строиться. Домики отгрохивать на пока еще не заработанные деньги, но ничего — скоро будет миллион, а там, глядишь, другой. Просто дело-то вот в чем. С кем-то есть желание строить семью и домики, а с кем-то нет. Оттого, что никто никого не тащит ни под венец, ни в постель, я имею в виду себя, не значит же, что этого не предполагается. Я умнее, потому что — не заинтересованнее. Потому что ничего не выстраиваю. Плюю.
     Значит, на меня это тоже распространяется, подобное наплевательство, в моей истории, о которой я молчу.
     — Что ты молчишь? — спросил он. — Говори давай.
     Мне стало смешно, что он со мной запросто. Как будто я — это не я, а “без мозгов”, и будто он — взрослый дядя у руля. Свойскость его со мной обращения меня и раздражала, и забавляла.
     — Думаю.
     — Думать вредно, — сказал он тут же, как будто боялся моих мыслей.
     Тут зазвонил телефон. Я вытащила его из кармана дубленки, запутавшись в перчатках. Звонил тот, о котором я не хотела говорить. Я пошепталась с телефоном, слегка прикрыв рукой мембрану и не делая из звонка никакой особенной тайны. Прежде чем врываться ему, неполных двадцати пяти лет, в мою жизнь, нужно было сначала что-то исполнить, что-нибудь замысловатое. А так...
     — Мне нужно идти, — сказала я. — Созвонимся попозже.
     — Конечно, — сказал он почти не упавшим голосом. — Иди.
     Я стала всовывать руки в рукава дубленки, все еще не покидая скамьи. Скамья была частью окна, в котором я сидела и за которым, на улице, сновали вечерние пешеходы.
     — Ты, кстати, кое-что забыла, — припомнил он не без садизма с сарказмом. — Пить, госпожа, нужно меньше.
     — Что такое? — удивилась я, одновременно вспомнив — “что такое”.
     — Эх!
     — Да что?
     — Какой-то день сегодня! Эх! — повторил он, жалуясь.
     — Ну какой же?
     — Ни черта не помнишь. Я за тебя возьмусь, — повторил он свое обещание-угрозу.
     В его голосе было меньше энтузиазма, чем раньше. Но ненамного.
     — А-аа, — я сделала вид, что что-то припоминаю, — а-аааа...
     — Что “ааааа”? Шасси нужно иногда выпускать, мадам. “Аааа”, — снова передразнил он. — А то кружите над миром, кружите и никогда не садитесь. Так можно и загреметь всем железом.
     Я потерла виски руками. “Шасси”... Что-то в этом было.
     l l l
     — Закажем шампанского?
     — Куда шампанского? День не кончился. Мне еще работать.
     — Я тебя угощаю.
     — Нет. Ты мне лучше скажи — где подарок.
     Я не умела и не хотела делать ему подарок. Я сама подарок. Какой подарок делать человеку, которого не знаешь? Пустяковый? А значительный — смешно. Я молчала. Ему сегодня исполнялось двадцать пять. Двадцать пять. Значит, он был не неполных, а полных. Это коренным образом меняло дело.
     — Я сделаю, — пообещала я, — подарок.
     И встала.
     Услужливые блондиночки-официантки кивали нам вслед: “спасибо”, “спасибо”, “до свиданья”. Как болванчики.
     l l l
     Я притащилась домой, пройдя обходом все не закрывавшиеся еще магазинчики, обновленные капитализмом в их “луке”. В одном — сосиски, в другом — молоко для больного ребенка и для утреннего кофе. В третьем — овощи-грибы. В четвертый думала зайти, но времени оставалось мало и денег тоже. Минула.
     Подружка моя жила этажом выше. Та, которая встречалась с его другом и следила за ходом развития наших, если можно так сказать, отношений. Она имела особенность заходить ко мне тогда, когда этого хотелось ей, а не мне. Мое мнение вообще не учитывалось: я была на поводу. Дверь в квартиру не закрывалась никогда или почти никогда, и она этим пользовалась, появляясь в основном под утро.
     Так было и сегодня. Поздно вечером, когда я осталась одна, ребенок спал, она широким взмахом открыла мою тяжеленную дверь и вставила в проем все свои метр восемьдесят плюс каблуки. Имея обыкновение вещать прямо с порога, она опиралась рукой со свисающей до пола шалью о хрупкие перекладины коридорного шкафчика.
     — Ну как? — спросила она, когда я вышла в пижаме.
     — Что ты имеешь в виду?
     — Как Владимир?
     — Кофе пили, — ответила я послушно.
     — Не темни. Трахались?
     — Нет. Как обычно.
     — Тебе нужно отдаться воле чувств.
     — Ну да, — сказала я сонно.
     — Тебе нужно, чтобы тебя кто-нибудь обожал.
     — Да, — подтвердила я.
     — Чтобы не уходил по ночам.
     — Гм...
     — Чтобы прижимался задницей во сне.
     — Да.
     — Воспитывал детей.
     — Гм? — усомнилась я.
     — Да-да. Будет с ними возиться.
     — Ну да, — отреагировала я наконец. — Они с ним примерно одного возраста.
     Тут она засмеялась, согласилась. Но потом, воспрянув, сказала:
     — Ну и что?
     Практически — руки в боки:
     — Ну и что? — членораздельно повторила она.
     Возражать нужно было либо длинно и аргументированно, либо молчать.
     Я надела очки, чтобы ее не только хорошо слышать, но и видеть. Потом сняла и потерла переносицу.
     — Чему он их научит? — спросила я.
     — В футбол гонять.
     — Тоже мне — занятие.
     — А кто это будет делать — ты?
     — Тренер.
     — А где ты его найдешь?
     — Где-нибудь. На стадионе, например.
     — Никогда ты его не найдешь, — отчеканила она со страстью. — Никогда не сможешь детям как следует ни дать по заднице, ни отыграть очко. Они всегда будут нужны только тебе. И в какой-то момент ты потеряешь над ними власть, потому что ты — женщина.
     Она говорила как истина в последней инстанции. С ней, как обычно, трудно было не согласиться. Точнее так — с ней проще было согласиться, чем объяснить, почему нет.
     — Что ты предлагаешь? — спросила я обескураженно.
     — А что тебе не выйти за него замуж?
     — Мы даже еще не целовались.
     — Это нужно.
     — Он не умеет двери от машины открывать. Его надо учить.
     — Выучишь. Он сообразительный.
     — Да... — Я замялась... — Он говорит на языке, половины слов в котором я не понимаю.
     — Научишь, поймешь. Делай под себя. Он серьезный парень. Есть из чего лепить.
     — Чтобы потом он вырос и меня бросил?
     — Он? Он на тебя будет молиться. Вот увидишь.
     — Я буду старухой, а он в расцвете.
     — Не дури.
     Она села на мою кровать поверх покрывала и придавила меня собою, глядя прямо в глаза. Вот ради кого можно было сменить ориентацию.
     — Завтра же ему дай, — сказала она строго.
     — Мы завтра не встречаемся, — возразила я почти жалобно.
     — Значит, послезавтра.
     Послезавтра. Послезавтра я уезжала в Бразилию, где живет много-много диких обезьян. Меня и ребенка брал с собой тот, чью историю в моей истории я не хотела сегодня обсуждать.
     Мы будем расшатывать пальмы, забираться на их теплые волосатые стволы, бросать кокосы сверху, и они будут лопаться, брызгая соком на асфальт и на коричневые спины аборигенов, ходить по теплым чистым, вопреки еврозападной пропаганде, улицам босиком, и это будет наше последнее совместное путешествие. Потом он уедет, а я останусь, якобы еще на неделю, но больше никогда не вернусь, и все, что было в прежней жизни, включая Владимира и ночной разговор, останется за чертой.
     Этого еще никто не знал.
     Она посмотрела мне в зрачки и сказал:
     — Ты что-то задумала.
     Я молчала, погруженная в подушку.
     — Ты сматываешь удочки?
     Я почти спала.
     — Я тебя не брошу, — сказала я сквозь сон, чтобы что-нибудь сказать.
     — Попробуй только, — услышала я вслед.
     l l l
     Снилась толстая тетушка с милым калягинским лицом, с ног до головы обвешанная обезьянами, из фильма “Здравствуйте, я ваша тетя!”. У одной из обезьян было лицо близкого мне человека. Он скалился и хлопал волосатой лапой по своей надувной зубастой мордашке. Затем в каком-то порыве зацепился за мою шею и, подтянувшись на длинных рукообразных лапах, повис на мне. Обнимая все крепче и крепче, сжимая в своих влажно-волосатых животных объятиях, он покусывал мне ухо и “тинь-тинь-тинь” — грозно бормотал.
     Я проснулась.
     — Ты кричала, — сказали мне наяву, старательно гладя мне голову и шею. — Что-нибудь страшное?
     l l l
     Я говорила, что дверь в квартиру не закрывалась, да?
    

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру