Не до ордена, была бы Родина

Ведь родители никогда не забывают, как погибли их дети.А страна забыла.

  “Для воевавших война не кончается никогда”.
     Те, кому посчастливилось жить без войны, об этом не знают и в это не верят. Если бы было иначе, вся наша жизнь была бы другой. Может, не очень богатой и уж точно не богаче, чем в Америке или Швеции, — но чище. Помыслами. Если бы Великая Отечественная война не кончилась в нашей памяти, в сознании, войны в Чечне просто не могло бы случиться. Ведь родители никогда не забывают, как погибли их дети. А страна забыла.
* * *
     Гапурбек Беков родился 15 апреля 1920 года в селе Шолхи в пригороде Владикавказа. Сейчас это село называется Октябрьское, и его название время от времени мелькает в новостях, город дважды успел поменять имя — а тогда это была крошечная точка на карте Кавказа. И кому было дело до того, что один из жителей Шолхи, отец Гапурбека Наиб, погиб в боях за Владикавказ. В учебниках это называется “участник гражданской войны”. Что произошло в жизни, одним словом и не назовешь: отец погиб, а через год умерла мать, и родственники отвезли восьмилетнего мальчика в детский дом в Сходне. Тогда в детских домах были другие дети и другие взрослые. И детдомовец Гапурбек Беков всю жизнь с благодарностью вспоминал своих воспитателей и директора, который хотел его усыновить. Почему это не случилось, мы теперь уже не узнаем никогда, зато мы знаем, что, окончив школу, подросток вернулся в Ингушетию. Он мечтал стать военным. Но ему было всего шестнадцать лет... Приписав себе два года, Гапурбек поступил в военное училище связи в Орджоникидзе. Когда началась война, он учился на 4-м курсе. Курсантов отправили на фронт первыми.
     Он попал в Ярославль, где формировалась 288-я стрелковая дивизия, впоследствии получившая известность как Дновская.
     Перед отправкой на фронт, уже на перроне, родственники умоляли его остаться — они нашли какого-то человека, который за деньги готов был в этом посодействовать. Но он был единственный ингуш на курсе и не захотел оставаться, чтобы не подумали, что ингуш струсил.
     В августе 1941 года 288-я дивизия прибыла на Северо-Западный фронт. Соединения 52-й армии, в состав которой вошла эта дивизия, занимали большой восьмидесятикилометровый рубеж по правому берегу Волхова от устья реки Пчевжи до поселка Муравьи. В октябре 1941 года именно здесь фашисты перешли в наступление. Удар был направлен на Тихвин. Тогда же началось наступление на Малую Вишеру. Немцы имели значительное превосходство в танках и живой силе.
     Три дня дивизия сдерживала натиск противника, но 20 октября фашисты прорвали нашу оборону. Началось вынужденное отступление. Бойцы 288-й дивизии закрепились на позициях севернее Малой Вишеры. Дальше врага на этом участке не пропустили, а в ноябре—декабре 52-я армия перешла в контрнаступление. Упорно и трудно продвигаясь вперед, дивизия подошла к Грузину, но взять опорный пункт фашистов не сумела. В районе Дома рыбака — все местные жители по сей день знают это место — дивизия вышла на берег Волхова.
     Из письма Гапурбека Наибовича Бекова однополчанину Павлу Васильевичу Работнову 1 февраля 1975 года:
     “Получил Ваше хорошее письмо. Я крайне рад, что наконец нашел своих однополчан. Пишет Вам Беков Гапурбек Наибович, майор запаса. В 288-ю стрелковую дивизию я попал в конце июля 1941 года. Полк 1012-й стоял в обороне по берегу Волхова, кажется, напротив Селищенских казарм. Назначили меня командиром 9-й роты. Затем был переведен адъютантом 3-го стрелкового батальона. Когда немецкие войска форсировали реку Волхов, батальон оборонял ряд деревень.
     В боях за деревню Некшино командира 3-го батальона лейтенанта Григорьева ранили. После этого командиром батальона был назначен я. С боями полк отступал до рубежа деревень Зеленщина, Раменье и т.д.
     В начале декабря наша дивизия вновь перешла в наступление, и снова через некоторое время под вечер батальон мой вышел в районе местечка Графская слобода на берег Волхова. В тот же вечер я был вызван в штаб 1012-го полка. Командир полка майор Виноградов и начальник штаба капитан Бабаев представили меня командиру 288-й стрелковой дивизии, кажется, его фамилия Лиленков — полковник. Я от них получил боевую задачу: с батальоном и приданными подразделениями (саперный взвод, взвод нашей разведки, рота автоматчиков) перейти реку Волхов, пройдя по азимуту до перекрестка Октябрьской железной дороги и, кажется, шоссе Новгород—Ленинград, занять этот перекресток с задачей не пропускать в сторону Москвы и Ленинграда немецких войск.
     С боями батальон перешел реку Волхов по льду, углубился в тыл противника. У опушки леса нами был разбит инженерный батальон немцев, который готовил оборонительные сооружения, взяты в плен командир батальона и более 30 солдат, а остальные убиты или рассеяны по лесу.
     К утру с короткими боями батальон добрался до назначенного пункта. Весь состав немецкой сторожевой охраны полустанка был уничтожен. До самого вечера шли бои между батальоном и немцами. Вечером в одной из контратак я был тяжело ранен. Связь со штабом полка осуществлялась по рации. После доклада о моем ранении командир полка приказал мне эвакуироваться. Меня везли на санках-волокушах. Когда с боем меня перевезли через реку Волхов, оказалось, что оборону там держала другая дивизия. Меня эвакуировали в город Боровичи, оттуда в Ярославль и далее в город Кемерово. Больше со своими друзьями не встречался. Возможно, некоторые фамилии и события я описываю неточно, так как в памяти много стерлось. Но помню, комиссар батальона был старший политрук Кровяков, комиссар полка, кажется, Алексеев, командир полка майор Виноградов, начальник штаба капитан Бабаев, начальник химслужбы лейтенант Бортошко, командиром взвода нашей разведки полка был лейтенант Попов (он был убит пулей в голову, когда мой батальон перешел Волхов и вел бои с инженерным батальоном). Командиром санвзвода 3-го стрелкового батальона была лейтенант Надя (фамилию забыл)”.
     Из письма Нади (Надежды Евдокимовой) сыну Бекова Магомету Бекову весной 1985 года:
     “Большое спасибо, что ответили на мое письмо. Да, очень жаль мне комбата (Гапурбек Наибович умер в феврале 1985 г. — О.Б.), ведь ему в апреле исполнилось бы 65 лет. Без слез не могу вспоминать и поэтому извини, что я очень откровенна с тобой.
     Живу я одна, муж мой, друг твоего отца, умер в октябре 1982 года, я комбата не хотела расстраивать и не могла ему об этом написать. Я его болезни знала, мы их заработали, когда ходили в тыл противника.
     20 декабря 1941 года, когда наш батальон получил приказ перейти реку Волхов и пройти по тылам противника вглубь, нам нужно было занять перекресток железной дороги и шоссе. Сейчас трудно, почти невозможно представить, сколько выдержки и мужества проявили наши солдаты. Несмотря на беспредельную их отвагу, противнику удалось к 14 часам прижать нас к западному берегу Волхова и овладеть районом обороны севернее реки Пертеченки. Контратакой младших командиров и разведроты дивизии положение обороны нашего батальона было восстановлено. На следующий день противник перегруппировал свои силы на захват рощи Круглая (плацдарм 47-го отдельного лыжного батальона, прижатого к реке Волхов). Дрались с противником в рукопашном бою, раненые, продолжали бить врага, но силы были неравны. Когда мы пошли в тыл противника, нужно было от исходного рубежа преодолеть совершенно открытый участок протяженностью около километра, хорошо просматриваемый и простреливаемый немцами из всех видов оружия. Западный берег Волхова, покрытый лесными массивами, был напичкан вражескими огневыми точками. Глубокий, чуть ли не по грудь, снег не давал возможности продвигаться днем, идти можно было только ночью. Окопов не рыли, траншей подготовленных не было. Бойцы и командиры часами неподвижно лежали в снегу. Наконец одному из батальонов удалось прорваться к железной дороге. У солдат дела шли хуже, и мы оказались в огневом мешке. Гитлеровцы бросили в бой механизированные части, врезавшиеся встык между нами и соседом слева, окружив его. Путь на Пехово преградил заслон артиллерийского и минометного огня. Над головами с раннего утра до позднего вечера висели вражеские самолеты...
     В это время комбата ранило. Я перевязала его, написала на бирке “Беков, 288-я стрелковая дивизия 1012-го стрелкового полка, комбат 3-го батальона” и мне его пришлось тащить 5 километров на себе. Но я была до войны хоть худенькая, но спортсменка, занималась велогонками и плаванием. Когда дотащила его до полковой части, села рядом и заплакала...
     Ну вот, Магомет, пойди к папе, передай привет и положи от меня ему на могилу цветы, скажи: от Нади, командира санитарного взвода”.
     Из голубой тетрадки, присланной Надеждой Ефимовной Евдокимовой-Снетовой сыну Гапурбека Наибовича несколько дней тому назад:
     “Когда комбата ранили, я знала его фамилию, Беков, а как звать, узнала, когда мне было 57 лет, на встрече ветеранов. Мы очень гордимся, что с честью выполнили поставленную задачу. Волховский фронт был очень тяжелый, болота, ямку маленькую выкопаешь — и то хорошо, а нет — веток наломаешь и спишь...”
* * *
     И получилось, что тот день, когда комбат Беков прошел километр смертельного пути, стал главным событием его жизни.
     А жизнь он прожил трагическую.
     Он второй раз был тяжело ранен и войну закончил в Кенигсберге.
     А 23 февраля 1944 года все чеченцы и ингуши в течение 24 часов были выброшены из родовых гнезд и высланы в Казахстан. Люди ехали в битком набитых теплушках, стариков и детей, умерших по дороге, выбрасывали в степь. Семьи были насильно разлучены. Сталин считал, что он победил не только Гитлера, но и народы Северного Кавказа. Победа утонула в крови.
     Ингуш Гапурбек Беков подлежал немедленной депортации. Но, учитывая его боевые заслуги, ему в порядке исключения предложили остаться служить в армии. Наверное, в тот миг он вспомнил, как коротким декабрьским днем 1941 года, перед тем самым боем, вступил в партию, как просил бога провести его невредимым через смертельную заснеженную равнину...
     Нет, он демобилизовался и уехал в Казахстан.
     Там его ожидало очередное испытание: предложили работать в НКВД.
     Отказался, а значит — попал в тайные списки непокорных и ненадежных.
     Когда разрешили вернуться на родину, он попал в управление лесного хозяйства Чечено-Ингушетии. В 40 лет поступил в Воронежский лесотехнический институт.
     А какая-то добрая душа писала на него анонимки. У него уже было четверо детей и ни одного замечания в послужном списке, когда его по доносу исключили из партии. В 1975 году такой человек, каким был Гапурбек Наибович, воспринял это как личную трагедию. Не сомневаюсь, что в день отлучения он снова вспомнил снег на Волховской равнине. В двадцать с небольшим он готов был остаться в этом огненном снегу, а на исходе шестого десятка лет к предательству оказался не готов.
     Он обратился с письмом к партийному съезду и через два года был восстановлен в партии. Он считал, что заново родился.
     Последние годы жизни он работал военруком в интернате в горном селе Джейрах. Умер весной 1985 года, чуть-чуть не дожив до 65 лет.
     В наследство трем сыновьям и дочери Гапурбек Беков оставил те декабрьские дни и тот бой, когда человеческие жизни стоили меньше, чем перекресток дорог на Москву и Ленинград.
* * *
     — Вы солнышко с собой привезли, — говорит Нина Михайловна и улыбается. — У нас несколько дней дожди шли.
     Мы с Тамерланом, сыном Гапурбека Наибовича, стоим на пороге ее маленького кабинета, залитого апрельским светом. Нина Михайловна Томилина — директор ярославской средней школы №15.
     В 1975 году, когда открыли школу, в ней выделили комнату под музей боевой славы. Решили восстановить историю 288-й стрелковой дивизии. Были известны четыре фамилии. Нина Михайловна была вожатой.
     Я была в Доме инвалидов, стояла у гроба Наполеона, рядом с которым не разрешают громко разговаривать, была на ухоженных европейских воинских кладбищах, но разве сердце билось там, как воробей, ненароком залетевший в человеческий дом? А здесь, в крошечном школьном музее, этот воробей стал рваться на волю.
     Из письма Федора Ильича Фомина, комиссара 47-го лыжного батальона, погибшего в мае 1942 года:
     “Скоро разобьем гадов-фашистов и тогда заживем новой в истории человечества, небывалой жизнью. После этой войны все человечество на довольно продолжительное время прекратит войны...”
     Простреленные каски, остов пистолета, куски колючей проволоки, альбом Петра Федоровича Кузнецова, командира 2-й батареи 1-го дивизиона 834-го артполка с подробными записями, едва ли не поминутной хроникой нескольких десятков дней, вписанных в историю каллиграфическим почерком отличника. Нина Михайловна осторожно листает старые тетради. Сын комбата Бекова читает вырезки из газет, письма однополчан 288-й дивизии, смотрит на карту, снова читает вырезки. И через несколько часов становится ясно, что историки потеряли тот день, который стал главным днем жизни его отца.
     Было два легендарных боя. Одним командовал его отец, вторым — Александр Акимович Ерастов. Один был в декабре 1941 года, а второй — в феврале 1942-го. Говорят, легенды похожи. И снег, наверное, был такой же горячий. Потому что комбат Ерастов из боя живым не вышел и Героем Советского Союза стал посмертно. А комбат Беков в бою был ранен, как увозили его от смерти, не помнил, из госпиталя в Боровичах попал на Курскую дугу. После войны родились дети, и надо было работать, чтобы кормить семью, и некогда было ходить по кабинетам, рассказывать то, что рассказать невозможно. Да и потом комбат Беков был горец, а горцы гордые.
     А мы — нет.
     Мы похоронили не всех солдат, позабыли историю, растеряли драгоценные воспоминания; легенды, конечно, похожи, но каждая из них появляется на свет лишь в обмен на жизнь смертного человека. Легенд много, а жизнь у каждого одна.
     Что такое историческая справедливость?
     Посмертное звание?
     Или что-то другое, что не дает покоя детям комбата: Лидии, Магомету, Ахмеду и Тамерлану Бековым?
    
     Григорий ПОЖЕНЯН
     Мои единоверцы-побратимы
     многотерпимы и необратимы.
     Горели в танках и в штурмовиках.
     Они “ура” в атаках накричались.
     Они в ночных разведках намолчались.
     Они давным-давно живут в веках.
     И нас, в живых оставшихся, так мало.
     Не город, а каких-то три квартала.
     Еще лет пять — и след накроет след:
     строптивых, несговорчивых, надежных,
     всех недонагражденных, непреложных.
     В дни поражений и в часы побед.
     Не дай же Бог нас хоронить последним
     зимою лютой или полднем летним.
     Всему свой срок: и книгам, и полкам.
     ...Счастливые, не знающие жажды,
     вы, юные, увидите однажды,
     как наш патруль плывет по облакам.
    

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру