Zебра Е придала книжке альбомный формат, вроде семейного реликта: дескать, листайте, любуйтесь и примеряйте наши тексты на себя. Предложение захватывающее: “Проверьте себя на предмет собственной сообразительности”.
Еще в годы советского заката они начали играть в маразм. По признанию Ерофеева, их подпольный “ЁПС” “был подобен шаровой молнии”. Нельзя всерьез воспринимать всю закрученность сюжетных спиралей, но при чтении “ЁПСа” желательно надеть марлевую повязку с нюхательной солью. Не каждый перенесет шок, когда начнут пованивать кишечные вытечки и высосы сорокинских монстров, уродливых детей всеобщего распада.
Если верить авторам, в пору написания переизданных сочинений они “беззаветно любили” своих жен — Веславу, Надежду, Ирину: “Мы были очень целомудренными людьми”. Авторы ведь не несут судебной ответственности за своих персонажей. Попробуйте представить, что лично Витя Ерофеев когда-то вкусил “Жизнь с идиотом”. Или уточнить у него подробности того, “Как мы зарезали француза”. Не получится. На самом деле он другой, но идиотов вокруг не стало меньше.
Без чтения книг не определить меру целомудрия автора в винегрете идиотизма. Дмитрий А.Пригов приговорил нашу житуху с помощью неумирающего героя “Милицанера”, возвратил нашу память к стилистике обэриутов. Озоруют приговские лирические герои в точности, как фольклорные мужики под балалайку или трехрядку. Но иногда у Пригова-ирониста прорезается и собственное признание: “Чем больше Родину мы любим,/Тем меньше нравимся мы ей./Так я сказал в один из дней/И до сих пор не передумал”.
Опознавательные ингредиенты монстроутробной прозы Владимира Сорокина узнаваемы и в “ЁПСной” публикации. Писательский слух улавливает только сверхзвуковой выброс непотребных желаний. Так граммофонная пластинка твердит одно и то же слово, если застопоривается иголка. В конце одного из рассказов Сорокина случился стоп на слове “ссать” (35 раз), но подвинулась иголка чуть-чуть — и вновь заедает на полюбившемся сочетании — “ссаная вонь”. Вот такой “ЁПС” и бесподобная “морфофобия”.
Рожденная быть любимой
Книга ныне покойного Василия В. Катаняна “Лиля Брик. Жизнь” — захватывающий роман. Автор очень близко знал Лилю Юрьевну: его отец Василий Абгарович Катанян был ее последним мужем. С юных лет Вася Катанян рос в атмосфере вечного праздника искусства. Лиля посвящала его во многие тайны своей любвеобильной жизни. Он стал ее душеприказчиком; Брик оставила ему свой драгоценный архив, письма, подробнейшие дневники — живые свидетельства и вкусные подробности общения ЛЮ с замечательными современниками. К тому же у Катаняна остались записи бесед с Лилей Юрьевной. И надо отдать должное таланту Василия Васильевича Катаняна — он написал подлинный бестселлер. Любое лицо, мелькнувшее на страницах книги, очерчено с отменной живостью.
Любила ли Брик Маяковского? Может быть, виртуозно играла им и тем самым подталкивала поэта к гибели? Сколько бумаги перевели воспоминатели и любители придумать и приврать, чтобы сотворить ее портрет по собственному замыслу и вкусу. А Лиля Юрьевна, глазами больше блюдца смотрящая с обложки поэмы Маяковского “Про это”, оставалась неразгаданной. Магическая чаровница сводила с ума кавалеров разных возрастов, и все они готовы были положить к ее ногам себя без остатка.
В книге вместе с Лилей Юрьевной мы начинаем вести счет ее поклонникам с 15 лет. Ранние романы Брик с учителем музыки Крейном, кому досталась ее невинность, с художником Гарри Блюменфельдом и одновременно с начинающим режиссером Алексеем Грановским в Мюнхене, и вечная любовь к Осе Брику, и любовь Маяковского, свалившаяся на нее, — эти страсти и увлечения изложены автором с редчайшим тактом и пониманием принципов, которые исповедовала и была ими захвачена рыжая покорительница сердец Лиля Брик, чей главный талант определил особенности ее мирочувствия и поведения: любить и быть любимой.
Легко и свободно, с утверждением собственного стиля жизни идет по книге фантастическая ЛЮ. Даже в свои 80 и даже в 86 лет она не утратила тайны магического воздействия на людей, одаренных повышенной чувствительностью к неповторимым личностям.
Как будто в иных мирах мы побывали, читая рассказы о дружбе ЛЮ с Фернаном Леже, Жаном Кокто, Сен-Лораном, Ротшильдом, о ее неожиданном неистовом поклоннике, 29-летнем литераторе Франсуа-Мари Банье, летевшем из Парижа в Переделкино к 84-летней ЛЮ с чемоданом одежд от Сен-Лорана и с вкуснейшей снедью. И она ничего не играла — оставалась сама собой: независимая, хлебосольная, умевшая все вокруг себя превращать в искусство.
Великолепна глава о дружбе ЛЮ с Сергеем Параджановым: “По натуре он был эротоманом, и малейшее упоминание о любви вызывало в нем взрыв эмоций и причудливую игру воображения... Например, он хвастался своими амурными похождениями, всегда выдуманными, и ему было все равно — с мужчиной или с женщиной, про мужчин было даже интереснее, ибо это поражало собеседников”. За эту причудливую игру воображения он поплатился свободой — стал на долгие годы узником.
В газете “Монд” влюбленный в нее Банье сделал великолепные наброски портрета ЛЮ. Отведайте: “Что у Лили удивительно — это голос и ее манера говорить. Голос — как струнный оркестр, обаяние ее сверкает, как весна, но она не играет им”.
Лиля Брик, эта неразгаданная Беатриче, в 86 лет ушла из жизни добровольно. Перелом шейки бедра сделал ее зависимой от людей. Уничтожил привычный стиль жизни. И, приняв намбутал, отошла ЛЮ в мир иной, завещав развеять ее прах под Звенигородом, в поле.
В конце книги подверстаны стихи, посвященные ЛЮ. Но большинство из них явно домашнего, альбомного предназначения. Зато Катанян читается с любого места — каждый поворот судьбы героини — новый захватывающий киносюжет.
Улет в третье измерение
“Текст” познакомил русского читателя с творчеством классика еврейской литературы, лауреата Нобелевской премии Исаака Башевиса Зингера (1904—1991). Книга рассказов “Страсти” переведена с английского Д.Ю.Веденяпиным, хотя писал Зингер на идиш. Когда в 1953 году его перевел на английский Сол Беллоу, он вдруг стал очень знаменит, и в 1978 году его увенчали Нобелевской премией. Входить в мир, воссозданный Зингером, чужестранцу трудно: все незнакомо, странно, но ведь не оторваться — так интересно! Про это так откровенно и сочно до него не рассказывал никто.
Многие герои Зингера похожи на него, польского еврея, жившего на печально знаменитой Крохмальной улице, раздавленной фашистской лавиной.
У Зингера отзывчивая, чуткая душа. Он видит и понимает странности даже случайно встреченных людей. Какие они у него разные — смешные и трагичные, влюбленные и разочарованные! Евреи рассказывали ему про свою жизнь, про знакомых, про давно промелькнувшие времена.
Сам Исаак Башевис — мистик, но не в философском и даже не в литературоведческом плане. Примите “мистик” в житейской трактовке, когда в чем-то видят колдовство, а в ком-то ведьм. В рассказе “Последняя любовь” герою Гарри Бардинеру много лет. Он знаменит. Ни в чем не нуждается и мог бы по-стариковски брюзжать и хандрить. Он же не изменяет своему жизнедеятельному ритму, знает: “Безделье ведет к безумию”. Герой измучен личными потерями: “Смерть отбирала у него все”. Но мистик сопротивлялся ангелу смерти. И в этом он вполне рационален — его мозг не признавал старости. А потому с готовностью знаменитый человек вдруг, разом поверил в возможность последней любви. Но она, не успев стать реальностью, закончилась трагически.
Самоубийство женщины, внушившей ему надежду, пробудило в нем не страх, не отчаяние, а какую-то сумасшедшую жертвенную мысль — полететь в Колумбию, разыскать дочь самоубийцы и заменить ей отца.
Последняя строчка рассказа — прорыв сквозь реальность к блаженному допущению того, что абсурдное желание мчаться в Колумбию к неизвестному человеку продиктовано некой судьбоносной силой: “Вместе с женщиной постараться понять, зачем человек рождается и почему умирает”. В рассказах Зингера здравый смысл вдруг попадает в плен воображения, оказывается погружен в пьянящее суеверие, в мистику домашнего изготовления — с ведьмами и колдунами. С этими существами из третьего измерения легче преодолевать потери и одиночество.
