Первый авантюрист среди инвалидов

     — Виталий, что конкретно, в житейском смысле, означает название вашей профессии — путешественник?
     — Ну, во-первых, именно такая запись внесена в мою трудовую книжку. Мне удалось добиться того, что это понятие включено в реестр существующих профессий.
     — Наверняка многие обмирают от зависти?
     — Те, кто мне завидует, пусть сначала решат для себя, готовы ли они вплавь спасаться от крокодилов; решительно смотреть в глаза человеку, нацелившему на тебя стрелу и натянувшему тетиву лука; пересечь за трое суток пустыню, имея лишь фляжку питьевой воды; терпеть укусы москитов, превративших лицо в кровавую коросту.
     — Тогда возникает вопрос: зачем вам все это нужно?
     — Еще в советское время я основал школу выживания в экстремальных условиях, хотя слово “выживание” тогда, разумеется, не употреблялось, — выжить можно было из ума, выжить соседа из квартиры. Моя школа была создана при Академии наук СССР. Потом стали приглашать в другие академии, возникавшие, как правило, на стыках знаний. Чтобы самому освоить искусство выживания в экстремальных условиях, требовалось попросту в эти условия регулярно попадать. Вот почему меня стало носить то в тундру, то в пустыню, то на полярные льды… Сначала на территории СССР, а когда замки с границ пооблетели, по различным уголкам земного шара.

     — Считаете ли вы себя ученым?
     — Смотря как это слово понимать. Наверное, больше подойдет понятие “исследователь”. Ученый как представитель официальной науки — это, конечно, не я.
     — Потому что ученый — человек кабинетный?
     — В том числе и поэтому. Кроме того, я изучаю иначе — не так, как сегодня принято в науке. Ну представьте, я открыл ранее неизвестное племя, не имеющее контактов с мировой цивилизацией. Я изучил его язык, обычаи, культуру, верования, получил племенное имя, стал у них воином.
     Это не отвлеченная ситуация — именно так со мной и было, к примеру, в центральной Амазонии, где я оказался среди одного из племен группы яномами. В Москве мне звонит один доктор наук, яномамовед, пятнадцать лет изучавший эти народы, и сообщает, что нашел у меня ошибку. Дело, разумеется, не в ошибке, а в тоне, которым разговаривает со мной этот ученый. Но он-то, в отличие от меня, там не был. Я ему и объясняю: я луноход, который привез вам грунт, — берите, изучайте. Но кабинетные люди обычно меня избегают: я ведь могу привезти то, от чего затрещат их сложившиеся концепции.

     — Больше всего вас не любят, должно быть, этнографы?
     — Да, но только отечественные. С западными как-то проще. То ли они не так дорожат своими концепциями, то ли легче меняют точку зрения.
     К примеру, прослеживается преемственность в культуре центральноамериканских племен локандонес, чимулес, яки, уичоли. Побывав среди них, я невольно делаю проброс к хантам, чукчам, алеутам, среди которых жил прежде. Прослеживаю, как происходило копирование традиций, космогонии при переселении народов Севера на американский континент, взаимодействие культуры пришедших племен с культурой ольмеков, тольтеков, майя. Чтобы все это увидеть в исторической динамике, следует приподняться над картинкой.
     Для наших я неудобен: вдруг обнаруживаю какую-то новую бусинку, из-за которой приходится менять всю цепочку. А вот Виктор Бланко, специалист по племенам Центральной Америки, лекции которого слушал Кастанеда, не считает зазорным корректировать свои воззрения с учетом полученной мною информации.
     Порой общеизвестные, казалось, вещи, которые всегда считались метафорами, при взгляде изнутри наполняются совсем другим смыслом.
     Скажем, у племени уичоли существует божественная троица: прадедушка Олений Хвост, дедушка Огонь и отец Солнце. Специалисты об этом знали, но никогда не вникали в семантику этих образов. Пожив среди уичоли, я разобрался, что к чему.
     Когда это племя, явно родственное народам севера Евразии, в далекой древности переселялось на юг по американскому континенту, оно шло следом за оленьими стадами. Перед предками уичоли долго маячили оленьи хвосты — они-то и привели к новым землям. Вот и закрепился в фольклоре прадедушка Олений Хвост.
     В мексиканской пустыне Верикута уичоли впервые сумели на холме Элькемадо (что значит Обожженный) добыть огонь, который их обогревал и кормил, — вот и дедушка Огонь.
     А когда осели и занялись растениеводством, урожай стал зависеть от Солнца — вот оно и ассоциируется с отцом.
     Правда, совсем просто? Но ученые не могут так заглубиться в метафоры, у них мало фактических данных.

     — Неужели, пожив в первобытном племени, вы сумели докопаться до глубин истории чуждого народа?
     — В ходе пяти своих экспедиций в Мексику я решительно становился своим среди колыбельных цивилизаций. Так, живя у уичоли, я прошел все испытания, которым подвергают новичка, обряд инициации. Рисковал жизнью, сначала приняв яд, а потом в течение двадцати минут отыскав растение с противоядием. И лишь после этого получил имя Шикеакаме — посредник между Землей и Солнцем.
     Вот так ведет себя путешественник, главное кредо которого — наблюдения, в то время как кредо туриста — впечатления. Путешественник — своего рода луноход, собиратель информации. Или видеокамера, которая должна снимать все, не решая, что важно, что второстепенно. Не погружаясь в трансообразующие ритуалы, танцы или воскурения — чтобы “стекло не запотело”. Я не должен спешить с выводами, отбирать информацию — ведь то, что поначалу может казаться второстепенным, при тщательном анализе как раз и окажется самым главным.
     Я учился у одного советского разведчика, который всю собранную информацию записывал в три столбца: “видел”, “слышал”, “предполагаю”.
     — Говоря об аборигенах далеких труднодоступных земель, вы используете понятие “колыбельные цивилизации”, сознательно, как я понимаю, не употребляя слово “дикари”?
     — Это еще вопрос, кто дикари. Я ведь у них учусь, отыскивая в опыте далеких от нас народов то ценное, что мы давно утратили. Нелепо кичиться нашими технологическими достижениями, в то время как мы, к примеру, разучились общаться с умершими предками. А вот ханты не разучились.
     Мне довелось присутствовать на их медиумическом сеансе общения с только что умершим. В землю втыкают две длинные рогатины. На них кладут длинный шест, к которому привязывают гроб. Гроб ближе к одному концу шеста, так что, берясь за длинную сторону, его легко приподнять — действует рычаг. Каждый по очереди подходит и приподымает гроб, таким образом прощаясь с умершим. Но вот за шест берется суровый сильный охотник и… не может оторвать конец шеста от рогатины. Доска помоста, на которой он стоит, прогибается, лицо багровеет от напряжения. Не отрывается — значит, покойник готов к общению именно с этим человеком. Тогда избранный умершим медиум задает вопросы, получая на них ответы типа “да-нет”. Шест приподымается — нет. Шест остается неподвижным — да. Вопросы адресуются через покойника к давно умершим родственникам. Ответы не подвергаются сомнению.
     После присутствия на этом сеансе я еще на несколько недель остался у хантов, чтобы проверить истинность ответов, полученных из загробного мира.
     — И что, подтвердилось?
     — Конечно, по-другому просто не могло быть. Это мы, представители так называемых развитых цивилизаций, сомневаемся в существовании загробного мира. А для колыбельных цивилизаций он — реальность. Мы подобны владельцу автомобиля, запертого в бетонном гараже без ворот. Улучшаем дизайн, повышаем мощность двигателя, но ехать никуда не собираемся, вообще забыв, что блестящая игрушка, с которой мы возимся, — средство передвижения.
     Прежде каждому вновь встреченному человеку задавали три вопроса: кто ты? откуда? куда идешь? Сегодня привычней спросить: сколько? Сколько посетил стран, сколько потратил денег? От главных вопросов мы отвыкли, не задаем их даже себе.
     Возвышаться над колыбельными цивилизациями у нас нет никаких оснований. Они не строят города, не развивают технологии. Но это отнюдь не говорит об их отсталости. Мы новыми технологиями подменяем данное нам природой. За хороший, многое умеющий делать манипулятор мы готовы отдать свою руку. Поэтому нашу цивилизацию я считаю инвалидной. А в колыбельные цивилизации направляюсь за здоровьем.

     — О чем же ханты спрашивают своих умерших?
     — А о чем бы спросили вы?
     — К примеру, правда ли, что после смерти жизнь продолжается?
     — Вот как раз вопросов подобного рода ханты не задают. Для них очевидно, что жизнь за гробом существует. Будь иначе, они бы не общались с умершими. Их спрашивают о том, о чем недоспросили при жизни. К примеру, опытного ремесленника спрашивают, из чего скрутить веревку, чтобы она не перетиралась в одном и том же месте? Не пересохнет ли колодец? Хватит ли летом корма для животных? Все вопросы конкретные, практические, актуальные для сегодняшней жизни племени.
     У колыбельных цивилизаций есть мировоззрение, но нет философии. Поэтому абстрактных вопросов ни умершим, ни богам никто не задает.
     — А разве с богами тоже можно общаться?
     — Можно, но в особых случаях. Разговор с богами у племени уичоли — особый ритуал, но он очень опасный. Когда стоишь на холме для разговора с богами, они заглядывают в твое сердце: есть ли там вопросы, достойные того, чтобы тревожить богов? Если нет, взошедшего на холм убивают. Ответы на простые вопросы узнай у своего вождя, у колдуна, наконец, у родственников, живущих в загробном мире. Разговор с богами — событие исключительное, не всякий на это отважится.
     Разговор с мертвым совершенно особый, он требует небытового языка и специального настроя. Так, тибетский монах целые сутки читает над покойником Книгу мертвых. При жизни человек не может понять, что в ней написано. И монах не понимает смысл читаемых слов. Зато душа умершего все слышит и понимает. Так она готовится к перемещению в иной мир, к посмертному существованию.

     — Наверное, не одно только любопытство гонит вас то в Полинезию, то в Амазонию, то на Крайний Север, то в Гималаи?
     — Я ищу и, что самое поразительное, нахожу общее у народов, не подозревающих о существовании друг друга. И в мифах, космогонии, верованиях, и в быту.
     Вот взгляните на этот универсальный инструмент для рубки камыша, который я привез из сельской глубинки Китая. А вот точно такой же: присмотритесь, даже радиусы скривления лезвия совпадают. Его мне привез сын из Африки. Но вот третий. Этот мачете создали финны с помощью компьютера, найдя идеальную форму ручного режущего инструмента.
     Кто “нашептал” далеким друг от друга народам, как именно им изготавливать инструмент? Может, в древности между ними были контакты? Есть исследователи, в их числе недавно умерший Тур Хейердал, которые годами выясняли, кто куда мигрировал, какой народ откуда пришел, у кого с кем могли быть контакты. Меня это давно не интересует. Мне важны ментальные сходства в различных цивилизациях. Эрих фон Деникен считает, что когда-то пришельцы всех жителей нашей планеты научили одному и тому же.
     Мне же представляется, что Земля — живой разумный организм, а человечество — мыслящая биоэнергоформа на планете Земля.
     Вот почему мне хочется посетить все регионы Земли. Не для того, чтобы, как шутит моя жена, на вопрос “где был?” я мог кратенько ответить “везде”. Я хочу сопоставить интеллектуальный опыт самых отдаленных друг от друга народов. Прежде такой задачи никто себе не ставил.

     Даже если говорить о самом простом, допустим, о кино, я хотел бы снять фильм обо всех странах (не государствах, а историко-культурных регионах). Если каждой стране посвятить только три минуты, получится 16-часовой фильм.
     — Замысел для Книги Гиннесса!
     — Ничего более глупого, чем стремление в эту книгу, не может быть. Вот почему не люблю вопросов ваших коллег, сколько стран я посетил. Да не считаю я! Вообще терпеть не могу статистику. Что я познал, чему научился — вот это важно.
     — Но, добывая эти знания, вам постоянно приходится рисковать жизнью, испытывать нечеловеческие лишения, в буквальном смысле выживать. Разве это не спорт?
     — Поверьте, нет. Я нормальный человек: если мне на выбор предложат пятизвездочный отель и вигвам, я без колебаний выберу отель. Просто меня больше всего интересуют цивилизации, сохранившие “информационную девственность”. Если это, к примеру, индейцы, то, конечно, не те, что торгуют сигаретами возле Ниагарского водопада. А к обитателям амазонских джунглей, не развращенных бизнесом на туристах, необходимо добираться сквозь непролазные чащобы, рискуя жизнью. Что же делать — кто-то должен.
     — Выходит, выживание в экстремальных условиях не самоцель?
     — Конечно, нет. Мне вообще смешно, когда слышу, что Институт медико-биологических проблем, обучая кандидатов в космонавты продержаться сутки в тундре или пустыне, забрасывает их в безлюдные пространства. Абсурд! Не лучше ли отправиться к обитателям той же пустыни и поучиться у людей, для которых пустыня — лучшее место на земле, которые веками вырабатывали технологии не по выживанию, а по комфортному проживанию в этих условиях? Я поступаю именно так. А наука почему-то не признает этот естественный путь.
     Вот почему те приемы выживания, что накопились в нашей инвалидной цивилизации, противоестественны. Ну посудите: большинство приемов ориентирования, вододобычи, отыскания подножного корма взяты из “Полевого устава армии США”. А 90 процентов этого документа взято от Немита, который, в свою очередь, почерпнул сведения от Жюля Верна. А Жюль Верн не черпал их ниоткуда — просто записывал, лежа на диване.
     Устойчивые предрассудки кочуют из одной книги в другую, заполняя даже школьные учебники. Вспомните, вас наверняка тоже учили ориентироваться на местности по мхам, лишайникам, муравейникам, годичным кольцам деревьев… А ведь все эти признаки достоверны не более чем в половине случаев.
     Между тем известны десятки простейших способов надежной ориентации без названных сомнительных признаков. Ну хотя бы воткните в землю палку, отметьте на земле конец отбрасываемой ею тени, через пять минут повторите то же самое, станьте ногами на две отмеченные вами точки спиной к солнцу, перед вами будет север, слева запад и так далее. Как отличить в ручье или озере питьевую воду от непитьевой? Плюньте и следите, разошелся ли плевок. Если разошелся, смело пейте. Если остался в виде сплошного пятнышка, вода непитьевая.
     — Ваш уникальный опыт как-то обобщен?
     — Я надеюсь вскоре создать на своем участке земли в Подольском районе музей колыбельных цивилизаций. Построю там чум, вигвам, ярангу, юрту, русскую избу… Выставлю тысячи хранящихся в разных городах уникальных вещей, свезенных мною почти со всего мира. Это будет частный музей, он же — исследовательский центр, в котором я смогу принимать гостей, устраивать международные конференции, демонстрировать видеофильмы и слайды, ставить эксперименты. В этом музее можно будет не только все трогать руками, но жить и заниматься ремеслами и опытами. Государственный исторический музей уже пообещал мне выдать лицензию — первую в России на частный музей.
     — Но ведь нужны огромные деньги.
     — Не большие, чем на мои экспедиции. К счастью, я их всегда нахожу. Наверное, потому что в России не умеют жить только повседневными нуждами, тем более накоплениями.
    
     Автор выражает благодарность Давиду Чикатунову за помощь в организации материала.
    
     *В качестве подзаголовков использованы афоризмы Виталия Сундакова.