Тридцать седьмой год,

     Сталин как реалист и прагматик хорошо понимал, что у него “пряников” не так уж много. Кроме того, он был уверен, что в стране более чем достаточно людей, которых вообще ни за какие деньги нельзя “купить” для его социализма. Или потому, что они не “продаются” ни за какие деньги, или потому, что они не нужны самому Сталину.
     Что с ними делать?
     Сталин был ленинцем, большевиком. Поэтому он считал, что диктатура пролетариата нужна не только для воспитания пролетариата, но и для уничтожения врагов. При этом уничтожение — это и прямая ликвидация, убийства. Как и все “птенцы” подполья, вскормленные кровью Гражданской войны, он считал террор наиболее эффективным методом для диктатуры пролетариата. К тому же в стране, где преобладали люди с крестьянской психологией, идея о том, что для урожая прополка сорняков не менее, если не более, необходима, чем даже полив, была вполне понятна.
     У Достоевского в “Бесах” Петр Верховенский совершенно открыто говорит о том, что уничтожение десятков миллионов — самый лучший путь к социализму, лучший способ “перескочить канавку”.
     Спустя десятилетия чудовищный террор красных кхмеров в Камбодже не был чем-то с неба свалившимся: достаточно было посетить университетскую библиотеку Сорбонны в Париже и прочитать диссертацию молодого камбоджийца Пол Пота, чтобы узнать, что для утверждения социализма самое удобное — вообще вырезать все население старше 25 лет как неизлечимо зараженное прошлым.
     И Сталин программу террора считал обязательной частью материализации в СССР призрака коммунизма.
     В.Роговин в книге “Партия расстрелянных” приводит такие цифры. Округлив их, получим следующее. За 7 лет нэпа было расстреляно 10 тысяч человек. За 1930—1936 годы — 40 тысяч. За 1937—1938 годы — 700 тысяч. За 1939—1940 годы — 5 тысяч. В.Роговин считает, что не менее половины жертв террора — члены ВКП(б). А.Д.Сахаров писал, что в 1936—1939 годы было арестовано более 1,2 миллиона членов партии.
     И хотя среди расстрелянных — тысячи “бывших”, тысячи представителей национальных меньшинств, тысячи уголовного элемента — основной целью “Большого Террора” была коммунистическая бюрократия. Почему?
     Для государственного социализма нужен правящий класс: бюрократия и ее хребет — номенклатура.
     Самый простой вариант — возложение этих обязанностей на уже существующую в СССР советскую бюрократию. Подходила ли она для этого?
     С одной стороны — безусловно, да. Годы диктатуры пролетариата — от гражданской войны до коллективизации — беспощадно отсеяли из рядов аппарата и партии всех колеблющихся, сомневающихся и неспособных к насилию, к крови. В рядах бюрократии сохранились те, кто применял насилие по поводу и без повода, не боялся массового террора, арестовывал и расстреливал. Это были кадры, немедленно готовые следовать стихам Маяковского: “Тише, ораторы! Ваше слово, товарищ маузер”.
     Жестокость они считали нормой руководства. Давно в теории освободившись от высокой общечеловеческой морали, они теперь на практике освоили поведение, не связанное ни с какой моралью, кроме ленинской: “морально то, что служит освобождению человечества”. А что именно служит — решает сама власть.
     Это были кадры, привыкшие “задним числом” сверяться с марксизмом и, при необходимости, корректировать его.
     Это были кадры, глубоко уверенные в праве меньшинства командовать большинством и потому абсолютно чуждые идеи демократии. Успехом они считали не победу на выборах, а “нейтрализацию” большинства — середняка, крестьянства, масс, всего народа.
     Вранье массам, открытый обман они считали вполне оправданным путем.
     Так что для сталинского социализма эта бюрократия вроде бы подходила по всем этим чертам.
     Но — в то же время — у бюрократии эпохи революционных лет были черты, совершенно неподходящие для господствующего класса бюрократического государственного социализма.
     Они были чрезмерно самостоятельными. Сталин их не назначал, да и Ленин с Троцким выдвигали их весьма условно. Они — самовыдвиженцы. Ведь свои посты они не столько получили, сколько захватили сами в огне революции и Гражданской войны.
     Сохраняли свои посты они не верностью закону и даже не преданностью центру, а напротив, благодаря умению находить свои решения. Неуважение к законам и к директивам “верха” — внутренняя черта их стиля. Врать они научились не только массам, но и начальникам.
     В личностном отношении это были в основном яркие, самобытные люди, талантливые и одаренные. Но в то же время — пропитанные опытом интриг, фракционности, сговоров, закулисных сделок. Рассчитывать на их дисциплину было бы утопией.
     Сталину хорошо было известно и то, что эти кадры, годами купаясь в привилегиях, нередко зараженные коррупцией, разложились — в том числе и чисто морально.
     Сталин все же отчаянно пытался сделать бюрократию революции и переходного периода бюрократией государственного социализма. О.Хлевнюк в книге “Политбюро” проводит массу цитат периода 1931—1933 года из писем и резолюций Сталина. “Скажите Постышеву, чтобы он не поддавался давлению вельмож-бюрократов”. “Боюсь... что уважаемые “большевики” забросят дело...”. “Ответ — неубедительный. Видно, что его составили “ловкачи” из НКТП или Госплана, а вы по обыкновению “подмахнули”. “Доколе будет такое безобразие... Почему не принимается мер против НКснаба и Микояна?”. “Серго надо вздуть за то, что он, доверив большое дело двум-трем своим любимчикам-дуракам, готов отдать в жертву этим дуракам интересы государства”. “Надо высечь НКВД за спячку, слепоту и близорукость”. “...Рухимович, бюрократическое самомнение которого является оборотной стороной его отсталости и косности...”
     Нетрудно понять, что итогом всех этих многолетних “разносов” и столь же многолетней явной их недостаточной “результативности” мог быть для Сталина только вывод о необходимости “генеральной чистки аппарата”.
     Чистки в ВКП(б) явно не решали этой задачи. Хотя только за 1932—1933 годы из партии было исключено 450 тысяч человек. Но ведь это — только малая часть от 3,5 миллиона членов партии. К тому же чистки фактически проводились под руководством действующих руководителей.

     Сталин приходит к идее сменить правящий класс, его кадры, всю правящую партию. Сталин в одном из выступлений так изобразил пирамиду советской бюрократии: 4 тысячи генералов, 40 тысяч офицеров и 100 тысяч унтер-офицеров. И всю эту пирамиду он решил заменить.
     Но как? Сталин искоренил в партии демократию, превратив рядовых членов партии в статистов, сведя выборы к формальности и внедрив назначенчество, делая своих назначенцев “богами” и “сатрапами” на вверенных им участках. И он сам закрыл для себя нормальные пути замены старой бюрократии новой. Ему остался террор сверху. А в качестве орудия террора Сталин избрал органы безопасности.
     Впоследствии в сходной ситуации Мао Цзэдун, цепляясь за террор как средство обновления правящего класса, все же учитывал, конечно, опыт Сталина и заменил террор “сверху” террором “снизу”. Он обратился к “массам”, формируя из них отряды “хунвейбинов” и “цзаофаней” для атаки на старые кадры аппарата. Но “террор масс” в ходе культурной революции оказался не очень-то отличным от “террора органов”.
     Программа “Большого Террора” под влиянием убийства Кирова и последующих судебных процессов только корректировалась. А по главному своему замыслу она не могла не появиться как обязательное следствие решения Сталина объявить социализм в СССР построенным, т.е. в начале тридцатых годов. 37-й и 38-й годы были “пиком” давно избранного пути.
     В книге В.Роговина “1937” приводятся слова Б.И.Николаевского из его “Письма старого большевика”: “Огромное большинство тех, кто сейчас так клянется в своей преданности Сталину, завтра при первой перемене политической обстановки ему изменят”. Николаевский пишет, что Сталин сделал такой вывод: “Если старые большевики, та группа, которая сегодня является правящим слоем в стране, не пригодна для выполнения этой функции в новых условиях, то надо как можно скорее снять их с постов, создать новый правящий класс”. Николаевский отмечал, что Сталин вел “политику преступную, но единственную, при которой диктатура пролетариата могла удержаться. Он убил миллионы и, в частности, истребил весь слой старых большевиков, так как понимал, что этот слой против его “коммунизма”.
     И Лев Троцкий подчеркивал: “правящий слой извергает из себя всех тех, кто напоминает ему о революционном прошлом, о принципах социализма, о свободе, равенстве, братстве, о нерешенности задач мировой революции”.
     М.Восленский в книге “Номенклатура” писал, что “с неизбежностью отбрасывались и в жестокой борьбе погибали те, кто еще верил в правоту марксизма и в построение коммунистического общества”.
     “Большой Террор” позволил Сталину подвести черту в борьбе с Троцким. Троцкий был личный враг, соперник Сталина. Но прежде всего он был главным врагом государственного социализма Сталина. Ведь он воплощал теоретически возможный, альтернативный Сталину, вариант ленинизма — с курсом прежде всего на мировую революцию.
     Оформление террора у Сталина постоянно “совершенствовалось”. Вначале речь шла о заговоре против Сталина и сталинского руководства.
     Но этот аспект дела, видимо, показался Сталину “личностным” — он ведь любил в любой мелочи находить большую политику.
     Поэтому появился второй, огромный пласт обвинений: саботаж и вредительство. Это позволяло очень многое объяснить, причем объяснить понятно самым простым людям. Вредительство уже касалось жизни каждого. Появлялась мысль: ну ладно, со Сталиным они воюют, Кремль делят. Но при чем тут простые люди? Нам-то зачем вредить, оставляя то без хлеба, то без обуви? Жертвы Сталина становились личными обидчиками каждого простого человека.
     Но и этого Сталину показалось мало. И появился третий блок обвинений: предательство, подготовка поражения СССР в войне. У большевиков, которые выступали за поражение России в первой мировой войне, — подобного рода “криминал” был вполне возможен.
     Мотив Родины, патриотизма с одной стороны и предательства, шпионажа с другой — вырывал пропасть между жертвами Сталина и любым патриотом России, даже не согласным с советской властью. Мотив патриотизма, впоследствии ставший основным в Отечественной войне, впервые был использован Сталиным именно в годы “Большого Террора”.

     И еще одно новшество “Большого Террора” — “враги народа”. Раньше враги были классовыми: буржуазия, помещики, кулаки, подкулачники. Теперь появились “враги народа” — нечто без определенных границ, но явно не ограниченное эксплуататорскими классами. “Враг народа” — это была та новая открывшаяся вывеска, под которую можно было без труда и без аргументов поставить любого. На практике это означало, что и бюрократия ВКП(б), и вся партия стали доступны террору.
     Такое же назначение имели термины “вредитель” и “шпион”. Они тоже позволяли расширить террор от представителей враждебных классов и оппозиционеров до любого коммунистического чиновника.
     Помимо главной задачи — уничтожить старую правящую бюрократию и утвердить новую, “Большой Террор” решал и ряд других, достаточно важных для Сталина проблем.
     Прежде всего он должен был подавить недовольство, запугать недовольных.
     Далее, он позволил найти “ответственных” за допущенные ошибки и просчеты. Найти “виновных” и за многочисленные нынешние трудности, с которыми сталкивалась и страна, и каждый человек.
     Доктор Живаго в романе Бориса Пастернака говорит: “Я думаю, что коллективизация была ложной, неудавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться. Чтобы скрыть неудачу, надо было всеми средствами отучить людей судить и думать и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидному. Отсюда беспримерная жестокость ежовщины, обнародование не рассчитанной на принятие Конституции, введение выборов, не основанных на выборном начале”.
     Строители Кузнецкого комбината, жующие промокший хлеб, полученный “по пайку”, мокнущие и мерзнущие в палатках, — это реальная картина из стихотворения В.Маяковского. Но далеко не все из них — вопреки Маяковскому — были готовы удовлетвориться видениями будущего цветущего города. Для таких предназначалось объяснение: вредительство.
     Низкое качество предметов потребления, калоши, у которых, по стихам того же Маяковского, “через две недели подошвы отлетели”, — опять враги. “Теперь ясно, — утверждал на одном из процессов генеральный прокурор А.Я.Вышинский, — почему здесь и там у нас перебой, почему вдруг у нас при богатстве и изобилии продуктов нет того, нет другого, нет десятого. Именно потому, что виноваты в этом вот эти изменники”.
     Очевидно и то, что “Большой Террор” давал государственному социализму миллионы почти что бесплатных рабочих рук.
     Говоря о мотивах Сталина “в пользу” “Большого Террора”, надо остановиться и на возрастном факторе.
     Среди бюрократии было два поколения: те, кто пришел в партию до 1917 года, и выдвиженцы Гражданской. Сейчас и тем и другим было за 50.
     С другой стороны, вырос слой руководителей 30—40 лет, включая тех, кто закончил уже советские вузы. Этот слой претендовал на посты в номенклатуре. Сталину большое подходила “молодежь”, и он “разжигал” претензии: “Сколько угодно талантов, только их не выдвигают”.
     “Большой Террор” не на словах реализовывал слова песни: “Молодым везде у нас дорога”.
     Когда в мае 1941 года Сталин возглавил не только партию, но и правительство, среди 15 его заместителей только 5 были в руководстве раньше (Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян, Андреев), а 11 (Берия, Булганин, Косыгин и другие) — выдвиженцы “Большого Террора”.
     В том же мае 41-го вторым человеком в партии был назначен сорокатрехлетний А.А.Жданов. На XVIII партконференции главные доклады сделали тридцатисемилетний Георгий Маленков и тридцатипятилетний Николай Вознесенский.
     “Большой Террор” дал два важных результата.
     Первый — объективный: новая бюрократия, правящий класс государственного социализма.
     Второй — субъективный. Именно в результате “Большого Террора” в высшее руководство партии и страны вошли Л.Берия, Н.Вознесенский, Г.Маленков и Н.Хрущев, которые и повели борьбу на право занять пост И.Сталина.
     В годы “Большого Террора” выдвинулись на ключевые посты в Красной Армии и Георгий Жуков, и другие известные полководцы Отечественной войны.
     Среди мотивов “Большого Террора” важен и такой. ВКП(б) регулярно проводила чистки. Исключались сотни тысяч членов партии. В итоге к середине тридцатых годов в стране насчитывались миллионы исключенных из ВКП(б). В ряде областей страны число бывших членов партии — пишет в книге “Повседневный сталинизм” Шейла Фицпатрик — или сравнялось, или даже превысило число членов партии. Террор позволял изолировать или уничтожить и этот несомненно активный (иначе зачем они вступали в свое время в партию?) слой советского общества и потенциально опасный — хотя бы уже тем, что считал себя обиженным.
     Благодаря “Большому Террору” заняли посты в “генералитете” партии и государства лидеры эпохи застоя: Л.Брежнев (с 1939 года — секретарь Днепропетровского обкома партии), М.Суслов (с 1939 года — секретарь Ставропольского крайкома партии), А.Косыгин (с 1939 года — нарком текстильной промышленности), Д.Устинов (с 1941 года — нарком вооружений), Ю.Андропов (с 1941 года — первый секретарь комсомола новой союзной республики — Карело-Финской).
     Ф.Чуев приводит слова Суслова: “Ведь только благодаря Сталину мы все так поднялись”. Сталин в данном случае синоним “Большого Террора”.
     Есть два косвенных доказательства того, что “Большой Террор” был направлен прежде всего на защиту идеи победы социализма в одной стране.
     Первое — массовые репрессии против “инородцев”, этнические чистки представителей наций, имевших свои государственные образования за пределами СССР.
     Разумеется, Сталин не верил в формальные обвинения в том, что все они шпионы или склонны к измене в пользу “своего” государства.
     Но он был уверен, что они не могут не проявлять особого интереса к установлению советской власти в своих странах, не могут поэтому не выдвигать — в духе Троцкого и других ленинцев-интернационалистов — проблему мировой революции на первый план.
     Отсюда — массовые репрессии против, как говорилось в постановлении Политбюро, “контингентов из поляков, латышей, немцев, эстонцев, финнов, греков, иранцев, харбинцев, китайцев и румын, как иностранных подданных, так и советских подданных”. К списку добавили потом корейцев, курдов, болгар, македонцев.
     В годы “Большого Террора” состоялась первая в СССР депортация целых народов — в 1937 году выселено в Среднюю Азию 172 тысячи корейцев. Выселены с Кавказа курды и иранцы.
     Второе — репрессии против Коммунистического Интернационала. Он был символом курса на мировую революцию и подлежал рано или поздно ликвидации. Но у Коминтерна был и другой “криминал”. Аппарат Коминтерна был под полным контролем Сталина и органов безопасности. Однако после провала усилий Коминтерна преградить путь фашизму, после его явно запоздавших мер по созданию народных фронтов из-за многолетней увлеченности борьбой с социал-демократией, надо было срочно снять вину с “хозяина” Коминтерна и найти “настоящих” виновных. “Большой Террор” пришелся очень и очень кстати.
     Сталинская программа “Большого Террора” была по-своему логичной. Но почему ему удалось ее выполнить? Об этом — в следующей статье.