На процессе гособвинение возглавляла Ирина Алешина. По внешности — молодая, хрупкая женщина. По должности — старший прокурор Генпрокуратуры.
Она потребовала для подсудимых очень серьезных сроков наказания за убийство Дмитрия Холодова — от 9 до 15 лет лишения свободы.
Ирина Алешина вместе со своими коллегами намерена бороться за отмену оправдательного приговора до последнего.
Вчера она дала эксклюзивное интервью “МК”.
— Ирина Федоровна, с какими чувствами вы восприняли вердикт Московского окружного военного суда?
— Как юрист и как человек я возмущена. Это — Котляковка номер два. Не так давно тем же судьей Сердюковым по делу о взрыве на Котляковском кладбище был вынесен оправдательный приговор. Потом Президиум Верховного суда отменил его как незаконный.
Параллели между делом Холодова и котляковским для меня очевидны. По делу о Котляковке судья назначил экспертизу, результаты которой не совпали с показаниями подсудимых, хотя экспертизы, проведенные на следствии, их подтверждали.
В самом начале нашего процесса господин Сердюков точно так же назначил новую экспертизу. И поручил ее тем же взрывотехникам, что и по котляковскому делу...
Еще одна параллель: и в том, и в другом случае признательные показания подсудимых господин Сердюков отверг — как якобы данные под давлением следователей и оперативных работников. Но интересно, почему при этом он не поставил вопрос о возбуждении уголовного дела против оперативников и следователей? Ведь если исходить из логики приговоров судьи Сердюкова, они совершили преступление... Совершили его, выходит, и свидетели, чьи показания судья фактически признал ложными.
Но — уголовных дел против них нет. А это значит одно: нет и доказательств давления.
— Вы хотите сказать, что судья Сердюков развалил дело Холодова так же, как и котляковское?
— Я бы не стала употреблять слово “развалил”, потому что это не юридический термин. Просто повторю: между двумя делами слишком много параллелей.
— Вы, наверное, видели по телевизору “победные” интервью недавних подсудимых. Как вы на них отреагировали?
— Спокойно. А что еще они могут говорить... Не будут же они бить себя в грудь и признавать вину!
— Если проанализировать приговор подробнее, какие его детали вызвали у вас наибольшее возмущение?
— Когда я слушала приговор, у меня было впечатление, что государственные обвинители и судья все эти полтора с лишним года находились на разных процессах. Показания свидетелей в приговоре настолько трансформировались, что узнать их было невозможно.
Приведу только один пример. После взрыва в “Московском комсомольце” велся осмотр кабинетов редакции — того, где прогремел взрыв, и второго, напротив. В осмотре участвовали одни и те же понятые — корреспонденты “МК” Хинштейн и Оверчук. Время, указанное в двух протоколах осмотра, пересеклось. Окончание одного следственного действия наложилось на начало другого.
Оверчук и Хинштейн, допрошенные по этому поводу в суде, показали: на самом деле, они сначала осматривали один кабинет, а потом другой. То есть пересечение по времени — это просто техническая ошибка следователей.
И что же написал судья Сердюков в приговоре? “Свидетели показали свое одновременное участие в осмотре двух кабинетов”.
— Подобных трансформаций много насчитали?
— Достаточно для принесения протеста на приговор.
— Чем, по-вашему, такие нестыковки вызваны? Не тем ли, что суд — военный, судья — военный и судили — военных?
— Мне бы не хотелось упрекать судью в профессиональной корпоративности, но в последнее время военные юристы как-то чрезвычайно мягко осуществляют правосудие. Возьмите дело Литвиненко, дело Буданова...
Суд — это часть общества. Судьи тоже смотрят телевизор, читают газеты, а некоторые СМИ очень активно формировали общественное мнение в пользу подсудимых. Показательно, что один из свидетелей, главный редактор газеты “Завтра”, в суде заявил: “Как только десантников арестовали, мы начали формировать общественное мнение...” Или взять позицию другого свидетеля по делу, тележурналиста Леонтьева, — “эти десантники априори не могут быть виновны”...
И еще один момент. Прокуратуру на процессе упрекали в том, что она разваливает наиболее боеспособные части ВДВ, компрометирует их.
Но мы ни в чем не обвиняли ни ВДВ, ни армию. Мы обвиняли конкретных лиц в совершении конкретных, уголовно наказуемых деяний. Единственный справедливый критерий привлечения или непривлечения человека к ответственности — это его виновность. А не должность или прежние заслуги...
К счастью, отдельные служащие 45-го полка ВДВ — это еще не вся армия. А судья Сердюков — не вся военная юстиция.
— Чем вы объясняете наличие ошибок и у следователей? Как они, к примеру, могли составить очень важные протоколы осмотра места происшествия с пересечениями по времени, о которых вы сказали?
— Преступление произошло в 1994 году. До этого в России, в отличие от нынешних времен, были лишь исключительные, единичные убийства людей путем взрывов. А при таких обстоятельствах, как убили Холодова, не убивали никого и никогда.
Сотрудники районных прокуратур, которые выезжали в “МК”, еще не имели опыта работы по таким убийствам. Неопытность, растерянность — вот, на мой взгляд, основные причины.
— Подозреваемых в убийстве нашего коллеги арестовали лишь через четыре года после взрыва. Почему?
— Получив первые данные о причастности военнослужащих 45-го полка к убийству Дмитрия, следствие не бросилось очертя голову арестовывать первых попавшихся под руку военных. Эти данные были скрупулезно проверены, проанализированы, и только после того, как следствие пришло к убеждению: да, именно эти люди совершили преступление, было принято решение об арестах.
— А вы не исключаете влияния некоторых высокопоставленных лиц на ход расследования? Ведь в материалах дела фигурирует Грачев, занимавший пост министра обороны до 96-го года...
— Могу сказать лишь одно: в деле есть показания обвиняемого, полковника Поповских, о том, что, узнав про наружное наблюдение за территорией 45-го полка, он доложил об этом Грачеву. В итоге Грачев попросил министра внутренних дел Ерина оставить Поповских и 45-й полк в покое... Свидетели тоже дали подобные показания.
— Судья посчитал все свидетельства и доказательства не в пользу подсудимых “не колеблющими” его решение. Ваша оценка такого подхода?
— Подход односторонний. В приговоре я не услышала ссылок на показания многих свидетелей. Например, сотрудников МВД, которые уже через десять дней после гибели журналиста получили от своего источника информацию о причастности военнослужащих особого отряда 45-го полка ВДВ к убийству Холодова. И посчитали ее настолько серьезной, что написали об этом официальные рапорты.
Потом эта информация, повторю, тщательно проверялась и нашла подтверждение.
Кстати, имя источника свидетели не раскрыли даже на суде, опасаясь за жизнь этого человека.
— Ирина Федоровна, лично на вас оказывалось какое-то давление со стороны тех, кто, скажем так, сочувствовал подсудимым?
— Безусловно.
Еще до начала судебного заседания, в сентябре 2000 года, в мой служебный кабинет пришел один из бывших сотрудников ГУОП — Главка по оргпреступности МВД. Среди ГУОПовцев у Павла Поповских было очень много знакомых, они тесно контактировали с 45-м полком.
Этот бывший сотрудник ГУОП предложил мне в суд не ходить, нарисовав весьма мрачную перспективу. Он мне объяснил, что, если я не соглашусь с его предложением, у меня могут возникнуть определенные проблемы со здоровьем, может быть, с жизнью.
Я сказала ему: “Это ничего не изменит — ведь на мое место придет другой прокурор”. Он продолжил: “Может, убивать вас никто и не будет, но провокация возможна...”
В судебное заседание я все-таки пошла. Под охраной спецназа ФСБ.
А в марте 2002 года этот господин явился снова. Он ласково попенял мне на то, что я не вняла его разумным доводам, и произнес одну фразу. Эта фраза врезалась мне в память.
Господин заявил: “Ко мне обратились с тем, чтобы я пришел к вам и спросил: сколько вам нужно денег, чтобы разрулить эту ситуацию?”
Я сказала, что взяток не беру...
Об этих беседах мною было поставлено в известность руководство Генпрокуратуры. Сейчас этим вопросом занимаются спецслужбы.
— Вас продолжают охранять?
— Да.
— А если в один прекрасный день охрану снимут, будете ли вы за себя опасаться в связи с участием в деле Холодова?
— Да, буду. Но я еще не в худшем положении по сравнению со свидетелями, которые давали показания о причастности подсудимых к убийству Дмитрия. Эти свидетели ничем не защищены, и я прекрасно понимаю и серьезно воспринимаю их опасения за свою жизнь...
— Когда вы подадите протест на приговор?
— В самое ближайшее время. Решение суда не изменило уверенности государственного обвинения в том, что вина всех людей, обвинявшихся в убийстве Холодова, доказана полностью.
— Ваша оценка дальнейших шансов?
— Я бы не хотела предрешать вердикт следующей судебной инстанции. Но я верю в то, что справедливость, разум и закон восторжествуют.
