“Милый дедушка, Борис Николаич! — писал он. — В преддверии приближающегося праздника — Дня независимости России, я хочу обратиться к Вам, к Первому Президенту Российской Федерации, со словами благодарности за тот исторический вклад, который Вы внесли в становление свободной России. Хочу пожелать крепкого здоровья и счастья лично Вам и Вашей семье”.
Борька перевел взгляд на темное окно. При упоминании “семьи” глаза у него увлажнились. Он живо вообразил Бориса Николаича. Это мощный, крупный старикашка, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами. Месяцами напролет он спит, как и подобает пенсионеру, но потом неожиданно вдруг просыпается и воображает, что по-прежнему служит еще сторожем. Несдобровать тогда тем, кто попадется ему под руку: дед начинает ходить вокруг усадьбы и стучать в свою колотушку.
Совсем недавно — слышал Борька — он накинулся с бранью на новых сторожей. Те, вишь, как-то не по-евойному водят дружбу с мужиками из соседней деревни.
Сторожей этих — пришедших на смену деду — Борька тоже не любил. Из-за них-то и пришлось ему бежать к аглицким мастерам: глядишь, здесь хоть не достанут.
Он не забыл еще, как надсмехались над ним в имении подмастерья и били чем попадя, когда ловили на краже огурцов и прочих разносолов, и даже тыкали ему в харю мордой селедки...
Борька вздохнул, умакнул перо и продолжал писать:
“Для меня это было непростое решение — обратиться к Вам напрямую. Сейчас мне предстоит тяжелейший выбор — что делать дальше. В своей политической деятельности я обращался и обращаюсь к тем гражданам нашей страны, которым не безразлично будущее России, и эти Россияне меня услышат и поддержат, даже если меня отправят в тюрьму, как это бывало в прежние советские времена”.
Борька покривил рот, потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул:
“Вы прекрасно понимаете, что В.В.Путин использует Прокуратуру, ФСБ и другие государственные структуры как мощный инструмент в политической борьбе против меня.
Лишь только поэтому несколько месяцев назад я был вынужден обратиться к властям Великобритании с просьбой о получении разрешения на постоянное место жительства в Соединенном Королевстве. У меня просто не оставалось иного выхода”.
Борька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, как еще совсем недавно ходил по всему имению, словно был тут хозяином. Веселое было время!
Всякий, кто завидит его, кланяется в полный рост. Мужики тащат картузы с головы, бабы — испуганно крякают, словно это он — Борька, — а не дед поставлен здесь охранять имение. Да, боялись Борьку. Любого мог возвысить он или — супротив — приказать на конюшне розгами высечь.
Ничто от Борькиного взора не могло скрыться. И дровами в лесу распоряжался он, и травой на заливных лугах, и водой в зеркально-сверкающей речке, где всегда в изобилии водились рыба и раки, а уж про кладовую с амбаром — и говорить нечего.
Ни в чем не было ему отказа от деда: добрый был старик, жалостливый. Даже если, не ровен час, наговорят на Борьку из вредности жадные мужики — посуровеет только, погрозит кулаком, но и пальцем не тронет: жалел сироту.
А больше всех хлопотала за Борьку его любимица — барышня Татьяна Борисовна, которую сосватал он за отставного писаришку. Когда еще только взяли Борьку в усадьбу из милости — Татьяна Борисовна кормила леденцами и от нечего делать выучила его считать до миллиарда долларов и даже танцевать кадриль.
Так бы и жил Борька дальше, в неге и почете, кабы не вышел у деда срок службы. Пришли в усадьбу новые люди, а деда проводили с почетом, дали на прокорм души рупь серебром да выделили флигелек казенный.
Попытался Борька было с новыми сторожами подружиться — но не заладилось. Даже хотели его в холодный чулан с крысами посадить: требовали, чтобы возвернул все, что умыкнул он за эти годы. Борька еле-еле успел из имения сбежать, вместо него в чулан заперли его товарища, с которым голубей бумажных запускал.
А товарищей у Борьки в имении было великое множество: в одиночку ведь многое не утащишь. Не всех их еще новые сторожа со двора прогнали, да и к тому же они новым сторожам на верность присягнули. Побожились, что станут служить верой и правдой.
Борька за это на них не обижался. Знал, что клялись не по-взаправдашнему: он и сам, бывало, одной рукой крестится, а другой фигу сложит. Были они ему друзьями, друзьями и останутся. Да и дед никогда Борьку не предаст.
Досадно только, что и дед, и барышня Татьяна Борисовна, и даже муж ее — писаришка, и все прочие, кого столько лет кормил он, поил, в имение протаскивал, — совсем за Борьку не заступаются. Вынужден он прозябать вдали от дома, где и речь чужая, и обычаи дикие, будто бедный родственник, а они тем временем едят сладко, спят на перинах мягких. Неужто, думают, был Борька, да весь вышел?
Шалишь! Борька всем еще покажет! Даром, что ли, грамоте его учили? Все ходы у него записаны: кому особняк покупал, кому карты кредитные открывал. Бросите Борьку на произвол судьбы, он такого всей округе нарасскажет!
“Власти Великобритании задавали и продолжают задавать мне вопросы по поводу моих взаимоотношений с Вами, с Таней, с Валей и другими российскими политиками. Я собираюсь честно и открыто отвечать на все их вопросы. Это не означает, что я буду говорить что-то плохое, я просто хочу подчеркнуть, что буду говорить правду.
В моем положении любая ложь бросит тень на все, что я делаю в последнее время. Да и как честный человек, — тут Борька даже всплакнул от умиления, — я просто не могу и не хочу врать. На мой взгляд, самая главная задача сегодня как средств массовой информации, так и отдельного гражданина — это донесение правдивой информации до граждан России и мировой общественности”.
Борька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт. Подумав немного, он умакнул перо и написал адрес:
На деревню дедушке. Борис Николаичу.
Потом почесался, подумал, перечеркнул написанное и вывел заново:
Кремль. Б.Н.Ельцину.
Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал...
Ему снились покои в далекой теперь уже избе, особняки, яхты, виллы, “Сибнефть”, “Аэрофлот”, “АвтоВАЗ”, “Атолл”, Дьяченко, Юмашев, Волошин, Касьянов, Рушайло, Абрамович, Аксененко, Рыбкин... Вся его большая, дружная семья, с которой новые сторожа так безжалостно разлучили его и которая — он твердо знал — сделает все, чтобы вернуть себе и ему былое могущество и власть.
* * *
Все выдающиеся люди непременно должны писать письма, чтобы потом, после смерти, письма эти издали под красивым названием “эпистолярное наследие” и даже какая-нибудь сущая ерундовина, вроде записки домработнице насчет свежего молока, десятилетиями изучалась исследователями и потомками.
Выдающиеся диссиденты должны писать письма тем более. Письма — это единственный способ общения диссидентов с окружающей средой. Все происходящее в мире — будь то землетрясение на Гавайях или разрешение католической церкви производить аборты — тревожит диссидентов, и нет для них кары страшнее, чем если бы отобрать у них бумагу, чернила и ноутбук. Если даже жена подаст диссиденту пережаренные котлеты, он никогда не накричит на нее, не ударит половником: вместо этого он схватится за ручку и нацарапает нечто вроде:
“Вынужден заявить свой решительный протест по поводу непрекращающихся попыток...”
Борис Абрамович Березовский диссидентствует всего два года, однако по числу открытых писем он вполне может уже конкурировать с беглым князем Андреем Курбским. До недавнего времени, правда, Березовский предпочитал не размениваться и писать лично Путину. Теперь же Борис Абрамович снизошел до Ельцина. Почему?
Тому, думается, есть несколько причин. Во-первых, никакой реакции на письма к Путину Березовский не видит. Послания эти стали уже настолько явлением привычным, что на них, по-моему, не обращает внимания даже Юшенков.
Диссиденту же без реакции — никак нельзя: ради чего еще живет и здравствует диссидент? И это вторая причина, ведь забвение для Березовского смерти подобно. Уже не только российская, но и французская прокуратура засуетилась. В печати появляются сообщения, что французы вплотную занялись делишками олигарха, и единственное, что может его защитить, — ореол мученика.
Мы не знаем доподлинно, когда в Кремль пришло заказное письмо, адресованное Ельцину, — то самое письмо, что процитировано выше (кстати, в Управлении по работе с обращениями граждан президентской администрации факт поступления его нам подтвердили). Но если учесть, что приурочено оно ко Дню независимости — 12 июня, — на ум приходят странные мысли.
Именно в июне Ельцин неожиданно воскрес из небытия и потряс страну, во-первых, своей живостью, а во-вторых, неожиданными эскападами в адрес Путина. Он походил на строгого папашу, пришедшего на родительское собрание, и если бы не резкое заявление Путина в ответ: “мы с уважением относимся к первому президенту, но действовать будем самодеятельно” — общество вполне могло бы поверить в расхожий миф о кукловодах и преемниках. Примерно тогда же из нафталина был вытащен и еще один призрак прошлого, который вдруг подверг критике президентскую политику в Чечне.
И кто? Тишайший Иван Петрович Рыбкин, который, как говорят, не пришел даже на свадьбу к собственной дочери (вдруг там окажется кто-то нежелательный)! Рыбкин, который боится, казалось, собственной тени!
Наступление началось по всем фронтам. И наступление это — совершенно явно — было сдирижировано той силой, которую принято называть “семьей”.
У “семьи” нет никаких оснований любить президента. И не то чтобы он слишком лютовал, нет. Но недаром говорят: угроза хода — страшнее хода.
Не спеша, без лишней суеты, Путин отстраивает вертикаль власти. Влияет на ситуацию в регионах. “Выстраивает” олигархов. Проводит независимую внешнюю политику.
Между тем времени до новых выборов остается все меньше и меньше. Если “семья” не начнет сегодня, завтра будет поздно. Но и ввязываться в открытую войну первыми “семье” не интересно: она слишком четко понимает свою уязвимость (примеры одних только бывших министров Аксененко и Адамова чего стоят). Ей и хочется, и колется.
Перечитайте письмо Березовского еще раз. Что это, как не откровенный шантаж “семьи”?
“Я собираюсь честно и открыто отвечать на все их вопросы”, — пишет он, имея в виду вопросы иностранцев по поводу его взаимоотношений с Ельциным, Дьяченко, Юмашевым “и другими российскими политиками”.
Что за взаимоотношения имеет в виду Березовский? Уж явно — не совместные поездки на пикник.
Если он во всеуслышанье откроет рот и расскажет все что знает — назовет суммы, имена, счета, — несладко придется первому президенту и его окружению. Счета заблокируют. Виллы и замки отберут. И даже прикроватный коврик с собой не унесешь: попробуй сунься за кордон — вмиг бросят в кутузку: иностранцам какая разница, кого сажать — Пиночета, Милошевича или Ельцина.
У “семьи” — нелегкий выбор. Как в анекдоте: налево пойдешь — тумаков получишь. Направо пойдешь — тумаков получишь. Долго будешь думать — прямо здесь получишь.
Но, судя по всему, шантаж подействовал. Ельцин заговорил. Пока еще невнятно, робко, но чем ближе будет день президентских выборов, тем громче и отчетливее станет раздаваться голос “умственно активного гаранта стабильности”. И тем чаще станут приходить в Москву из Лондона заказные письма “диссидента”-олигарха, которые — рискну предположить — относит на почту его давний агент, заочно осужденный Александр Литвиненко, зарабатывающий теперь на хлеб в Англии почтальонством.
Пишите, Борис Абрамович. Лучше всего — до востребования. Не забывайте только указывать на конвертах обратный адрес, чтобы при случае вас было проще найти и...
