Предлагаю читателям “МК” выдержки из писем, хранящихся в архиве семьи Л.М.Кагановича, с моими комментариями.
Первое письмо написано Иваном Жолтовским. Ленин доверил ему Генплан “Красной Москвы” и выдал охранную грамоту на особняк. Сталин пользовался его советами и удостоил Сталинской премии. Хрущев — назвал Папой Римским и осудил стиль, который расцвел в Москве благодаря ему, адепту итальянского классицизма и канонов Палладио.
“Дорогой Лазарь Моисеевич!
Зная вашу глубокую любовь к искусству и вытекающую из этого заботу об образовании нашей молодежи, которой так необходимо серьезное руководство, обращаюсь к Вам, несмотря на то что отнимаю несколько минут Вашего драгоценного времени, с нижеследующей просьбой.
Два месяца тому назад был арестован А.Г.Габричевский. Считаю его исключительным, пожалуй, единственным настоящим знатоком в области синтеза и энциклопедических знаний искусств. А.Г.Габричевского (племянника философа Станкевича) знаю хорошо и давно. Глубоко был убежден в его лояльности, исключающей всякое предположение его вины, в чем не ошибся, т.к. его вчера выпустили, не предъявив никакого существенного обвинения, КАК ВСЕГДА ВОДИТСЯ (выделено мною. — Л.К.), с обязательством выехать за 100-верстную полосу от Москвы. Предполагая, что польза его работы в Москве больше, чем бездельное коротание жизни вне источников творчества, прошу Вас, Лазарь Моисеевич, дать ему возможность остаться в Москве на пользу и процветание только зарождающегося нашего искусства.
Прошу принять уверение в моей к Вам преданности.
Глубоко Вас уважающий И.Жолтовский.
21 июня 1935 г., Москва”.
Смел был Иван Владиславович, смел! Передай Лазарь Моисеевич его письмо в НКВД, и за “КАК ВСЕГДА ВОДИТСЯ” пришлось бы мэтру ответить. НКВД на запрос “лучшего сталинца” дало такую лживую справку: “Габричевский, как член фашистской партии, был приговорен на пять лет и выслан с ограничением проживания в городах. НКВД считает ненужным его возврат в Москву”.
“Дорогой Лазарь Моисеевич!
При распределении квартир в доме ИТР на Садовой-Земляной убедительно прошу удовлетворить квартирами следующих архитекторов:
Власов — семья 4 человека, живут в одной полуподвальной комнате.
Буров — семья 5 человек, имеет 22 кв. метра жилплощади.
Александров — зам. ректора Академии, семья 5 человек, живут в 2 маленьких комнатах на окраине города...
Алабян, 22 августа 1935 г.”.
Хочу представить читателям главных действующих лиц нашей повести в письмах. Каждый в Москве знает Театр Российской армии. Его построил Каро Алабян в форме пятиконечной звезды, окаймленной гигантской колоннадой, напоминающей храм Петра в Риме. Именем архитектора назвали улицу. Алабян, член ВКП(б) с 1917 года, в годы революции — подпольщик и партизан, возглавил Союз архитекторов СССР. Этот союз и Академию архитектуры СССР по линии ЦК организовывал Каганович. Вместе со Сталиным он решил придать “купеческой Москве” облик, отражающий “величие и красоту социалистической эпохи”.
Александр Власов, жилец полуподвала, тогда беспартийный, прославился архитектурой Крымского моста, Крещатиком и Лужниками.
Андрей Буров, ютившийся на 22 квадратных метрах, беспартийный до конца жизни, проявил себя не только архитектором, но и сценографом, публицистом, ученым, оратором. Известен домами в стиле сталинского ампира на Тверской, Большой Полянке. Начинал конструктивистом.
Александров, живший на окраине, — проректор Академии архитектуры СССР. Имя его забыто по причине, о которой расскажем ниже.
Партия директивой круто развернула советскую архитектуру от “буржуазного конструктивизма” лицом к классицизму Древнего Рима и имперского Парижа. Поэтому в Италию на Международный конгресс по архитектуре командировали за казенный счет группу известных зодчих и аспирантов академии, не видавших Колизея. Вот тут и разыгралась интрига, в которую втянули вождя.
“Дорогой Лазарь Моисеевич!
Считаю необходимым поставить Вас в известность о следующем: решение о поездке архитекторов-аспирантов Академии за границу встретило во всей архитектурной общественности огромный отклик и одобрение. Поездка совершается в обстановке исключительно заостренного внимания. Тем более люди, командируемые за границу, должны быть общественно абсолютно безупречны. Подготовка к поездке выявила, однако, ряд нездоровых настроений среди части отъезжающих, особенно в вопросах финансирования, принципах работы и поведения. Я имею в виду Бурова и Власова, особенно первого...
В спорах о конкретном маршруте установка Бурова при молчаливой поддержке Власова была целиком на туристскую прогулку. Разумеется, на собрании отъезжающих, опираясь на здоровое ядро группы, мы давали этому поведению соответствующую квалификацию и оценку. Помимо этого они будут взяты под особое наблюдение партийной части отъезжающих, о чем даны соответствующие указания.
А.Александров, 4 октября 1935 г.”.
Пред нами — классический советский донос. Из него сделали “оргвыводы”. Буров и Власов остались дома, а группа отправилась в Италию. Отказникам не выдали валюту, солгав про “технические неполадки” в комиссариате финансов. На этом интрига не закончилась...
Понимая, что отказ в поездке за границу равносилен остракизму, “непартийные большевики” Буров и Власов взялись за перо. В беде помочь тогда мог только Каганович, который их лично знал.
“Дорогой Лазарь Моисеевич!
Мы обращаемся к Вам за помощью, потому что наше положение делается невозможным. Дело не в том, что Буров и Власов не поехали в заграничную командировку и не увидят Классическую архитектуру, а дело в том, что им отказано в доверии и что они дискредитированы перед лицом всей архитектурной общественности. Мы честно и искренне отдали нашу жизнь общему с партией и страной делу. Мы старались со всей принципиальностью, не щадя своих сил, поднять архитектуру на ту высоту, на которой она должна находиться в социалистической стране, помогали строить Союз архитекторов, Академию, с большой радостью отдавали молодежи все, что сами знаем. Теперь оказалось, что или вся наша деятельность и работа не настоящие, или неправильны и ошибочны те причины, в силу которых нам отказано в доверии.
А.Власов, А.Буров, 11 октября 1935 г.”.
Каганович, получив письмо, дал команду руководству Академии поговорить с Буровым и Власовым откровенно, не ссылаясь на “технические причины”. После проработки архитекторы снова обратились за помощью к вождю.
Объяснение показалось Кагановичу убедительным. Отправив и это письмо архитекторов в личный архив, а не на Лубянку, вождь дал команду: командировать задержанных аспирантов в Италию. Перед тем как сесть в международный вагон, они послали ему еще одно письмо.
“Дорогой Лазарь Моисеевич!
Сегодня, 17 октября, с поездом 10.45 мы оба, Буров и Власов, уезжаем в заграничную командировку догонять своих товарищей. Нам трудно словами, Лазарь Моисеевич, передать чувство огромной благодарности и преданности, которая у нас есть к Вам и в Вашем лице к партии и правительству за огромное человеческое к нам внимание, за чудесную жизнь, за изумительные творческие возможности, за все, за все. Мы чувствуем, что доказательством нашей искренности и преданности должны быть не слова, а наша работа, вся наша жизнь. Мы заверяем Вас, Лазарь Моисеевич, что эту работу, нашу жизнь, наше участие в общем строительстве новой, прекрасной жизни — будем строить честно, искренно, отдавая себя целиком, все свои силы.
Мы уезжаем, храня Ваш образ в своем сердце и всегда помня о том большом, что Вы делаете, делали и будете делать для нас всех.
А.Буров, А.Власов, 17 октября 1935 г.”.
В 1935 году после убийства Кирова начал набирать силу “большой террор”. Несмотря на это, архитекторы верили, что им выпало счастье строить “прекрасную жизнь”. Поездка длилась свыше месяца. За каждым членом группы пристально наблюдал известный нам член ВКП(б) с 1917 года, ответственный секретарь Союза архитекторов СССР, который посылал Кагановичу подробные отчеты.
“Дорогой Лазарь Моисеевич!
Я не знаю, как благодарить Вас за нашу поездку в Италию. Современный Рим с точки зрения планировки больше имеет отрицательных моментов, чем положительных. Международный конгресс с точки зрения профессиональной очень мало дал положительного, самое ценное было то, что против воли устроителей конгресс превратился в демонстрацию двух противоположных систем. С одной стороны — капиталистической, с другой — социалистической. На фоне общего пессимизма всех делегатов светлым пятном были наши выступления, когда мы рассказывали о размерах, характере нашего строительства и о почетном положении советского архитектора, о его роли и правах. В фашистской Италии боятся говорить правду о нашей стране: предпочтительней молчать или клеветать, так что подобные встречи безусловно полезные.
В заключение не могу не сказать о той тоске, которую испытываешь здесь к нашей стране. На фоне ханжества, социальной несправедливости, лжи, окружающей духовной и физической нищеты начинаешь подлинно ценить наше социалистическое отечество, прекрасных людей нашей Родины, Вас, Лазарь Моисеевич.
Преданный Вам Алабян, 15 октября 1935 г. Рим”.
Из Италии архитекторы неожиданно для себя направились в Париж и Вену. Маршрут и пребывание за границей удлинил “дорогой Лазарь Моисеевич”.
“Дорогой Лазарь Моисеевич!
Я должен искренне признаться, что подавлен Вашим вниманием, подавлен, так как ни в какой степени ничем не заслужил такого теплого отношения с Вашей стороны.
Вся наша группа аспирантов была в Париже. Наше пребывание здесь имело большое значение. Вы тысячу раз правы, когда заставили нашу группу кроме Италии посетить Париж и Вену.
В Париже нет почти ни одного здания с хорошей архитектурой, но Париж в целом, безусловно, при всем этом прекрасный город: он имеет своеобразный, хотя и “буржуазный вид”. Без Парижа и Вены мы могли неправильно оценить и понять старую итальянскую архитектуру.
Мы здесь воочию убедились, насколько Жолтовский ограниченно понимает и некритически преподносит нам старую классическую архитектуру. Он все наследство сводит в конечном счете к учению Палладио.
Следуя Вашему напутственному слову, я стараюсь все, что ценно, крепко запомнить, “взять в карман” для архитектуры и строительства нашей Родины. (“Взял в карман” колоннаду собора Петра, задавив тяжестью громоздких столпов фасады театра. — Л.К.).
Еще раз благодарю Вас.
Алабян, 27 ноября 1935 г. Париж”.
Прошел год. Снова ответственный секретарь Союза архитекторов СССР обращается к Кагановичу с просьбой о жилье. В списке нуждающихся нет больше Бурова и Власова, но опять упоминается Александров, положение которого стало совсем плохим...
“Дорогой Лазарь Моисеевич!
В ближайшие дни в комиссии МК будет решаться вопрос распределения квартир в доме специалистов на Земляном. Я представил список в составе: т.т. Александрова, Колли, Чечулина и Голосова.
Мне дано обещание учесть просьбу Союза архитекторов. Если Вы найдете возможным, очень прошу поддержать это дело. В особенности я прошу обеспечить квартирой т. Александрова, который ввиду ряда семейных причин сегодня не имеет никакой жилплощади.
Преданный Вам Алабян, 14 августа 1936 г.”.
Квартира на Садовом кольце “т. Александрову” не понадобилась. От родной партии и правительства он как “враг народа” получил казенную “жилплощадь” в самом центре Москвы, на Лубянке. Там и сгинул. А самому Алабяну пришлось дважды обращаться к Кагановичу, чтобы не стать соседом по камере несчастного проректора. На своей шкуре ему пришлось испытать все “достоинства” системы. Которой он так восхищался в прежних письмах “железному наркому”.
Каганович спас Алабяна. Его переизбрали руководителем Союза архитекторов СССР. Он умер в почестях и наградах, успев стать свидетелем того, как партия в 1957 году расправилась с “дорогим Лазарем Моисеевичем”. Каганович умер за пять месяцев до краха государства, которому верно служил...
