Раннее утро. Трасса Москва—Питер. На плече — любимая командировочная сумка — ей тыщу лет, с ней путешествовала еще моя мама.
— Бэг у тебя никуда не годный, маленький очень. Драйверы за б... примут, — качает головой Дженифер.
На вид ей лет 17. В глазах, как на счетчике автомобиля, высвечиваются десятки тысяч километров, намотанных автостопом.
— Куда летишь, голубка? — интересуется водила.
— На “Радугу”.
— Куда-куда?!
— Ну, на сборище хиппи.
Для своей “Радуги” (от английского аналога “Rainbow”) наши русские хиппи выбирают местечко вдали от цивилизации и отдыхают там в свое удовольствие. Нынешнюю “Радугу” устроили в Новгородской области на Льняном озере. За 8 км от стоянки хиппи меня ждала добрая душа — председатель сельсовета Таисия Федоровна.
— Это вы правильно сделали, что к вечеру приехали. Утром там делать нечего. Спят все. А ночью — самая жизнь, — говорит она.
Палаточный лагерь, куда приехали “радужные люди” со всей страны, занимает несколько квадратных километров. Объединяются хиппи по географическому признаку. Уральские — в одном месте, питерские — в другом. У каждого подлагеря — свое название: “Большие Хомяки”, “Акуна матата”, “Нелюди”...
Мы приезжаем аккурат к вечерней медитации. Около двух сотен человек становятся в круг и воют: “О-м-м-м”.
Подлагерь “Охотников”, где я разместилась, — это три палатки. Совсем юная девушка с тихим голоском и ее парень занимают самый приличный брезентовый домик и практически оттуда не вылезают. В соседней тоже живет пара — они пообщительнее. Леля исправно появляется к раздаче пищи и так же исправно уносит ее в палатку любимому. Ему с тяжелого похмелья белый свет не мил.
У костра валяется Хвост. Он то ли не протрезвел еще, то ли всегда такой странный. Слушать его “телеги” невозможно. Никто и не парится. На Хвосте надето зеленое шелковое платьице, подпоясанное веревочкой. Неплохо смотрится вкупе с лицом типичного менялы.
Рыжий парень открывает бутылку дешевого портвейна и пускает по кругу. Все по очереди прикладываются.
В лагере “Охотников” есть человек, который заботится о том, чтобы всегда были дрова, вода и народ накормлен. Если Фила нет в лагере — все остальные могут сидеть сутки голодными.
— Я вам сейчас макарошек с тушенкой сделаю, — обещает Фил и живо варганит нехитрое варево на чуть коричневатой озерной воде.
Я ем и думаю о бычьем цепне и еще... как его? Стафилококке?..
За родниковой водой народ ходить ленится — озеро, оно ближе.
— Ты только в хамский шатер не ходи, — предупреждают меня, — там все вшивые и выводить не хотят. Вот их всех в одну палатку и отселили.
Хамский шатер живет своей жизнью — вечером оттуда доносятся вопли и гоготанье. Ну, точно — чумной барак.
— Пау-Вау! — раздается протяжный зазывный крик.
Два раза в день устраивается общая кормежка. Готовят по очереди.
— Есть можно, только когда кришнаиты “дежурят”, — говорит Фил, — в другие дни несъедобно. Мы на Пау ходим, чтоб пса кормить.
Участники “Радуги” садятся в круг и подставляют тарелки. Сегодня на ужин рисовая каша с сухофруктами. Звучит аппетитно, а на вид и вкус — мерзость.
Передо мной пробегает голый мужичонка с миской.
— Это Вася, — объясняют мне, — один из старейших.
Васятке хорошо за сорок. “Стариков” на “Радуге” немного. Одна из самых колоритных — широко известная в узких кругах шаманка Снежка. Я познакомилась с ней, когда она пришла аскать (спрашивать) сахар и хлеб. По легенде, Снежка своим пением вызывает дождь. Затянутое серыми тучами небо сваливают на счет ее колдовства.
А всего в лагере пять шаманов. После вечернего Пау-Вау шаманят на хорошую погоду. Алые языки пламени облизывают обнаженные тела юных девушек, извивающихся в языческой пляске под бой тамтамов. Возбужденный мужичонка потихоньку подкрадывается к одной из танцовщиц, пытаясь прижаться теснее к волнующим формам.
— Эй, не зажимай человека! — грозит ему Фил.
Молоденькие хиппи-гел в экстатическом трансе — легкая добыча. Забавно, что и у Васи, и у других потасканных хипарей — подружки из их числа. Девочки смотрят на “стариков” с восхищением, учатся расширять сознание и легко отдаются за идею.
— Лучше с “колой”, — говорит Фил, — “Мишки Гамми” называется.
Аня уже набралась и шатаясь бродит по лагерю.
По соседству живут “растаманы”. Курят каждый день. Но “грибников” больше. Мухоморы употребляют во всех видах: варят, сушат, перетирают. “Учение Дона Хуана” всегда найдет последователей. Что касается тяжелых наркотиков, честно скажу — не видела.
— Слушай, можно нескромный вопрос? — подходит ко мне Аня. — У тебя не найдется тридцати рублей? А то портвейн выпили, а я ребятам должна была оставить.
Назавтра обещаю ей сходить в магазин.
— Доброе утро! — говорит мне идущая навстречу девушка.
— Доброе! — машинально отвечаю. На “Радуге” всегда утро. Это приветствие как пароль. Ну, кто будет желать доброго утра в три часа ночи? Только свои.
Я, связанная обещанием, отправляюсь с Аней в соседнюю деревню за портвешком.
— Я умею видеть будущее, — говорит Аня. — Я тоже шаман. Но сейчас у меня временно способности утрачены... У меня дочечка маленькая... Мне тридцатник... А Фил меня любит... У нас сейчас восемь граждан живут в квартире... Я с арбатскими с 13 лет...
Часа через два мы добираемся до магазина.
— Слушай, а может, еще бутылочку, в дорогу? — крайне вежливо спрашивает Аня. — Мы здесь давно сидим, денег нет совсем. Триста рублей на неделю осталось на всех...
Обратная дорога значительно веселее. “Может, придумать себе имя типа “Упа-упа-упа-па”, что означает “видящая-грани-жизни-сквозь-увеличительное-стекло” — и остаться здесь навсегда?” — шевелится в мозгу.
Аню совсем развезло. “Алкоголичка, — думаю, — с такого-то количества...”
Она шагает все медленнее и требует открыть вторую бутылку. Вдруг оседает на тропинку. Я подбегаю к ней и успеваю подхватить голову. Она закатывает глаза и начинает хрипеть.
— Да очнись ты, господи! — кричу я.
На мое счастье, из леса выбегают парень с девчонкой — тоже в магазин ходили. Мы трясем Аню, не понимая, чем помочь, таблеток никаких при ней нет. До лагеря четыре километра, бежать выпадает мне, я точно знаю Аниного “мужа”. Дождь все сильнее, тропа превращается в болото. Мне страшно. Я боюсь не успеть.
— Мы забыли тебя предупредить: ей пить нельзя, — говорят в лагере, — такое с ней не в первый раз.
На выходе из лагеря встречаю двух попутчиц. Все веселее. До Козловки топать часа три. Дождь не перестает.
Навстречу нам идет женщина под зонтиком в босоножках, с маленькой сумочкой подмышкой. Сказать, что она смотрится здесь странно, — ничего не сказать.
— Я ищу свою дочь, — говорит женщина, — вот она на фото.
Семейный снимок, рыжая девушка улыбается в камеру. Но лицо нам не знакомо.
— Вы в лагерь идите, там сейчас Пау-Вау начнется, вы возьмите палку специальную, там покажут, войдите в круг и спросите, кто ее видел, — советуют девчонки. — Погоняло-то у нее какое?
Мамаша вздрагивает от тюремного жаргона и жалобно произносит:
— Ну, они ее Лисичкой зовут...
Заворачиваем за поворот, в машине сидят папа и старший брат Лисички.
Я знакомлюсь с попутчицами.
— Леди, сокращенно Ди, — представляется белобрысая девушка, похожая на пацана, — а это моя подруга. Родители говорят, что деньги только на обучение дадут. А я не могу учиться, у меня здоровье слабое. Я на квартиру заработать хочу. И жить со своей подругой. Чтобы спокойно сексом заниматься. Слушай, а у тебя в Москве можно остановиться?
— Сама у родственников живу, — твердо отвечаю я. (Не дай бог, адрес загуляет среди автостопщиков — в собственную квартиру не зайдешь.)
— Мы сейчас в Питер, там у нас есть вписка, — продолжает Ди, — только мы туда в последнюю очередь, если совсем припрет. У них специальное полотенце для вписчиков — черное от грязи. А на кровати спит только тот, кто спит с хозяевами. Или с ним, или с ней. Я тоже бисексуалка, но с ней не смогу. Она страшная, и фигура ужас.
Мы наконец выходим на трассу. Машин — ноль. Потихоньку бредем к деревне Крутец.
— Полный! — дружно добавляем. Чуть в стороне стоит деревенька Большие Концы. Три дома и одна постоянная жительница — герла 80 лет.
Нас обгоняет Лисичкина семья. Блудная дочь накрепко пристегнута к сиденью ремнем.
Наконец нам везет. Грузовик берет всех троих, но ехать приходится внутри контейнера. Со стуком ударяясь о стенки и подпрыгивая на колдобинах, я все не могу сообразить: и это свобода?! А что тогда я здесь делаю?
...В вагоне-ресторане на обратном пути в Москву меня обсчитывает хамоватая буфетчица, и я вспоминаю слова одного из хиппов:
— Hет, хиппи не умеpли, не кончились. По-пpежнему бpодят они по гоpодам и весям, пpоповедуя любовь и добpоту, pаздpажая обывателей своим внешним видом и упоpным нежеланием pаботать. По-пpежнему звон их колокольчиков напоминает о том, что дети-цветы пытаются достучаться до сеpдец людских, наглухо закpытых бpоней банкнот и цинизма, именуемой житейской “мудpостью”, хотят pастопить лед отчужденности.
Хиппи не умерли. Но счастливыми их не назовешь.
