Авиньон-2002: Большая раздевалка

  Доброе утро, ваше преосвященство, — говорю я каждое утро.
     Позолоченный Папа, возвышающийся над городом, не реагирует и философски смотрит на восток, откуда лениво выплывает южное солнце. Он без внимания оставляет и мое: “Пока, Папа” — на закате. Ему все равно — он и не такое хамство видел. Вот уже 56 лет позолоченная скульптура символа католической церкви высокомерно взирает на то, что творится под стенами его дворца, во дворе замка и вообще вокруг. В Авиньоне он выше всех. И к тому же он — Папа.
    
     1.
В Авиньоне нельзя быть коротко. Чтобы оказаться с ним на короткой ноге, следует здесь провести не меньше двух недель. Не меньше. Потому что за одну все равно ничего не поймешь и тебя ждет участь группового туриста, с синдромом психбольного, которого имеют согласно многолетнему сценарию.
     — Посмотрите направо — это Понт д’Авиньон.
     — Посмотрите налево — это Папский дворец.
     И то, и другое, безусловно, достойно внимания. Известный мост через холодную Рону обрывается прямо посреди реки, и про это в эстрадной лирике разных стран не отметились только ленивые. “О! Понт д’Авиньон (следует петь два раза)”, — распевают французы свое национальное. Поляки давным-давно тоже сочинили про легкомысленно танцующих паненок на авиньонском мосту. Мои родители еще помнят, как эту песню в Москве исполняла Эва Демарчик — звезда польской эстрады 60-х. Сейчас ей хорошо за 60, она не у дел, говорят, пьет и скандалит с журналистами.
     Папский дворец вообще нельзя обойти вниманием по причине его мощи, величия и масштабности — в центре Авиньона он занимает 15 тыс. кв. метров. Самый крупный феодальный замок в Европе — высоченные стены цвета речного песка, стрельчатые арки, бойницы... Его двор, сохранившийся в первозданном виде, — роскошная декорация для любого спектакля. И даже маловыразительным его исторические стены под открытым небом придают осмысленность и прикрывают недостатки. Впрочем, такие в Папский двор стараются не пускать.
     Вот от чего можно упасть в обморок, так это от банального сортира, который вдруг обнаруживается в этом средневековом великолепии. Понятно, что куда-то надо справлять нужду, но некая неловкость все-таки возникает. Хотя общественный ватерклозет с тремя кабинками весьма чист, всегда с бумагой и салфетками, даже с автоматом, выдающим за 1 евро горячий кофе или охлажденную колу.
    
     2. Вообще, Авиньонский фестиваль — для ленивых. Вот если сесть, например, на улочке Тьер в кафе “Салон чая”, открытом в 1920 году, и лениво потягивать что-нибудь охлаждающее, то можно увидеть такой театр, который нигде и не увидишь.
     Скажем, жуешь макароны 15 минут. За это время мимо пробежали:
     — мужская команда в черном с одним гробом, и в нем что-то гремело;
     — группа с зонтиками и аккордеоном;
     — чопорная мужско-женская пара с контрабасом и скрипкой;
     — две очкастые девчонки на разрисованной машине;
     — немолодой мужчина почти что голый, в бабочке и плавках;
     — женский квартет с религиозным репертуаром;
     — он с аккордеоном, она с бубном;
     — несмешная клоунесса в традиционном костюме и с губчатым носом.
     Клоунесса пристает к прохожим. Особенно к мужчинам. Жестами требует поцелуя. Однако после поцелуя корчит мину и показывает, что партнеру неплохо бы почистить зубы. Хамит она не очень талантливо, и денег ей бросают немного. Впрочем, уличный заработок в Авиньоне — для театральных не главное, в отличие от музыкантов.
     Короче, ленивые и нелюбопытные могут получить уличные зрелища в концентрированном виде, не сходя с места. Чтобы потом всем говорить: “Мол, был на людях, приобщился к театру”. Совсем иная психология у продвинутых театралов. Они себе не позволяют просиживать штаны и оставлять честно заработанные деньги в питательных точках. Сэкономленные на харчах деньги все уходят на билеты. Театралы носятся со спектакля на спектакль, заодно посещая и местные достопримечательности. Ведь многие спектакли официальной программы играются в средневековых храмах.
    
     3. Авиньонский фестиваль среди европейских выделяется мощной программой — здесь можно посмотреть лучшее из нового, что сделано в Европе. И совсем новое, приготовленное самим Авиньонским фестивалем, который несколько лет назад сам стал вкладывать деньги в производство спектаклей. Его нынешняя программа — порыв радикальности, близкой к мятежности. И одна большая раздевалка. Во всяком случае, на авиньонских площадках никогда не было столько кровищи, голых задниц, подлинных и накладных гениталий. А также асоциальных элементов и животных в качестве артистов.
     На спектакле “Авиньон-2002” (“Avingnon-2002”) итальянца Ромео Кастеллуччи в одной мизансцене сверху спустились невинные детские колготочки. Висели себе тихо, никому не мешали, навевая воспоминания о нежном описанном возрасте. Но вдруг их вздернули, и опрокинулись колготочки кровью. Публика кровью умылась. Но не успела опомниться, так как справа выскочил клоун. Из костюма у него была только шапочка на голове, как у Коломбины, а на шее болтался огромный искусственный член, который значительно превышал размеры того, что клоун имел между ног. Старикан попрыгал под окровавленными колготками и жабой ускакал в левую кулису. С одной стороны, очень смешно, но так как речь шла о конце света, то как-то становилось не по себе — неужто кровь христианских младенцев омоет старческие гениталии? Сильно!
     Впрочем, множественность обнаженных тел, надо отдать должное художникам, в большинстве случаев красиво или с юмором оформлялась. Так, на очень громком спектакле польского производства “Очищенные” (“Purifie’r”) Кшиштофа Варликовского сцена соития двух некрасивых несчастных тел буквально тонет в желто-лиловых цветах, пущенных по экранам вокруг артистов. Но рейтинг по жестокости зрелища побивает другая сцена этого же спектакля. Авансцена. Две каталки, отливающие металлическим холодным блеском. На них два мужских тела — оба голые. Одно — при полном наличии всех конечностей. Другое — без рук, без ног. Один только член остался. Эти парни глубоко несчастные в силу своей сексуальной ориентации, не принятые обществом, но весьма симпатичные. И артисты хорошие, гибкие — тот, что без рук-ног, просто их умело подвернул под себя.
     Остается только восхищаться мужеством артистов, без намека на комплексы раздевающихся перед зрителями. Особенно восхищает пожилая актриса в роли стриптизерши, воспитанная еще во времена социалистической Польши.
     — Ну да, у нее такие большие сиськи, — соглашается режиссер спектакля Варликовский, — но ведь играет она не про это.
     Конечно, не про это, но сомнения гложут.
    
     4. Гениталии показал публике и сам Адольф Гитлер в спектакле “Майн кампф (фарс)” (“Mein Kampf (farce)” французского театра “Комеди де Бетин”. Но это ему не помешало стать одним из лучших спектаклей нынешнего фестиваля. Пьеса Жоржа Табори шла в Москве в театре “У Никитских ворот”, но такого мощного резонанса, как в Авиньоне, не вызывала. Гитлер — неудачливый актер и художник, в Вене нашел приют в доме старого еврея Шлемо Херцеля. Такой факт не имел места в биографии Гитлера, но основан на реальных деталях. Они смешиваются с наглым вымыслом и производят невероятный эффект.
     Молодой и худой Адольф с всклоченной шевелюрой и с папкой рисунков под мышкой возвращается в подвал Шлемо. Он расстроен неудачами на ниве искусств. Шлемо, как сказали бы сейчас, работает у него стилистом: он формирует сначала имидж будущего фюрера — зализывает ему упрямые вихры, а от роскошных усов оставляет только жалкую щетку под носом. Шлемо имиджмейкер и политтехнолог, но не сознательный, а по призванию души.
     Одна остроумная сцена сменяет другую. Обхохочешься над этим Гитлером, невинные шалости которого потом обернутся трагедией человечества. Он спьяну пристраивается сзади к своему наставнику, пытаясь склонить его к половому акту, тот от него отмахивается, как от назойливой мухи, укладывает спать. Адольф пускает слюни и плачет: “Меня никто не любит”. “Я тебя люблю”, — серьезно говорит Шлемо, не подозревающий о своем страшном финале в качестве жертвы Холокоста.
     Режиссер Агата Алексис смешала в Гитлере и трогательность, и мерзость, присущие живым существам. После слез от всеобщей нелюбви к своей персоне Гитлер без порток скачет по сцене и “расстреливает” публику из вялого органа. Первый акт длится два часа, но держит внимание юмором, динамикой, ритмом и блестящей актерской игрой. Относительно последнего — ничего удивительного: главные герои — актеры из знаменитого театра Ариадны Мнушкин Филипп Отьер (Шлемо) и Джон Арнольд (Гитлер). Игра виртуозная с глубокой психологической проработкой образа. И все это — фарс? Еще какой! С еще какой трагедией во втором акте, длящемся 40 минут.
    
     5. Вот кто хорошо может подзаработать в Авиньоне на фестивале, так это уличные музыканты. Услышав еще на улице Республики родные славянские мотивы, я повернула за угол и обнаружила трио — скрипка, домбра и баян. Три разновозрастных музыканта вжарили микст из русских и украинских песен. Публика на энергичный завод тянется, как к источнику. В коробке у ног баяниста то и дело звякает монета.
     — Да мы десять минут назад как приехали из Монпелье, — говорит мне после игры светлый блондин с домброй Олег. — А ты не знаешь, где здесь можно еще подзаработать?
     Я-то знаю, что многие русские музыканты подкармливаются на знаменитой улице Тьентери.
     — В прошлом году , — говорю я, — там один здоровый мужик русские песни пел.
     — Да никакой он не русский, а поляк, да к тому же из Канады. Про него здесь легенды ходят. Он просто себя выдает за русского. Русским-то выгоднее быть.
     Парни рассказывают душещипательную историю из жизни уличных музыкантов в Монпелье (40 минут от Авиньона). Там под вывеской русских выступает румынская мафия.
     — А французы-то лохи, ничего не понимают, думают, действительно русские. А те их дурят — ставят фонограмму, ее поддерживают в лучшем случае скрипкой и гитарой. Даже местная газета на эту тему разразилась.
     — Интересно, а сколько в Авиньоне можно за десять минут, как вы, заработать?
     — А ты посчитай, — сказал мне Олег.
     Я насчитала 26 евро.
     — Неплохо. А ты иди к нам бухгалтером, — говорит скрипач, самый старший из трио.
    
     6. Но в бухгалтеры я не иду — в первый же день посадят за растрату, — а отправляюсь на ту самую знаменитую улицу Тьентери. Во-первых, она знаменита своей живописностью: извилистая, она зажата с одной стороны домами, с другой — рядом мощных платанов и маленькой речкой с мельницей. В ширину не более семи шагов. Но умещается на ней — уму непостижимо какое количество кафешек, ресторанчиков и театриков. Официанты с тарелками снуют в толпе к столикам. А в толпе — зеваки, местные жители, артисты в костюмах, которые все время что-то кричат, трубят, поют...
     Именно здесь, как нигде, понимаешь, что Авиньонский фестиваль — поилец и кормилец, отец родной. В мэрии мне так и не смогли назвать точную цифру точек питания, вкалывающих с утра до ночи во время фестиваля.
     — Все равно в августе большинство закроется, — сказал мне ответственный работник.
     Город использует фестиваль как последний шанс и делает невероятный рывок, чтобы как следует заработать. Французы смеются — весь Париж рванул в Авиньон, но не за театром, а за шмотками, на которые бешеные скидки. А сколько съедено и выпито в три фестивальные недели — подсчету не подлежит.
     Но, как выяснилось, не всех радует театральная тусовка с перспективой обогащения.
    
     7. — Я ненавижу этот фестиваль.
     Жестко и отрывисто, почти по слогам произносит высокая дама, склонившаяся надо мной. Я валяюсь на асфальте, потому что упала, налетев на каменный столб тротуара.
     — Почему, мадам?
     — Во-первых, на этом месте вы все падаете.
     В этот момент я чувствую себя неодинокой и вспоминаю, что, между прочим, действительно в прошлом году российский “Борис Годунов” тоже пострадал на этом месте. Звукооператор, он же интересный композитор Валера Антонов так навернулся, что его возили в больницу, он повредил сухожилие и хромал, вернувшись в Москву.
     — А во-вторых, — тут дама приняла стойку монумента, — Мишель Буке (известный французский актер. — М.Р.) — гомосексуалист.
     — Но какая связь, мадам?
     — Ненавижу.
     Вот такие отдельные граждане встречаются в этом веселом городе, но, к счастью, типичными авиньонцами не являются. В самом деле, какая связь между фестивалем и нетрадиционной сексуальной ориентацией?
    
     8. Когда видишь на улицах бегающих, кричащих, поющих, орущих артистов, понимаешь разницу в менталитетах. Вроде бы артисты. Вроде бы не все молодые. А бегают, пристают к прохожим, можно сказать, унижаются, всучивая им программки своих спектаклей. С нашей точки зрения, даром роняют актерскую честь.
     Об этом я и спросила двух кукольников — Этьен и Доминик, — которые вне официальной программы играли милый, трогательный спектакль по Карелу Чапеку. Отыграв 40-минутное представление и передохнув, Этьен берет аккордеон, его жена — бубен, и в белых расписных одеждах они бегают по Авиньону.
     — Ну неудобно как-то , — говорю я.
     — Почему? — и по их недоуменному взгляду понимаю нелепость своего вопроса. — Ну а как мы можем получить публику?
     Более того, выяснилось, что личные затраты артистов на аренду зала, транспорт перекрывают их доходы от продажи билетов. За три недели они выложили 3300 евро за маленький зал, и не в центре города.
     — Тогда зачем?
     — Как зачем? — то же самое недоумение. — Это рынок. Очень большой рынок. Здесь много гастрольных директоров. Мы продаем свой спектакль.
     — Удачно?
     — Мы заделали уже несколько гастролей. Кофе хочешь?
    
     9. Кофе мы идем пить на улицу Тьентери, где ресторанно-театральная плотность на душу населения перекрывает все возможные нормы. Столики. Официанты. Галдеж. Шум платанов и водяной мельницы... Все мешается, и эта дедекафония, пестро оформленная стенами домов, афишами, звучит сладостной мелодией.
     — Может, по кокаинчику? — услышала я за спиной. Но предлагали не мне.
     Не знаю, как насчет кокаина, но то, что Авиньон — это наркотик, — знаю наверняка. Если на него подсядешь...
     Даже не верится, что через месяц здесь останутся только туристы, приезжающие поклониться Папскому дворцу. А через три месяца и тех не будет. Что закроются театры со смешными названиями типа “Кошка, которая курит”, “Черная цепь”, “Красное горло”, он же “Малиновка”...
     Не верю.
    
     Р.S. “До свидания, ваше преосвящен-ство”, — говорю я позолоченному Папе. Мою вежливость он игнорирует, как и хамоватое: “До скорого, ваше сиятельство”. Оно и понятно. Он же Папа.
    

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру