Писатель Владимир Сорокин — столь же неодолимое явление, как шатурское медленное торфяное тление с едким дымом и удушающим смрадом. Пожарным, то бишь прокуратуре, с этой стихией не сладить: не в Сорокине самом, одаренном писателе, сформировалось это чадящее чудище распада, растления и жестокости.
Сорокин не считает себя профессиональным писателем. По его словам, он пишет для себя с полной чистотой намерений выразить в слове все то, о чем не принято писать, в частности, о похоти его героев. Авторская заявленная тенденция, как и любое личное желание, не отступит, пока не познает удовлетворения. Сорокин вкусил это удовлетворение, сочинив “Голубое сало”. Вещь получилась. Живой роман имел успех, и автор явно обнаружил в себе набухающие бицепсы мастерства. И никто не мог даже предположить, что дерзкая фантазия писателя приведет к уголовной статье. Уголовное преследование за содержание книги — свидетельство убогости нашего правосудия.
Страна наша огромная набита, напичкана смертоносным духовным распадом. Сорокин рискнул вывести на белый лист чернуху нашего существования, постыдность “сучьих свадеб”, вседозволенность вождей. Читатель испытывает шок, прочитав гротесковую, словно из ада, сцену любовных игр Сталина и Хрущева в “Голубом сале”. А разве игры кремлевского гения зла со своими единоверцами и соратниками были не страшнее придуманной писателем абсурдности?
Литературный критик, как и любой читатель, может высказать автору книги свои претензии, касающиеся чисто художественно-стилевых и сюжетных приемов. Биографическая жизнь Владимира Сорокина вполне благопристойна: любит жену, доволен дочками, вполне успешными и, очевидно, нравственными. Обожает собачку, изящную левретку. По образу и привычкам господин Сорокин никак и ни в чем не совпадает с тем плебсом, который портретирует с особым удовольствием и постоянством. Это его писательский выбор: “Я же очень хотел наполнить русскую литературу телесностью: запахом пота, движением мышц, естественным отправлением, спермой, говном”. Это наполнение зовется у Сорокина жизнью. Гротеск! Но оглянитесь вокруг. Похоже...
Действительно, ни Толстой, ни Достоевский не соблазняли читателей сценами совокуплений — совесть и нравственные нормы не позволяли им это. Сорокин взвалил на себя тяжесть — унавозить изящную словесность. И преуспел. У его книг огромные тиражи: жирные мухи любят попировать на кучке дерьма.
Вероятно, профессорская семья Сорокина воспитала сына на той самой классической литературе. Да и его девочки, вероятно, пробуждали свою чувственность не на папочкиных сексуальных сценах: “А я чего-то это... не могу кончить никак...” — “Хочешь — вставь мне в жопу”. Эта цитата — из нового романа Сорокина “Лед”. “Ад Маргинем”, ориентированный на литературу подобного сорта, объявил первоначальный тираж романа в 30 тысяч.
В интервью автор сказал о романе: “Это мое первое соприкосновение с духовностью. Что-то потянуло”. Но не ждите духовности в привычном понимании. Тут все по-своему. Сорокин конструирует “Лед” на фантасмагорическом каркасе — поиски среди белокурых и голубоглазых единственных, несущих в себе Свет Изначальный. Поиск этот странен и жесток. Среди ориентированных на Свет Изначальный есть и люди государственные, и генерал КГБ, и рыжий Уф с веснушками на руках, ну очень похожий на Чубайса.
В романе “Лед”, может быть, впервые Сорокин подобрался к народному характеру. Деревенская девчонка Варька во время войны увезена в Германию. Вторая часть романа — это ее рассказ о себе и о немцах. Здесь какой-то новый Сорокин — добродушный, наивный, умеющий слушать и даже сочувствовать. Вероятно, где-то в родном Подмосковье — в Быкове или Кратове — он слышал этот доверчивый рассказ старой женщины, которую в юности Германия поразила чистотой, обустроенностью быта, культурой. Наверное, страна эта симпатична и самому автору: поиск носителей Света среди голубоглазых, смахивающий на нацистскую идею избранничества, сначала происходит именно там.
Странно другое, что этому единственному живому персонажу — этой Варьке (а в новой ипостаси она — Храм) в романе отведено духовное оправдание смертоносных простукиваний голубоглазых в поисках человека с живым сердцем.
Благополучный Сорокин написал наивную версию апокалипсиса: Свет Изначальный уничтожает планету мясных машин, совершает “Великое Преображение”. “Мясные машины” — в романе это все остальные люди, не входящие в посвященное братство. “Мир действительно ТАЯЛ, то есть распадался на атомы и частицы. И наши тела вместе с ними”.
Сорокин мастерски выстроил свое сочинение. Смены планов, характеров, страстей имеют четкие признаки возможного киносценария о всеобщем оледенении. В романе — калейдоскоп лиц, современных типов, виртуозно обменивающихся репликами, состоящими в основном из мата и непристойностей; на мгновение появляются путешественники “в чат под именем KillaBee”, где они оставляют свой дурно пахнущий след (“Эта мокрощелка щас опять все засрет”).
Одно утешает: у самого Сорокина, кажется, еще не заледенело сердце. Тому подтверждение — прозрачная по стилю и гуманная по мысли заключительная глава о мальчике, оставшемся в одиночестве после того, как все “пропали в свете”.
“Лед” вошел в длинный список произведений, выдвинутых на соискание “Букера”, — виртуальный замес на вертеле пахучего натурализма многим пришелся по вкусу.
