…Выйдя из Третьяковской галереи и купив на последние рубли буханку черного хлеба, я остановился у первой попавшейся газетной витрины. Остановился, чтобы поесть, заодно почитать. Тогда и увидел впервые “Московский комсомолец”. Запомнил ту читку, случившуюся полвека назад, потому, что увиденная фотография круто изменила ход моей жизни. На снимке в телогрейках красовались жизнерадостные комсомольцы. Подпись гласила, что днем они строят Московский университет на Ленинских горах, а вечером готовятся дружно к предстоящим вступительным экзаменам на его факультеты. Мне не пришла тогда в голову простая мысль: набравшись смелости, постучать в дверь редакции. Казалось, что необученному, без диплома, неудобно идти в газету, нет на то морального права. И того не знал, что в редакции никто бы не удивился желанию новичка писать в восемнадцать мальчишеских лет без справки о высшем образовании.
Я пошел другим путем. Бросив постылый финансовый институт, поспешил на Ленинские горы. На “гордой высоте”, как пелось в песне, тысячи заключенных под конвоем и тысячи свободных строителей коммунизма сооружали “храм науки”. Меня с ходу приняли, дали койку в бараке общежития, выдали телогрейку за сто рублей в счет предстоящей зарплаты. И все вышло как в газете. Днем — кантовал камни в бригаде такелажников, вечером — готовился к экзаменам.
Спустя шесть лет с дипломом факультета журналистики, ничему не обученный, пошел, никому не нужный, по столичным редакциям. И на Чистых прудах, 8, второй раз в жизни на глаза попался “Московский комсомолец”. Сначала в витрине перед входом в здание, потом — на втором этаже, у столовой. Но в дверь “МК” опять не постучался, потому что считал себя в 24 года старым для молодежного издания. Задержался на сорок лет в другой редакции, располагавшейся выше, на пятом этаже...
Вскоре туда высадился многочисленный десант “Московского комсомольца” во главе с Александром Михайловичем Субботиным. Он и стал моим первым главным редактором, суровым, но справедливым. Увольнял, лишал гонорара за малейшую оплошность, закалил как сталь. Но не это главное, а то, что этот гений журналистики начал редактировать новую городскую газету со старым названием. Область получила свою. До того выходила “Московская правда”, как две капли воды напоминавшая скучную старуху “Правду”. Для разбега Субботин со своей командой выпустил пробный номер. В отличие от прежней газеты он был изобретательно сверстан, заполнен новостями, карикатурами, рисунками, спортом, статьями писателей. И “Песней о двух ладонях” Маршака, о дружбе братских народов:
В лад
Ударяет
Ладонь о ладонь,
Сталь и кремень
Высекают огонь.
Спустя декаду в том же духе, но без писателей, Субботин начал подписывать ежедневную городскую газету для Москвы и москвичей. Чтобы в ней удержаться, лез из кожи вон. Поднялся на колокольню Ивана Великого и купол Сената, прошел по стенам и башням Кремля, опустился в колодец Арсенальной башни, поучаствовал с антропологами в похоронах Ивана Грозного. Все приходилось ко двору, и, сам того не ведая, начал регулярно вести предмет, который теперь именуется в программе школ москвоведением.
Вместе с Субботиным по кабинетам растеклись бывшие журналисты “МК”, среди которых блистала в моих глазах Галина Кожухова, заведовавшая культурой. Она приводила на Чистые пруды “Современник” во главе с Олегом Ефремовым, Григория Александрова и Любовь Орлову, других великих артистов. И в конце концов, спустя годы, вышла замуж за знаменитого Петренко, рядом с которым возникает на экране телевизора.
В моем репортерском отделе юный голубоглазый заведующий по телефону ворковал с каким-то Мишенькой. Им оказался Михаил Борисов, супермен, редактор “Московского комсомольца”, сменивший на этом посту Субботина. Из газеты Борисов ушел в директоры “Лужников”, потом — в директоры “Московского рабочего”, издательства, где начали выходить мои книги. Я не называл его Мишенькой, величал по имени-отчеству. Робкую просьбу поднять ставку гонорара он отбил, как мяч, ударом: “Лев, ты не Лев Толстой!” Но представил к премии Союза журналистов СССР, самой престижной прежде.
Пять лет Субботин редакторствовал на Чистых прудах, а потом ушел в “Труд”. И увел команду, которая чахлый профсоюзный листок превратила в газету с тиражом, попавшим в Книгу рекордов. А из “Московского комсомольца” набившие руку журналисты уходили в центральные издания, обходя стороной близкую “Московскую правду”. Лишь Саша Аронов, Карпель, Иоффе и примкнувшая к ним Дардыкина старились на моих глазах, страдая от мизерной зарплаты в комсомольской газете.
В жизни все рано или поздно повторяется. Второй раз команда “Московского комсомольца” омолодила одряхлевший орган МГК двадцать лет спустя после первого десанта. За ответственным секретарем “МК” Евгением Авериным потянулись Таня Иванова, Таня Блажнова, Неля Звонарева, Таня Бондаренко, Марина Гродницкая, Оля Белан, много девушек и один мужчина — Костя Данов. Стали поговаривать, что вот-вот и Аронов возникнет. Но он так и не пришел.
Аверин стал моим любимым начальником, засылал в набор немедленно и без нудной правки, которой мучил его предшественник. Работа с ним стала в радость. Я отправился в трехлетнее путешествие вокруг Москвы, не обращая особого внимания на временные трудности социализма за стенами редакции.
А в редакции начался исход. Полетели за границу Лимбергер, Румер, Зайдман, Гинзбург, Бочштейн, Островский-сын, Островский-отец, Марголина и другие аборигены “Московской правды”, удивляясь, почему мне не хочется улетать. Они заведовали отделами, придумывали трудовые почины, не давали сгнить капусте и картошке, сочиняли передовые с рефреном “партия учит”, призывали улучшить, усилить, поднять, боролись за перевыполнение плана, освещали партийную жизнь и “советское строительство”. Ничем подобным я не занимался, никто к этому не принуждал, смотрели на меня как на белую ворону, давая свободно парить над Москвой.
Потому в дальние края не тянуло. Начиная с Ивана Великого я странствовал в своем городе, как в чужом. Проехал вокруг Москвы на самосвале по замкнутому кольцу МКАД, облетел ее на вертолете. Ходил по семи холмам, кривым московским переулкам и улицам, проник в Алмазный фонд, последний раз помянутый Михаилом Кольцовым, открывал проходные закрытых заводов и институтов. А что интереснее путешествий по маршрутам, каких нет в путеводителях?..
За аборигенами подались кто куда пришельцы из “МК”. Аверина назначили редактором “Московского комсомольца”, потом выдвинули на Старую площадь, помощником первого секретаря МГК. И там он остался доступным и чутким. Ему я обязан не только счастливыми годами в газете, но и тем, что издал книгу “Как я нашел “Тихий Дон”. Казалось бы, нет ничего проще. Рукописи, считавшиеся утраченными, о которых публично говорили, что они украдены у какого-то белого офицера, вдруг оказались найденными в Москве. Но после краха СССР ни одно московское издательство не хотело слышать о Шолохове, который из классика превратился усилиями лгунов в плагиатора.
Я разыскал Аверина на Сущевском Валу, где обитало редактируемое им “Книжное обозрение”. Принес статью “Кто издаст мой “Тихий Дон”. Ее он без промедления опубликовал. А наутро откликнулся директор маленького частного издательства, оказавшийся порядочнее шефов громадных советских партийных и комсомольских издательств. Они стали рушиться как карточные домики вслед за опустившейся на дно “Правдой” и раздвоившимися “Известиями”…
Одна газета не продавалась, не покупалась, не закрывалась, не шла в услужение банкам и газовикам, читалась миллионами в Москве и России. Где платили при советской власти мизер? В “Московском комсомольце”! Какая из газет формата “Правды” выходила малым тиражом? “Московский комсомолец”! Где редко кто засиживался на одном месте? В “Московском комсомольце”! На чьи публикации не обращали особого внимания?.. Не буду повторяться. Все вдруг переменилось. Золушка превратилась в принцессу.
Я обратил на нее внимание точно могу сказать когда — 12 июня 1990 года. В “МК” пришел с большой статьей “Изгнание философов. О том, как большевики выслали цвет русской культуры”. До того дня много успел опубликовать запретного: и о черном дне 16 октября 1941 года, и о потерях в боях за Москву, и о дне 6 июля, когда полк ВЧК чуть не захватил власть. Но про то, что не “иудушка Троцкий”, а лично “наш дорогой Ильич” назначил казнь и привел ее в исполнение, — на это решиться редактор “Московской правды” не мог, хотя в душе хотел. “Иди к Гусеву”, — сказал он, отдавая 24 страницы на машинке.
Вечером я попал в пустую приемную. Ни секретарей, ни охраны. Открыл без доклада дверь. И застал в пустом кабинете сидящего за столом одинокого редактора. “Один как перст”, — подумал я и, оставив свои 24 страницы, ушел без надежды, что он решится напечатать о злодействе Ленина.
И вдруг в “МК” через день читаю “Изгнание философов”. Первая часть. С рисунком. Вторая часть — на страницу — появилась следом. Никогда прежде ничего подобного не происходило с моими публикациями. Поразили молниеносность, смелость, доверие. Вот тогда я заинтересовался механизмом газеты и увидел, что в ней нет передовой, чье место занимал крутой снимок. Что писала она о делах всей страны, выступали в ней яркие публицисты, заметки шли “срочно в номер”. И вся последняя страница заполнялась спортом. Чего себе ни одна газета в черте МКАД не позволяла. Тираж обозначался семизначной цифрой — 1.388.440 экземпляров. “МК” звал на праздник в Лужники. Центральный парк стал мал. Стотысячные трибуны заполнились, как на большом футболе. Столько болельщиков оказалось у бывшей маргинальной газеты.
До той публикации о Ленине однажды пригласил меня редактор “МК” прочесть нечто вроде лекции — как надо писать. Его кабинет заполнила ватага “акул пера”. Вслед за мной заговорил вскочивший с места Аронов. Ватага зашумела. Как всех пророков в своем отечестве, Аронова не слушали. Что не мешало ему быть большим поэтом, чьи строчки высечены на камне у входа в новую резиденцию “МК:
Остановиться, оглянуться…
Ведь уходя,
Чтобы вернуться,
Не я ль хотел переиграть,
Остановиться, оглянуться
И никогда не умирать.
Стою, оглядываюсь и вспоминаю солнечный день, когда увидел свет, затянутый дымом. Он клубился с этажа “МК”. Настенные часы показывали, как мне помнится, половину второго. Сквозь дым пронесли на носилках окровавленного мальчика. Видел его чуть ли не вчера, в комнате, где в одном углу сидел он, в другом — девушка, такая же хрупкая. Они оказались потерпевшими. Она осталась жива. Его убили за письменным столом.
В эти дни адмирал Эдуард Балтин, отвечая на вопрос “Коммерсанта” — какую бы газету стоило закрыть, — ответил:
“Два года назад я перестал читать “МК”. А ведь когда-то я был преданным подписчиком. Но в последнее время газета каждый день становится все хуже и хуже. Я сначала подумал, что просто устал от ежедневного чтения, но потом понял: устал от глупости и пошлости, пестрящих на страницах этого издания”.
А я как раз два года тому назад поступил на работу в “МК”. Читаю все это время газету и еще десять ежедневных и еженедельных изданий просматриваю, но ни в одном из них “глупости и пошлости” не замечаю. Одни ближе, другие дальше, третьи, как писал товарищ Ленин, “страшно далеки от народа”. Разве публиковал бы свой “Дневник” профессор Гавриил Попов, стал бы посылать заметки из США профессор Стуруа, если бы газета действительно пестрела тем, что показалось адмиралу? Стал бы я печатать главы из новой книги о Москве там, где царит непотребство? Глупцы и пошляки в “МК” не задерживаются. Остаются умные и честные, беззаветно преданные, такие, как взорванный Холодов. Двадцать пять раз ездила в Чечню с заданием “МК” мать единственного сына. Неужели ее отчеты заполняла глупость? Каждую неделю она пишет о том, что всех волнует и мучит. Что там плохого? За что ей затыкать рот? Десятки других женщин и девушек, их много в “МК”, расследуют нераскрытые преступления, спешат на помощь униженным и оскорбленным. Их талант я заметил. Пишущих ярко так много, что за два года всех не запомнил, а хотелось бы поименно назвать.
Стою, оглядываюсь и вспоминаю, что давно заметил поразивший меня феномен “МК”. И при свидетелях осенью 1994 года сказал Павлу Гусеву, что играет на его поле классная команда с таким игроком, как Пеле, то есть Минкиным. Но даже если он уйдет, то пожалеет, а оставшаяся без него команда будет по-прежнему забивать голы при переполненных трибунах стадиона. Как в воду смотрел. Пеле дважды удалялся, недавно снова вернулся, чему я рад, хотя меня не всегда он замечает после моего неожиданного возникновения в “МК”.
А дело было так. Идя по длинному и залитому светом коридору на выход, я неожиданно для самого себя сказал главному редактору, шутя:
— Был бы моложе, попросился бы в “МК”.
На что услышал:
— Выходи завтра!
— Так мне под семьдесят!
— Есть постарше!
С тех пор со мной начали здороваться давние соседи по подъезду, которые прежде не испытывали такой потребности. Значит, читают “МК”, не страдают от “глупости и пошлости”, как адмирал.
Пишу не уставая свой “Третий Рим”, с надеждой, что это не последняя моя книга в газете. Борюсь за Москву. Одним словом, задрав штаны, бегу за комсомолом. Бегу и, как мне кажется, никто не слышит одышку, свойственную кому в тридцать, кому в семьдесят, не прописанную судьбой. Она трижды сталкивала меня с “МК”. Первый раз — в 1950 году. Второй раз — в 1956 году. Третий раз — в 2000 году. Последний выпавший мне шанс я, кажется, не упустил.
