Невольник чести

Иосиф КОБЗОН: “Неужели я такой крутой?..”

  Предложение совершить утренний променад в обществе Иосифа Кобзона не каждый день поступает, прямо скажем. Сейчас, накануне 65-летнего юбилея, певец страшно занят, и возможность поговорить одна-единственная — в пути. Ровно в десять его серебристое “ландо” с федеральным номером забирает меня у подъезда, соседи в шоке.
     Через 15 минут машина уже возле дома Кобзона. Ждем артиста. Нам предстоит ответственная поездка в Одинцово, на открытие детского дома Валентины Александровны и Пал Палыча Бородиных. Уже погружен в багажник парадный костюм в чехле... (Потрясающая деталь: Иосиф Давыдович всегда возит с собой второй костюм, если собирается выступать. И в концертной одежде никогда не позволит себе присесть — только стоит. Он считает, что на сцене все должно быть безупречно. Никаких мятых складок на брюках!) Но Иосиф Давыдович немного задерживается, и меня любезно приглашают подняться наверх, на чашку кофе.

    
     — У Наташи муж — австралиец, они взрослые люди и могут жить и работать в любой стране. Но они решили открыть небольшой бизнес здесь, в Москве. Он связан с бельгийским шоколадом и теплыми вафлями. Вафли так вафли. Мне неважно, чем они занимаются: для меня главное, что они остались в России, что внучки растут рядом. Но представляете — кому-то неймется. Недавно один из их ларьков в центре города облили вонючей жидкостью с запахом тухлых яиц. Вонь такая, что покупатели стороной обходят. Они отмывали все это сутки со слезами на глазах. Но запах все равно остался. Думаю, им даже придется менять точку.
     — И вы не собираетесь вмешиваться?
     — Я сказал, чтобы они обязательно подали заявление в милицию. Уверен, что это происки кого-то из соседей-конкурентов, таких же бизнесменов мелкого масштаба. А как еще я могу вмешаться? Приходить и бить физиономии? Думаю, что пресекать подобные вещи — дело правоохранительных органов. Обидно просто: один раз такое случится, второй, а потом надоест — пропади все пропадом, в этой стране ничем нельзя заниматься.
     — Вам не кажется, что достаточно распространить информацию, что ларек принадлежит дочери Кобзона, и все конкуренты испарятся? Кто-то — из уважения к имени, а большинство просто испугается. Вас же многие считают крутым мафиози.
     — Да уж, слишком многие так считают! Как раз по этому поводу я на днях общался со своим адвокатом. В Болонье вышла статья федерального прокурора Манхэттена, в которой обвиняются порядка 50—70 человек, в том числе и я. Что удивительно, когда в 94-м году меня пытались скомпрометировать, писали, что в Америке существует преступная группировка, которую возглавляет Анзор Кикалишвили, а заместителем его является известный певец Иосиф Кобзон. Я был очень возмущен и говорил: “Анзор, почему я у тебя заместитель?” Он плечами пожимал: “Иосиф, надо у них спросить”. Теперь все наоборот: группировку возглавляет Кобзон, а заместителем его является Анзор. Я шучу: “Ну хоть теперь все встало на свои места”.
     — Я смотрю, вы довольно благодушно настроены...
     — На самом деле мне, разумеется, не до шуток, я собираюсь судиться. Недавно в Литве было еще одно сообщение в газете: меня назвали владельцем какого-то банка, который отмывает деньги. Пишут о моих связях с этим банком и с неким господином Гликладом. А я в Литве не был пять лет. Понятия не имею, что это за банк, и никаких связей с господином Гликладом у меня нет. До того как пришел в Государственную думу, я работал в организации “Московит” вместе с ним, но с тех пор я его даже не видел. Но пишут же, пишут. Кому-то, значит, нужно? Я задаю себе вопрос — кому? И не могу найти ответ.
     — А что вы скажете по поводу слухов о том, что вам принадлежит “Военторг” в Москве и вы якобы никак его продать не можете?
     — Слухов обо мне много: мне принадлежат супермаркеты, гостиницы... В общем, половина Москвы мне принадлежит. И все уже привыкли к этой чуши. Когда я имел честь беседовать с президентом, то спросил: “Владимир Владимирович, когда кто-то из руководства сможет защитить меня от грязи?” Он ответил: “Иосиф Давыдович, а вы проверьте свой бизнес”. Я изумился: “Ну вы-то знаете, что у меня бизнеса нет как у депутата. И быть не может!” А он: “Ну все-таки проверьте”. Значит, даже президенту дают ложную информацию. Конечно, ему недосуг отложить государевы дела, чтоб проверять — торгует Кобзон яйцами или нет? Но почему не сказать подчиненным: “Проверьте немедленно и доложите. Человек 45 лет пашет на государство. Если есть за что — его надо наказывать, если нет — защищать надо таких людей”. Но недосуг, времени нет. Ну ладно, я пережил уже многих царей. Это у меня девятый, начиная со Сталина, перед которым я выступал в 48-м году.
     — Страшно было?
     — Представьте: вы — православный человек. Вам не страшно будет встретиться с Богом? Для нас тогда идеология была одна, партия одна. И бог один — Сталин. Вчера ваш коллега меня пытал: “Как можно было петь песни о Ворошилове, о Буденном?” А как же не петь? Они были народными героями. Народ их воспевал. А сейчас заставьте народ петь песни о президенте. Я хочу посмотреть, как народ будет петь!
     Сейчас идеологию почему-то подменили религией. Конечно, замечательно, что каждый человек может прийти в храм, и необязательно в православный. Хотя я лично приверженец православного храма...
     — Как же так? Братья-евреи на вас не обижаются?
     — Они не могут на меня обижаться: я глубоко уважаю веру, но я неверующий человек. То есть я со светской точки зрения сужу и больше люблю убранство и хор православного храма. Я пел и пою в синагоге, но крайне редко. Мне там все же меньше нравится: шумно и порядки какие-то странные — женщины наверху, мужчины внизу. Меньше всего мне по душе мусульманские мечети. Зато очень близки буддийские храмы — дацаны, которые я возрождаю в Бурятии. Здесь, в Москве, тоже скоро будут строить буддийский храм.
     — Вы еще и детские дома, я знаю, содержите. Приятно ощущать себя покровителем?
     — А вы приезжайте и посмотрите. Один детский дом в Ясной Поляне, второй в Туле. 19 лет тому назад я был на гастролях в Туле, ко мне пришли ребята из яснополянского детского дома, пригласили в гости. Днем, когда не было концерта, я поехал. Не знаю, какие флюиды пробежали между нами, но я навсегда остался верен этому детскому дому.
     — Ваше участие ограничивается финансовыми вливаниями?
     — Нет. Детям важнее всего не материальная помощь, а участие, они должны видеть, что их любят. Во-первых, я привлек многих своих друзей. Отари Витальевич Квантришвили, царство ему небесное, привозил туда спортивный инвентарь. Шевалье Нусуев — компьютеры. Брат его — кондитерские изделия. Мои американские друзья — оборудование в швейный цех. Плюс медицинское обслуживание, новогодние подарки — все то, что должно делать государство, но не делает. Ведь до бесстыдства доходило: в областном управлении народного образования, к которому относится по бюджету детский дом, говорили: “У вас есть шефы, они вам дают деньги. Почему мы вам еще платить должны?” Одно время у них и территорию хотели забрать: директор яснополянского музейного комплекса, правнук Льва Толстого, считал, что дети мешают туристам. Впоследствии он оказался замечательным человеком. Мы нашли общий язык, теперь у них чудные отношения. Ведь в русской культуре есть целый литературный пласт — Толстой и дети.
     — Да, и байка есть: любил Толстой детей. Бывало, гладит-гладит по голове, пока обедать не позовут. Это я к тому, что за благотворительностью все привыкли видеть некий подтекст: налоги скашивают и все такое.
     — Никогда. Ни одной копейки. Я даже был категорически против, чтобы об этом вообще кто-то знал. Пока одна ваша коллега во времена кампании против Кобзона не поехала в Ясную Поляну, чтоб развенчать мои отношения с детским домом, компромат найти. Приехала, посмотрела, послушала. Татьяна Дмитриевна, мамка детского дома, потом мне призналась, как приятно ей было видеть слезы на глазах журналистки, которая сказала: “Мне стыдно”.
     — Как вы сами считаете — почему у вас репутация... нехорошая?
     — Вы еще скажите, как обычно говорят: “Дыма без огня не бывает. Что-то ведь дало основание для грязи, да?” Разумеется, дало: мои принципы жизненные, мои откровенные высказывания, мое отношение к Юрию Михайловичу Лужкову и его отношение ко мне. Все началось с 92-го года и продолжается как бы по генетической линии. Однажды в налоговой полиции России некий генерал, с уважением относясь к моему творчеству, показал мне бумагу с грифом “Совершенно секретно”. Там писали о моем криминальном настоящем: что я держу сеть казино, публичных домов, являюсь наркокурьером, торгую оружием с африканскими странами, самолетами, алкоголем. Что хотели, то и написали. Вопрос вот в чем: если что-то подобное имеет место, почему не принимают меры? Неужели я такой крутой, что силовые структуры не могут применить ко мне меры воздействия или упрятать за решетку?
     — Может, вы просто такой хитрый?
     — Я хитрый? На каждого хитрого есть десять более хитрых. Был такой Николай Дмитриевич Ковалев, директор ФСБ, я к нему приходил и говорил: “Скажите, пожалуйста, у вас есть на меня что-то?” Он отвечал: “Я не могу с вами эту тему обсуждать”. Тогда официально запрашивала Государственная дума. Получала ответ — нет. Но раз меня не пускают в Америку, почему никто не поинтересуется у американских коллег: “Послушайте, у нас ничего на этого типа нет. Но коль вы так резко обвиняете его, то уж поделитесь информацией”. Но ведь тоже ничего! Всех все устраивает.
     — Вы уже сжились с таким положением вещей?
     — Не могу сказать, что сжился. Конечно, мои родные, близкие уже адаптированы к грязи. Убеждают меня не обращать внимания: мол, собака лает, ветер носит. Но в моем возрасте и положении выслушивать бред писак не пристало. И каждый раз дрожать у пограничного пункта, выезжая за рубеж: остановят — не остановят. Я судился — и выигрывал суды. Выиграл у самой крупной израильской газеты, которая тоже писала, что я торгую оружием. Их обязали в том же месте и в таком же размере опубликовать опровержение. Они взяли у меня интервью о моем отношении к “скандальной” публикации. Вот и весь выигранный процесс. Масса времени потрачена, достаточное количество денег — а в результате никакого эффекта. В лучшем случае мелким курсивом напишут, что такая-то информация после проверки оказалась не соответствующей действительности. И этого никто не прочитает. Во-вторых, все средства массовой информации ангажированы. Все кому-то принадлежат.
     — А вы сами — не ангажированы?
     — Нет. Абсолютно. Я третий раз избран депутатом и ни разу не входил ни в какую политическую фракцию. Я независимый человек и независимый депутат. Меня невозможно ангажировать.
     — Но дружба — это тоже род ангажированности? А у вас так много друзей.
     — Ничего подобного. Вы имеете в виду Лужкова? Общение и дружба — не путайте два понятия. Общение по интересам — вполне понятное явление. Но если что-то наносит ущерб мне, обществу или народу, я не промолчу ни как гражданин, ни как депутат. Поэтому я очень неудобный человек. Мой законопроект о защите чести и достоинства гражданина России, который я уже четвертый год пытаюсь провести в Госдуме, прошел первое чтение, но дальше застрял, поскольку имеет отрицательные отзывы президента и правительства. Ни президенту, ни правительству, ни администрации он не нужен. Если его примут — придется отвечать перед гражданами, защищать их права. Послушный и беззащитный народ гораздо удобнее. Сейчас любой представитель органов может войти в дом, положить на пол 20 человек, потоптать их коваными сапогами, а потом выяснить, что никто ни в чем не виноват. А люди уже покалечены — и физически, и морально. Конечно, не все так печально. Есть у нас и Суворовские училища. И колледжи. Есть замечательное народное творчество, русская музыка. Хотя радио и телевидение, похоже, забыли об этом.
     — Вы в машине музыку слушаете?
     — Никогда. Не хочу даже слушать. То, что они передают, они называют словом “формат”. А гордость и источник русской духовности — русская музыка, хорошая песня советская — по их мнению, “не формат”.
     — А ведь вы сами когда-то пытались вписаться в этот формат с помощью ди-джея Грува?
     — Нет, не пытался. Мне важно вернуть людям песню. И мне все равно, в каком виде ее вернуть. Обидно, что прекрасные мелодии Таривердиева, Хренникова, Фрадкина забыты, их не слышно в эфире. Поэтому когда мой сын спросил: “Пап, а ты бы не хотел записать песню Таривердиева?” — я, конечно, согласился. И записал не только Таривердиева, а альбом из 16 песен. Хоть и сквозь ремикс, но мелодия все равно прорывается.
     — Вы много сил отдаете чужим детям. А на своих-то хватает времени?
     — Нет. Но у моих детей есть те возможности, которые я им создал. Плюс их мама, которая для них всегда была главная. И Андрей, и Наташа уже взрослые, у каждого уже свой бизнес и свои дети. У меня же четыре внучки! Но внучки еще такие несмышленыши, что не нуждаются в моей опеке и воспитании. Я пока с ними просто сюсюкаю. Вот когда подрастут, надеюсь, и я уже меньше занят буду — тогда и будем общаться.
     — А вас интересовало то, что в свое время происходило на знаменитой квартире Андрея? Ходили слухи, что это — наркоманское место, где собирается “золотая молодежь”...
     — Голову бы оторвал, если бы хоть что-то соответствовало вашим словам. Это исключено. Тем более что долгое время Андрей жил с нами. Потом, когда он повзрослел, мы его отделили, приобрели ему однокомнатную квартиру. У него всегда были товарищи, они собирались еще до его женитьбы по праздникам — обычное молодежное веселье, без эксцессов, в кругу близких друзей. Но вот уже восемь лет, как он женат, образ жизни изменился. Не было ничего подобного, правда. Мои дети — вечные жертвы разговоров об их отце. И Андрей, и Наташа.
     — Номер вашей машины — 777 — вызывает стойкие ассоциации...
     — Портвейн “Три семерки”? Может быть. Но это ведь номер федеральный, думский. Он принадлежал по распределению председателю Комитета по культуре Николаю Николаевичу Губенко. Но у него нет своей собственной машины, и он предложил этот номер мне. Я с удовольствием взял — мне нравится.
     — Я-то имела в виду другие “три семерки” — те, что на “одноруких бандитах” в казино выпадают, если повезет.
     (Дружный хохот водителя, охранника и самого Иосифа Давыдовича говорит о том, что я подсказала неплохую мысль. — Авт.)
     — Нет. Хотя, наверное, тоже можно сравнить. Я, конечно, люблю играть в автоматы, но в данном случае это совпадение.
     — Я уже супругу вашу спрашивала и вас спрошу: правда, что вы били Людмилу Гурченко во времена вашего брака?
     — Не бил. Каким же должен быть мужчина, который бьет такую хрупкую женщину, как Гурченко? Другое дело, она единственная женщина, на которую я поднимал руку в своей жизни.
     — “Бил” и “поднимал руку” — в чем разница?
     — Ну, есть такое слово — пощечина. А как можно бить женщину? Не знаю. Мужчину можно бить, до армии я и сам был довольно драчлив. А теперь не считаю, что этот метод выяснения отношений — самый правильный.
     — Вас, наверное, уже замурыжили вопросами про вашего друга Тайванчика. Но от них никуда не деться.
     — Неоднократно говорил и могу повторить снова: он замечательный человек. Я не люблю кликухи — Тайванчик, Япончик. Алик Тахтахунов, прекрасный товарищ, добрый, очень гостеприимный. Самым большим его преступлением была игра в карты — то, что называлось “катала”. Когда он отмечал в Париже свое 50-летие, по составу участников ему мог позавидовать любой. На юбилей приехали известнейшие люди России: Зураб Церетели, Таир Салахов, Зайцев, Башмет, Юдашкин, Спиваков, Пугачева, Ирек Мухамедов, балетный солист. То есть элитная, интеллигентная публика, никого из криминалитета. Мы опять возвращаемся к отсутствию закона о защите чести и достоинства. Даже если гражданин России совершил преступление, почему его нужно судить в Италии, Швейцарии, Америке? У нас что, нет своего правосудия? Тем более что история явно надуманна. И президент Олимпийского комитета Тягачев, и все спортсмены с этим согласны: чушь собачья. Но вот не захотел Алик возвращаться в Россию, как я его ни убеждал.
     — Вы уговаривали его вернуться?
     — Твердил постоянно: “Ты как у Петра Лещенко — “здесь под небом чужим я как гость нежеланный”. Россия уже другая, Россия нормальная. Там можно заниматься бизнесом, общаться с друзьями”. Но нет, он боялся России, хоть и был очень болен ностальгией. А теперь, наверное, его отправят в Соединенные Штаты, прилепят дополнительные обвинения, будут их доказывать, найдут провокаторов, которые все подтвердят. Ведь им нужно создать процесс не против Алика, а ради того, чтобы еще раз плюнуть в нашу сторону. Убедить весь мир, что Россия — это криминал, проституция, уголовники, наркоманы. Дискредитировать страну, ее творческую интеллигенцию. Они уже запретили Юдашкину въезд в связи с тем, что он общался с Тахтахуновым. Инне Чуриковой тоже запретили. Думаю, что на очереди общавшиеся с Аликом Михалков-старший и младший. Они делают это безапелляционно, и им никто не мешает.
     — Вы когда-то утверждали, что уходите со сцены, что больше не будет крупных выступлений. Похоже, юбилей заставил вас сделать исключение.
     — Да, когда-то я сказал в зале “Россия”, что даю прощальный концерт. Я не обещал замолчать на всю оставшуюся жизнь. Я, конечно, не лишал себя возможности и радости выступать на авторских вечерах, на телемарафонах, в акциях. Я имел в виду только свои сольные концерты. А почему я все-таки устраиваю вечер, я объясню: мне вообще не хотелось отмечать день рождения. Но когда мне сказали: “Мы хотим с вас начать цикл передач, посвященных песне, возродить песню” — это единственное, что меня соблазнило. Я ответил: “Тогда я ваш раб”. Не будет никакого пафоса, ни одного выступающего, никаких поздравлений. Просто будет ретроспектива моих песен — от самых первых до последних. Например, новая песня Тухманова мне очень нравится и очень точно определяет мое сегодняшнее отношение к государству, к жизни, к президенту и обществу. Там замечательный рефрен: “Душу — богу, сердце — даме, жизнь — государю, честь — никому”.
    

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру