На Филиппе Киркорове лица нет. Он валится с ног. Он в ужасе от того, какую ношу взвалил на себя, вознамерившись когда-то поставить здесь мюзикл. “Я не думал, что будет так тяжело и что мне будут больше мешать, чем помогать!” — устало бормочет почти бездыханное тело, распластавшееся на диванчике после репетиции.
На Бродвее “Чикаго” выдержал шесть сезонов и два возрождения. Культовая классика жанра, рожденная фантазией легендарного Боба Фосса (а Боб Фосс напридумывал да поставил много и всякого, в том числе “Кабаре” с Лайзой Миннелли), долго бодрила Бродвей, а потом отправилась потрясать театральные подмостки по всему миру — Буэнос-Айрес и Лондон, Сидней и Амстердам, Мехико и Токио. На очереди — Москва. Здесь так же, как и в Буэнос-Айресе с Лондоном, артисты пашут до седьмого пота, оттачивая мельчайшие детали сверхсложной Бобофоссовой хореографии (ничто не должно отличаться от бродвейского оригинала!), и даже к ФК приехавшие по контракту американские постановщики не проявляют снисхождения. Хотя ФК здесь главный, потому как сам все это замутил. Роль адвоката Флинна, вытаскивающего из тюряги мужеубийцу Рокси, хоть и сложнее, чем предыдущий его опыт в “Метро”, меньше всего порождает ужас и отчаяние в сахарных очах поп-стара. Ему ли привыкать к творческому самоистязанию! Но нигде в мире ни один адвокат из “Чикаго” не дежурил, например, ночами на таможне, чтобы встретить и “очистить” прибывшие из Австралии декорации. Филипп дежурил. Поляны накрывал и чуть ли не хороводы водил для стражей границы, чтобы все сценографическое добро вообще смогло пересечь границу. “Умолял, объяснял, унижался”. Особенности русского мюзикла? Или везде так, куда прибывали “чикагские” декорации (так уж случилось, что именно в Австралии, не самой близкой точке Земли, ваяет тот самый эксклюзивный сценограф, посему “чикагский” антураж отправляется оттуда по всему свету)?
Гарри Крист, хореограф-постановщик, ставивший “Чикаго” везде, кроме Бродвея, удивляется: “Нет, там никто никуда не ездил и тем более нигде не ночевал. Технические проблемы всегда отслеживали специальные менеджеры, на таможнях — это автоматический процесс, если заранее оформлены документы. Все происходит само собой, и к назначенному часу к залу подъезжают трейлеры с оборудованием”.
“А как наши артисты? — пришлось поинтересоваться заодно у хореографа после очередного прогона. — Оправдывают ли надежды?” — “Сейчас уже да, — сказал Гарри, — но вначале было много сложностей, с которыми я раньше нигде не сталкивался. Сперва ваших людей приходилось учить, как относиться к своей работе, а потом собственно работать”. — “То есть?” — не совсем поняла “ЗД”. “У кого-то сегодня плохое настроение, и он вялый, а завтра — хорошее, и он в форме. Я объяснял, что настроение к работе не может иметь никакого отношения: если взялся работать, то будь всегда в форме или уходи. Люди очень тяжело к этому приходили...”
Фил, со своей стороны, причитает: “Таможня — только одна из проблем. А сколько их еще! Костюмы, спонсоры, договоры, площадка...” Конечно, $5 млн., вбуханных в постановку (ставшую, таким образом, самой пока дорогостоящей в здешнем мюзиклмейкерстве), с неба не упадут. И убалтывал всех тот же Филипп — и швец, и жнец, и на дуде игрец. Русское ноу-хау в действии.
Кстати, “площадка” — Театр эстрады, в котором с 1 октября начнутся показы, а 4-го состоится официальная премьера, — приурочила к “Чикаго” собственный ремонт, изрядно подновив жутко смурный антураж интерьера совэпохи. “Чикагцы” сценой довольны — она самая большая из всех предыдущих постановок, даже бродвейской. Но вот занавеси сильно мешаются, и их некуда деть, они раритетные и несъемные. А еще нельзя продавать боковые места, с которых ничего не видно (зачем их тогда ставили?). Фил бродит по залу и ругается: “И что теперь? Мерзкие журналисты сразу же напишут, что никто не ходит, в зале пустые места. Сдвиньте это все к проходу!” — “Нельзя, пожарные”. — “Это что — заговор?” — срывается на крик творческая душа.
На Лолите, впрочем, тоже лица нет. В ее ведении, по роли, весь личный состав женской тюрьмы, за которым надобно надзирать. Она, правда и к счастью, на таможнях не дежурит, но репетициям отдала всю себя и оттого почти на грани истощения. Американцы утверждали ее на роль долго и со скрипом, а Филипп не мог повлиять, потому что по контракту не имел права вмешиваться в кастинг. Когда наконец Лолиту приняли, Фил чуть ли не обезумел от счастья: “Эти америкосы — они ничего не понимают. Лолита — душка и то, что надо. Из нее получится классная надзирательница”.
Так как в “Чикаго” больше нет поп-звезд, хотя труппа уже отменно вышколена до звездного уровня и в ней есть, например, кинотеатральные известности типа Натальи Громушкиной из театра Моссовета и “Марша Турецкого”, то, разумеется, сразу поползли бульварные спекуляции о шашнях у Фила и Лолы, которые выигрышно засияли на фоне свистопляски между Пугачевой и Галкиным. Мол, и на дачу к Лолите Фил зачастил, и с дочурой подружился, и ребенок теперь достает маму: “А когда дядя Филя снова приедет?” Какие дачи, какие дети? Люди после репетиций ног под собой не чувствуют, а Фил не только журналюг, но и детей на дух не переносит. Только в Алле души не чает и сам как большое дитя. Хотя занимательная пиаровская публичная пикировка между Мужем и Женой до сих пор дымно тлеет, словно подмосковные торфяники. Она опять стрельнула с Галкиным дуэтом “Это — любовь”. А тот в ответочку — перепевочку суперхита нынешнего лета от француженки Ингрид — “Ты это брось!”. Трудовые коллективы опять стоят на ушах и шлют в газеты и офисы петиции с подписями: “Неужели Алла и Филипп разводятся?”
Да куда ж им разводиться? Кому ж тогда гадости петь будут? Самим себе? Нет, здесь все тоньше, изысканней и с придумкой, и на премьере “Чикаго” все, конечно, соберутся, и еще вопрос, какой из накала страстей — в зале или в чикагской женской тюрьме — окажется горячее...
