Подступать к обозначенной в заглавии теме боязно. Хотя бы потому, что народная мудрость предупреждает: не зарекайся от сумы и тюрьмы. Ибо несчастье может произойти с каждым. (Особенно в условиях нашего беспредельно — мы все это видим и понимаем — беззаконного общества.) Любого могут схватить на улице, затолкать в “воронок”, подбросить в карман патрон или пакет с наркотиком. С вами такого не бывало? Со мной и моими знакомыми — случалось. Это — тюрьма. (Если сумеешь откупиться или выручат друзья — недолгая.) Ну, а побираться, оставшись без крова, идти с сумой — это вариант не только русского бродяжничества, а всемирная практика, подходящая для любой страны: разоряются и стреляются даже миллионеры, их семьи идут с протянутой рукой и погибают в нужде. Такие ситуации известны хотя бы из произведений мировой литературы.
Осмысливать формы нищенства стыдновато и неловко. Да и рискованно: могут обвинить в цинизме. Дескать — хорошо философствовать на тему безденежья и беспросветной бедности тому, кто имеет заработок. Сразу скажу: настоящие заметки носят (или, во всяком случае, мне хотелось бы придать им) безобидный, надсоциальный и надпроблемный характер. (Если такое в принципе возможно.) Они — итог невольных мыслей, которые, посещая извилины — при виде живописных или душераздирающих картинок, — постепенно систематизировались и сложились в законченный узор, или, по крайней мере, в карту-схему Москвы: где и каких попрошаек встречаешь на улицах, в метро и подземных переходах. Собственно, именно месторасположение “прописок”, “прикреплений”, “точек” обитания нищей братии натолкнуло на странную (и, наверно, давно уже отгаданную многими, а мною только теперь осознанную) истину: разрозненные вроде бы старушки, похожие друг на друга инвалиды, пугающие калеки, несовершеннолетние и великовозрастные матери-одиночки, любители собак и кошек — на самом деле увязаны в общий клубок. В единую систему. Являются частями, перепоночками, ниточками огромной, опутавшей мегаполис паутины. Много странствуя по столице (и пользуясь для передвижения муниципальным, то есть общественным транспортом), я не мог не обратить внимания: порой эти привычно встречаемые мною на одних и тех же пятачках фигуры меняются координатами, производят загадочные (а в реальности легко объяснимые) рокировки. Сперва я не мог проникнуть в тайну и логику перетасовки. Потом дошло: в данном пункте прохожим надоело видеть беспомощную бабушку, она примелькалась, уже не трогает, не вызывает нужных эмоций, поэтому ее надо заменить безногим афганцем в тельняшке или содержателем приюта для бездомных животных... То, о чем я сейчас пишу, немного страшновато: выходит, есть в городе рука, целенаправленно указывающая — где и кому играть роль, вызывать у населения жалость и облегчать его кошельки. Ужасно, если и у такого благородного чувства, как милосердие, есть своя “крыша”, есть свои дойщики и сутенеры. Отвратительно, если за бескорыстием надзирают корыстные его покровители. Это значит: никакому искреннему, подлинному порыву — в заорганизованном до предела, до мозга костей прожженном бытии — прижиться и проявиться не дано. Впрочем, будем объективны: все члены человеческой иерархии играют роли — кому какая досталась или кто какую выбрал. Настоял на своем. Один изображает политика-радетеля о народных интересах, другой — актера, даже если нет сценического таланта, третий — правдолюбца, идущего поперек линии власти, четвертый — предателя и перебежчика из стана в стан... Почему нет — если на такую роль есть спрос. Все профессии нужны и важны, если они востребованы. В том числе — нищего. Да и так ли нам важно: играет человек роль или на самом деле бедствует? Если он удачно исполняет безусловно необходимую для каждого из нас функцию: хоть ненадолго всколыхивать душу, сотрясать чувства, пробуждать эмоции и мысли. Да и сильно ли мы обеднеем, если бросим в протянутую кепку, коробку, ладонь, полиэтиленовый пакет рубль, десять копеек или полтинник? Скорее, станем богаче. От гордого сознания, хотя бы на миг охватившего нас: какие мы хорошие, добрые, отзывчивые, щедрые. Этой мелочью мы заодно откупаемся от терзаний-воспоминаний, которые гложут, которые нет-нет, да и наведываются в ожесточенные наши умы и души, но мы эти бередящие сюжеты не подпускаем, отгоняем, замещаем хлопотами о насущном и сиюминутном. Кого напоминает возникшая перед нашим взором старушка в старом плаще и непомерно больших кроссовках? Бабушку? Маму? Соседку, которая нас растила, а мы про нее забыли?.. Эту физически возникшую перед нашими очами фигуру не шуганешь и не отпугнешь как эфемерное видение. Так маму или бабушку? На кладбище к которым мы так давно собираемся и все никак не доедем? А безногий афганец? Требовательно пялящийся на нас из инвалидного кресла? Не чувствуем ли мы в этот миг, что в долгу перед ним, перед его погибшими товарищами? И потому торопимся бросить монетку в его берет: вот, держи, получай, боец, это моя личная мизерная часть недоданного тебе, избавившего меня и моего брата от необходимости воевать и терять конечности... А слепец, бредущий по вагону с палочкой? Не прозреваем ли мы, видя его, не делается ли нам ясно, что наши беды, неурядицы, обиды — пустяк по сравнению с ношей и трагедией этого человека, не могущего отличить ночи от дня и не умеющего даже отдаленно представить, в чем прелесть радуги? Не есть ли наше подаяние ему — суеверная попытка откупиться поспешно от подобных несчастий — ерундовым перечислением грошей с нашего семейного счета — в его куцый бюджет. Чур меня, чур! На нас нисходит озарение: какой тлен и пустяк деньги... И уж вовсе особый разговор о тех, кто стоит на нашем пути с картонными табличками: “Помогите на лечение”, “Умер сын”, “Подайте на хлеб”... Чье сердце не дрогнет и останется холодно и равнодушно? Охватывает стыд, когда наблюдаешь, как бойко и сноровисто шарят по мусорным бакам те, кто питается крохами с чужих столов, отходами жизни более обеспеченных — и не считает себя при этом униженным и обделенным. Но однажды я замер, увидев, как помоечник, извлекший из уличного контейнера книгу, открыл ее, начал вчитываться, с любопытством перелистывая страницы, а потом с гримасой превосходства и пренебрежения, брезгливым королевским жестом бросил макулатуру назад, в отходы. Таким нищим может позавидовать любая высокоразвитая и лопающаяся от материального достатка заграничная держава!
