— Когда мне было семь лет, мы с мамой поехали во Дворец пионеров на Ленинских горах — я хотел научиться плавать, но оказалось, что бассейн закрыт... и я поступил в ансамбль им. Локтева, — рассказывает Сергей Филин. — Там я проучился два года, мы много выступали, я даже снялся в фильме “Солнце в авоське”, где играл Олег Попов. При этом танцевать мне очень не нравилось. Но так случилось, что меня увидели педагоги Московского хореографического училища и сказали маме, что я должен серьезно заняться танцами. Я ни в какую, меня чуть ли не силой приводят на экзамены. Конкурс был огромный, тридцать два человека на место, но я успешно прохожу все три тура. Надо радоваться, а у меня истерика — не хочу в училище, не хочу танцевать. Но мама меня все-таки уговорила.
— Когда же вы смирились с участью стать балетным артистом?
— У меня был замечательный педагог Наталья Андреевна Ященкова, это она помогла мне понять и полюбить эту красивую и тяжелую профессию.
— Когда смотришь на артиста балета из зрительного зала, то танцовщик кажется хрупким, отрешенным от жизни созданием. А в реальности? Вы можете забить гвоздь, просверлить дырку в стене?
— Не знаю, как насчет моей хрупкости, но я таким себя на сцене не ощущаю, а что касается реальной жизни и гвоздей, то в детстве я бегал, лазил через заборы, обожал разжигать костры. Когда я приезжал в гости к родственникам, то выходил на улицу и сжигал весь мусор. Все знали, если во дворе горит костер — то это моих рук дело. В квартире, где родился, я в чулане гвоздями выбил имена всех родственников. Я собственными руками три раза делал ремонт в своих квартирах. Так что я многое могу. Но что-то и не могу, играть на фортепиано, хотя меня этому учили. И это обидно.
— Если смотреть из зала, то эта дырочка ближе к правой кулисе. И, конечно, артисты подглядывают в нее за зрительным залом, кто из начальства сидит в директорской ложе, кто из знакомых пришел, как публика рассаживается. Когда-то и я смотрел, хотел увидеть тех, кого пригласил на спектакль. Сейчас я этого не делаю, потому что заранее знаю, кто где сидит, кто придет вовремя, а кто может и опоздать.
— Выходя на сцену, вы заранее обговариваете с партнершей, ту точку или то место, откуда должны начать свой танец?
— Балерины, с которыми я танцую, это первые леди Большого театра, они прекрасно знают спектакль, хореографию и всегда убедительны в своем танце. Мы ничего заранее не выбираем и вообще не думаем об этом. Мы выходим, смотрим в глаза друг другу и танцуем.
— Ваша жена тоже артистка балета, солистка Большого Инна Петрова. Трудно танцевать с женой-балериной?
— Инна замечательный человек, я люблю ее всю — жена она или балерина. А танцевать вместе и трудно, и легко. Мы многое друг о друге знаем, мы родные люди, поэтому я иногда могу быть несдержан и позволить в адрес Инны замечание, которое никогда не выскажу другой балерине. Но на сцене между нами абсолютное взаимопонимание и легкость, я знаю, как будет танцевать Инна, как я стану отвечать на ее танец.
Но свои первые большие спектакли — “Лебединое озеро”, “Жизель”, “Баядерка” — я танцевал с Галиной Степаненко . И я ей очень благодарен за то, как много она мне дала в профессии. С нами репетировала Марина Тимофеевна Семенова, и это был яркий творческий процесс. Еще одна балерина, сыгравшая большую роль в моей жизни, — Нина Ананиашвили . Я ее бесконечно люблю. Она легкий человек, потрясающая женщина и уникальная балерина. Она буквально заряжает своей энергией. Мы выходим на сцену и тут же находим ту точку, о которой вы говорили. Недавно она прислала мне из Нью-Йорка подарок. Есть такие специальные башмаки для альпинистов, они пропитаны специальным составом, а внутри у них пух. Эта обувь прекрасно подходит для разогрева балетных артистов, поскольку быстро набирает тепло. Сейчас эту обувь почему-то сняли с производства. Ее можно купить в маленьких магазинах Канады или США. Вот мне Нина их достала и прислала в подарок, сопроводив запиской: “Сережа! Это тебе для хорошего настроения”.
— А на сцене в каких туфлях вы танцуете? Это обувь известных фирм?
— Я пробовал работать в разной обуви, но сейчас танцую в туфлях, которые шьют в мастерских Большого театра. У меня своя колодка, и по ней мне шьют очень удобную обувь.
— Сколько пар в месяц?
— Столько, сколько мне необходимо, из пяти пар я выбираю для спектакля только одну, остальные забраковываются.
— Костюмы мне делает мастер нашего театра Надежда Бабенкова. Она просто волшебница. Недавно у меня случилась целая костюмная история. В Лондоне в Национальном балетном театре я, как приглашенная звезда, выступал “Лебедином озере”. Мне предоставили костюмы, выполненные английскими художниками и мастерами. Когда я их померил, пришел в ужас, в них не то что танцевать, а двигаться нельзя. Костюмы были жесткими и такими тяжелыми, как добротное зимнее пальто, намокшее от снега. Я попросил дать мне эти костюмы для следующего возвращения в Лондон, чтобы я их мог показать нашим мастерам, а они бы по ним изготовили подобные, но легкие. Англичане ни в какую: “У вас в России все теряется, да и за десять дней никто ничего не сможет сделать”. Еле уговорил. Приехал в Москву, показал Бабенковой, и мне за неделю сделали точно такие же костюмы, но в пять раз легче. Когда я показал их в Лондоне, все были в шоке.
— В “Сильфиде” костюм вашего персонажа Джеймса украшает маленькая сумочка-кошелек, из чего она сделана?
— У меня две сумочки, с одной я танцую в Большом, а другая — моя собственная, с которой я выступаю за рубежом. Она сделана из голубой норки и украшена натуральными камнями. Такое маленькое произведение искусства.
— Мне кажется, что артисты Большого театра боятся быть на сцене сексуальными. Есть некий комплекс, страх обнажиться перед зрителями. Говорят, что, когда вам в одном из балетов предложили выйти в бандаже, вы отказались?
— Что касается сексуальности, то, если это классический балет, то здесь трудно прорваться через вековые традиции. Твоя откровенная сексуальность будет восприниматься как вызов, брошенный классике. Чувственность, эротизм они из дня сегодняшнего, а современной хореографии в Большом театре почти нет. Ну а по поводу бандажа... мы танцевали, к сожалению, всего один раз балет “Класс Опус Икс”. И все ребята, в том числе и я, выходили в трусах, надетых на голое тело, которые едва закрывали бандаж. Нет комплекса, а есть кое-что другое... Иногда артисту лучше выйти в трико, а не в бандаже, чтобы не расстраивать зрителя не совсем идеальной фигурой.
— За все время работы в Большом, а это двенадцать сезонов, у меня вообще не было травм. Я вспоминаю, как меня однажды вызвал к себе Вячеслав Гордеев, который был в то время художественным руководителем балета, и спросил меня, как я работаю. Я удивился, поскольку работал в поте лица. А он мне: “У вас даже нет ни одной травмы, хотя у других в вашем возрасте их несколько”. Я был сражен железной логикой руководителя. Оказывается, хорошо танцуют те, кто все побиты и переломаны... Но и меня не миновала травма. Это случилось в день премьеры балета “Тщетная предосторожность”, за четыре часа до начала спектакля. Я выходил из театра через пятнадцатый подъезд, а двери у нас очень тяжелые и на жесткой пружине. Как всегда, я с лету толкнул дверь (но в этот день почему-то сняли пружины), и эта тяжеленная дверь с силой ударила меня по бедру. Сначала решили, что это ушиб, говорили, поболит и пройдет. А болело невыносимо, ночью, когда я переворачивался с одного бока на другой, боль была такая, как от укуса акулы. Наконец, благодаря генеральному директору театра Анатолию Геннадьевичу Иксанову, написавшему письмо о помощи, меня направили в ЦИТО. Когда меня там увидела замечательный врач Зоя Сергеевна Миронова, она пришла в ужас. Меня сразу же положили в больницу. Оказалось, что мышца разорвана на двенадцать сантиметров, время упущено, образовалась гематома, кровяные сумки в два кулака, сгустки крови, которые нужно было разбивать.
Это было страшно, это был кошмар, я думал о том, что мне надо менять профессию... Но в ЦИТО ко мне отнеслись с огромным вниманием и заботой, у меня было по семь процедур в день. Я вынужден был неделю снимать воспаление. Но наступил момент, когда я понял, что многое зависит и от меня, и я начал усиленно заниматься. Гимнастику делал утром, днем и вечером, растягивал ноги, занимался спиной, а потом через месяц-полтора, когда я вышел из больницы, начал усиленно заниматься в театре. И наступил такой момент, когда я почувствовал работу мышцы, тогда я понял, что могу танцевать.
— Как-то нам с Ниной Ананиашвили подарили корзину цветов в виде лебедя. Но вообще букеты всегда роскошные, поэтому трудно какой-то выделить.
— В России установилась странная традиция, когда танцовщик подаренные ему на сцене цветы передаривает партнерше. Смотрится это не только фальшиво, поскольку все знают, что за кулисами балерина вернет ему его подарок, но и неуважительно по отношению к тому, кто эти цветы подарил.
— Когда я отдаю балерине свой букет, я точно знаю, чей это букет. И знаю, что этот человек на меня не обидится.
— А дома как вы расставляете цветы?
— Это целая история. Вместе с цветами люди дарят тебе часть своего тепла и внимания. И надо ответить тем же. Чтобы цветы долго стояли, нужно каждый цветок отделить от другого, подрезать, обработать... и мы этим тщательно занимаемся. Это приятная, трепетная и кропотливая работа. У нас дома шестнадцать напольных ваз, и в них всегда цветы. А те записки, что сопровождают букеты, мы с женой читаем вслух, потом складываем их, и они хранятся.
— Как Инна перенесла рождение сына?
— Профессия балерины — это каждодневный труд, нельзя пропустить ни дня тренинга, а если танцовщица уходит в декрет, то это надолго выбивает из ритма. Но так случилось, что у Инны была травма, и мы решили воспользоваться ее простоем, и она родила сына. Я ей за это безумно благодарен, это такое счастье, что, думаю, на этом мы не остановимся.
— Сын ходит на ваши спектакли?
— Во время выступлений в Лондоне он, к моему удивлению, посмотрел три спектакля. Не знаю, с чем это связано, может быть, с тем, что была непривычная обстановка, огромный зал на шесть тысяч человек, он сидел очень близко к сцене, у центрального выхода. Когда я его спросил, кто ему больше всего понравился в спектакле, он сказал: “Ты”. И это тоже было удивительно, поскольку обычно ему нравятся кот в “Спящей красавице”, Король мышей в “Щелкунчике”, но не те персонажи, которых танцую я, — принцы, графы. А вообще у него нет особой страсти к балету. Когда его спрашивают, хотелось бы ему танцевать так же, как мама с папой, он отвечает: “Нет, вы так потеете, я так никогда не буду”. Он видит нас на репетиции, видит, как мы работаем, поэтому такая реакция. Сейчас ему шесть лет, и ему нравится заниматься карате, но если он потеет в карате, то это нормально, а в балете — нет. Хотя дома постоянно наворачивает пируэты.
