Евгения Константиновна Глушенко журналистов не жалует, интервью давать не любит. Вопросы “как вы играете?”, “как это у вас получается?” ей неинтересны, потому что “это моя “кухня”, и я никому об этом не говорю. Даже режиссер может не знать как…”. На вопросы личного характера отвечает, как в бюллетене референдума 1993 года: “нет”, “нет”, “да”, “нет”, потому что “сегодня к личной жизни такое пристальное внимание, что создается впечатление, будто больше и говорить не о чем”.
Помня слова Чехова о том, что “каждое личное существование держится на тайне”, я дала слово в тайное не углубляться, но попросила актрису дать возможность читателю, зрителю приблизиться на некоторое расстояние, при котором “состав” личности Евгении Глушенко, может быть, будет близок к разгадке.
— Вы действительно человек скрытный, “вещь в себе” или это такая маска?
— Наверное, это лучше спросить у моих близких и друзей. Да, разговоров бытовых я не люблю, хотя между женщинами, естественно, они существуют. Но углубляться в них мне несвойственно. У меня есть близкая подруга — художник по костюмам, мы дружим уже 27 лет, но и в наших отношениях есть табу — черта, за которую мы не переходим в разговорах: вот это мы обсуждаем, а вот это — нет.
— Психологи говорят, что корни скрытности берут начало в детстве. Но вы стали актрисой, что предполагает наличие открытых эмоций. Так что же было в детстве?..
— Я родилась и выросла в Ростове-на-Дону. В детстве очень любила танцевать, читать стишки, и когда с родителями ходила в гости, то, если я не слушалась, самым большим наказанием было: “Мы тебя возьмем в гости, но выступать ты не будешь”. Я готова была сделать все что угодно, только бы с меня сняли наказание.
Так было лет до пяти-шести, а потом все куда-то ушло, появились другие увлечения — я занялась спортом, не профессионально, а просто ходила в секции. И однажды мама сказала: “А не хочешь ли ты пойти в драмкружок? Там ты сможешь развить речь, научишься правильно говорить”. Мой южный грубоватый говорок маме не нравился. Я пошла в дом пионеров и очень увлеклась особой художественной атмосферой, которую создавала руководительница драмкружка Тамара Ильинична Ильинская — ей я обязана многим. Да и не только я. Из этого кружка вышли многие ныне известные режиссеры и актеры: Анатолий Васильев, Евгений Тростинецкий, Елена Смирнова, питерец Александр Марков, да и в Александринском театре много выходцев из нашего драмкружка.
Я очень любила все, что было связано с нашими спектаклями: любила шить костюмы, нашивать блестки, репетиции… И хотя я человек зажатый, сцены не боялась. Мне и сейчас легче сыграть спектакль, чем произнести речь. На сцене я освобождаюсь.
Желание стать актрисой, конечно, было, но уверенность в том, что я могу ею стать, отсутствовала. Когда я ходила в театр или смотрела кино, то видела, какие все актрисы красивые, а во мне не было ничего особенного — ни ног от горла, ни тонкой талии, ни роста… Ну симпатичная, и все. Но однажды студийцы в мое отсутствие обсуждали, кто может стать актером, а кто нет. И Тамара Ильинична сказала: “А вот Женя могла бы стать актрисой”. Ребята мне это передали.
— То есть вы стали актрисой вопреки “отсутствию” фактуры...
— Да, я поступила в Ростовское училище искусств и, закончив первый курс, решила попробовать…
— …покорить Москву?
— Нет, об этом я не думала, просто решила попробовать, на что я способна. Я до сих пор не знаю, почему так поступила. Гордыня это была или амбиции… Нет, амбиций у меня не было, скорее это был импульс — я часто поступала импульсивно, и это как раз был тот случай. В это время еще два студийца ехали поступать в Москву, и это придало мне решимости.
Как и все, я поступала во все театральные вузы сразу, не представляя, где лучше, где хуже. Когда я поступала в ГИТИС, в приемной комиссии сидел преподаватель института актер Гутиэрес — он снялся у Хейфица в фильме “Салют, Мария!”. Позже он уехал в Испанию. Я прошла первый тур, а на втором он спросил меня: “Ты откуда?” — “Из Ростова-на-Дону”. — “А почему не гакаешь?” — “Не знаю…” — “Ну-ка, повернись”, — попросил он. Я повернулась. “У тебя каблуки повыше есть?” — “Найду”, — ответила я. “Приходи на третий тур на каблуках повыше”. Туфли мне срочно прислали поездом, но они не понадобились, поскольку я прошла все туры в Щепкинском училище — осталось сдать общеобразовательные предметы.
— Наверняка к вам в училище приходили кинематографисты выбирать “натуру”...
— Конечно, приходили и кого-то отбирали. Но так, чтобы мне говорили: “Девушка, мы вас приглашаем на съемку”, — такого не было.
— Обижались? Хотелось попасть в кино?
— Конечно, хотелось. Но я не помню, чтоб мне было завидно или больно оттого, что выбрали не меня.
— Однако первая же ваша роль в “Неоконченной пьесе…” оказалась звездной. Да и все остальные — прямое попадание в зрительские сердца, они как будто написаны для вас специально. Это та самая госпожа Удача или случайность?
— Будем считать, случайность, поскольку не я искала, а меня находили. Я уже была актрисой Малого театра, закончила первый театральный сезон, жила в актерском общежитии. Моя подруга пробовалась на одну из ролей в “Неоконченной пьесе…”. Ассистент режиссера ее спросила: “Нет ли у тебя на примете молоденькой девушки на роль Сашеньки Платоновой? Где мы уже только ни искали — все не то!”. “Я дала твой телефон, — сказала подруга, — так что тебе позвонят”. Я поблагодарила, но в ожидании звонка не трепетала. А через день мне позвонили и пригласили в студию.
Я приехала, и мне сказали, что Никиты Сергеевича еще нет, а я могу пока почитать сценарий. Пришел Михалков, мы познакомились, и он в присущей ему легкой манере спросил: “В каком театре работаете?”. Когда я сказала: “В Малом”, — он состроил такую гримасу, что хотя я и не была взрывным человеком, но внутри меня все загорелось. “Черт! — сказала я себе. — Как же хочется, чтобы вы изменили свое мнение о Малом театре!”
Михалков рассказал мне об образе моей героини, о том, как он его видит. Попросил рассказать о себе и в это время сделал знак, чтобы меня снимали. Были еще одни пробы, и я поняла, что ничего не получится. Ну не получится, и не надо. У меня ведь был театр, да и страстного желания сниматься я не ощущала. Но меня пригласили в третий раз, я приехала, Михалков сказал, что надо сыграть финальную сцену (сцену в воде). Эта сцена требует больших эмоций — это я понимала и честно сказала режиссеру: “Я не смогу… я не знаю как, не знаю, что вы от меня хотите”. — “Ничего не хочу, — сказал он. — Просто запиши этот текст на бумажку и читай, не обращая внимания на камеру”. Я переписала текст и начала читать: “Мишенька, муж мой любимый…”. И вдруг я стала рыдать — слезы брызнули мгновенно — и, плача, я продолжала читать.
То состояние, которое нужно было сыграть, я нашла в себе, я это сделала. И Михалков сказал: “Вот так и надо сыграть. Будет очень хорошо, если так получится”.
— Вы впервые оказались на съемках, да еще в звездном составе. Не тушевались?
— Нет, вы знаете, там была такая легкая дружеская атмосфера. И главное — я чувствовала, что режиссер со мной в каждом кадре, он вел меня.
— Вы действительно сыграли на пределе эмоций. Говорят, что такие сцены удаются, когда и в жизни присутствует любовь или состояние влюбленности...
— Да, я слышала, что так говорят. Но тогда я не была влюблена, и романа никакого не было. Я была свободна, может быть, поэтому и получилось. То, что было во мне глубоко запрятано, режиссер вытаскивал из меня, настраивал, как музыкальный инструмент.
— Разве отношения с Александром Александровичем Калягиным не зародились именно тогда, на съемках?
— Нет-нет. Мы были просто добрыми партнерами, и все. У меня была своя жизнь, у него — своя. Когда невзначай встречались, то общались формально. “Как дела?” — “Хорошо”. — “Придешь на мой спектакль?” — “Не могу”.
Спустя полгода состоялась премьера фильма. На вечере у всех было хорошее настроение, было очень весело, мы танцевали, и Александр Александрович сказал мне: “Выходите за меня замуж”. И я так же легко ответила: “Да, конечно, давайте…”. Мы тогда были на “вы”, и никто из нас всерьез не воспринял эти слова. Через год мы поженились...
— Потом родился ребенок, а это всегда большое испытание для семьи, а тем более для актерской...
— Ребенок появился не сразу. В нашей семье уже был ребенок. Дочка Александра Александровича от первого брака Ксения. Когда мы поженились, ей было девять лет.
— Роль мачехи не менее сложна, чем любая актерская роль.
— Я не прочувствовала этой сложности. У нас всегда были замечательные отношения, и они сохранились до сих пор. Это очень дорогой, родной и близкий мне человек, и сейчас, когда дочке 35 лет и она живет в Америке, мы скучаем друг без друга, когда долго не видимся, перезваниваемся, ездим друг к другу в гости.
А сын — это, конечно, большая радость и большое испытание. Нам очень помогали мои родители — они всегда были с ним рядом, и Денис их обожает.
— Дети не пошли по стопам родителей? Вы не пытались их направлять?
— Когда дочке было лет 15—16, она спросила: “Пап, может, мне в артистки пойти?”. И Саша сказал: “Если ты так спрашиваешь, значит, не надо”. И она стала дизайнером.
Сын, когда был маленький, любил кривляться перед зеркалом, что-то изображать. Он посмотрел Шерлока Холмса и попросил купить ему трубки. Отец ему покупал трубки, как у Шерлока Холмса, и трости, как у Чарли Чаплина. Так что у него было несколько настоящих трубок и тростей.
Помню, был очень забавный случай, когда Саша сыграл Ленина в “Так победим”. Денис был тогда маленький, и один портрет, где Саша в образе Ленина, мы подарили моим родителям. Дедушка объяснял Денису, что это папа в образе Ленина, но он не в состоянии был понять, что это такое. И когда он приехал в Москву и увидел памятник Ленину, то сказал: “Это мой папа!”. Мы очень смеялись.
Когда Денис подрос, я спросила: “Хочешь стать актером?” — “Я не знаю…” — неопределенно ответил он. И никто из нас не стал на него давить.
— Кто для сына больший авторитет в семье — вы или отец?
— Думаю, отец. Но Денис рано стал самостоятельным — в 15 лет мы отправили его учиться в Америку, где он окончил гуманитарный колледж. Сейчас ему 22 года, он будет поступать в аспирантуру в Москве. Будет заниматься философией. Он вполне взрослый человек, и руководить им, несмотря на семейные авторитеты, было бы глупо.
— Но свою роль мамы-опекунши вы выполняете?
— Да, конечно, меня интересует, чем занимаются мои дети, но быть мамой-курицей я не могу. Я мама-друг, и в жизнь своих детей не влезаю, не живу их жизнью. Ведь когда ты разговариваешь с подругой и задаешь ей вопросы, ты не живешь ее жизнью. Так же и с детьми.
Есть родители, которые постоянно пасут своих детей и, расставаясь утром, вечером задают им тысячи вопросов: “Что ты делала? А что он сказал? А что ты ответил?”. И если мой сын о чем-то говорит с отцом, я не буду его расспрашивать, о чем он говорил. Если он захочет — сам расскажет.
— Как думаете, такая отстраненность не мешает семье?
— Наверное, члены моей семьи на этот вопрос ответили бы определеннее, чем я. Наверное, мешает… Меня дочка иногда спрашивала: “Женюра, ты куда улетела?”. — “А… сейчас вернусь”, — и возвращалась.
Дети, конечно, требуют внимания. И если сын, например, просит что-то приготовить, а у меня есть время, я обязательно приготовлю. А если нет, он говорит: “Давай приготовлю я”.
Но иногда я чувствую, что мне необходимо побыть одной, и я говорю Денису: “Ты меня сейчас не трогай”. — “Хорошо, — говорит он. — Ты скажи, когда можно будет говорить. Тебе сколько времени надо?”. Мы начинаем смеяться, и я отключаюсь от своих проблем.
Конечно, бывает так, что я не всегда могу справиться с собой. Но у меня есть способ сбросить то плохое, что накопилось во мне. Я обязательно нахожу какой-то вид деятельности: бросаюсь убирать или иду пешком несколько километров... Это очень помогает переключаться.
— Не секрет, что в театральной среде, как и кинематографической, недоброжелателей хватает, как и доброхотов-сплетников. Вам наверняка приходилось сталкиваться с этими явлениями. Как обычно реагируете?
— Как-то давно я спросила у одной актрисы: “Как ты реагируешь, когда тебе говорят что-то неприятное?”. Она ответила: “Я мысленно поворачиваюсь к этому человеку спиной”.
А сын рассказал мне такую историю: в колледже, где он учился, были двое ребят, которые вроде бы дружили, но при этом один другому как-то сказал: “Я тебя ненавижу!”. — “А я тебя не ненавижу, — отреагировал другой. — Ведь это сколько сил надо, чтобы ненавидеть! Тебя просто нет в моей вселенной”.
Я не могу сказать, что я так же реагирую на сплетни, но в моменты негативные я между собой и человеком как бы ставлю экран.
— И, как я понимаю, еще тусовку не жалуете?
— Я люблю приходить на премьеры в Дом кино или Киноцентр, когда мне это нужно и интересно. И тогда мне не важно, кто сидит рядом со мной, потому что я пришла не общаться, а смотреть. Но когда я общаюсь, я стараюсь быть со всеми доброжелательной.
А в тусовке, я заметила, люди не общаются друг с другом. Мне кажется, им важно не общение, а то, как люди реагируют на них, как воспринимают. Это такая игра — игра в общение. Наверное, и она нужна.
— Ну а в “женских разговорах” участвуете?
— Конечно. С удовольствием говорю о проблемах, которые волнуют всех женщин: как сделать так, чтобы хорошо выглядеть, о диете, кремах или выспрашиваю рецепт какого-нибудь блюда, которое мне понравилось.
Но я не люблю обременять кого-то своими проблемами. У меня есть несколько дорогих мне людей, к которым я просто прихожу, когда мне плохо, и им ничего не надо рассказывать — мне с ними становится хорошо.
— Мужа обременяете домашними проблемами?
— Что касается меня, детей, семьи — это для мужа свято, тут я могу положиться на него полностью.
Другое дело, что у меня есть такое свойство характера — драматизировать события. Иногда я слишком погружаюсь в себя, мрачнею, но одно слово мужа, точно найденное и подчас остроумное, разбивает все, что я нагромоздила в душе и голове…
А если просто пришли плохие мысли, то я точно знаю, что я должна с ними перебыть. Значит, они мне даны для того, чтобы что-то понять.
— У вашего мужа свой театр. Никогда не хотелось там сыграть?
— Вы знаете, после того как мы поженились, нам не раз предлагали сняться вместе, но мы отказывались. Не сговариваясь, мы поняли, что лучше нам этого не делать. Это наше индивидуальное решение.
— Александр Александрович дает творческие советы, помогает в работе?
— Конечно, помогает. Бывает так, что я вижу роль, но не чувствую ее. Так, одну сцену, которая не получалась у меня в фильме “Влюблен по собственному желанию”, мы с Сашей разбирали, и он показал мне (очень деликатно, не навязывая своего мнения) одну краску характера. “Попробуй, — сказал, — если режиссеру понравится…”
— Кстати, играть “милую дурнушку”, как говорил герой Янковского, наверное, было не очень приятно?
— Ну что вы! Было очень весело и интересно! Я не думала, как я буду выглядеть и что обо мне скажут. У меня было очень гладкое лицо, и гримеры лепили мне прыщи из латекса, затягивали волосы, чтобы подчеркнуть мою непривлекательность. Нет, никаких комплексов я не испытывала. Мне мама никогда не говорила: “Какая ты красивая!” Хотя я считаю, что детям это надо говорить. Но меня воспитывали строго и, наоборот, говорили: “Посмотри на других девочек. Вот как-то ты все не так делаешь, двигаешься…”.
По сценарию моя героиня была другая, чем получилась в результате. Она должна была быть худой, с длинным носом. А у меня совсем иная фактура — я никогда не была субтильной. И я предложила режиссеру идти от обратного: я буду толстеть, а потом худеть. И он согласился.
— Вас на улице узнают, оказывают знаки внимания?
— Это бывает нечасто, но очень приятно, когда тебе улыбаются и говорят: “Здравствуйте”. Я тоже здороваюсь и улыбаюсь в ответ. Но иногда бывают такие диалоги — дама останавливает меня и спрашивает: “А вы меня не знаете?” — “Нет, не знаю”. — “Что-то мне ваше лицо знакомо, — говорит она. — Вы похожи на какую-то актрису”. — “Да, — отвечаю, — мне многие это говорят”. И иду дальше.
— То, что у вас нет блестящей фактуры, за которой охотятся режиссеры, заставляет чувствовать свою невостребованность?
— Я рада и счастлива тому, что послала мне судьба или, если хотите, Господь. Я получила больше, чем предполагала. И у меня никогда не было и нет чувства невостребованности и нет оснований сетовать на судьбу. Идет жизнь, есть работа в театре… И если не снимаюсь, значит, не суждено. А может быть, это еще будет… Но суетиться и тем более страдать по этому поводу я никогда не буду.
— Стало быть, можете со всей ответственностью сказать, что жизнь сложилась?
— Сказать так — значит, поставить точку, а у меня есть ощущение, что впереди много интересного и, как говорит один из героев шекспировской пьесы, “надо лишь всегда быть наготове...”.
