Четыре партии между двумя чемпионами мира — Гарри Каспаровым и Анатолием Карповым, прошедшие 19-20 декабря прошлого года в Нью-Йорке и завершившиеся победой Карпова со счетом 2,5:1,5, вызвали не столько интерес, сколько любопытство. Я не добавляю к их титулам приставку “экс”: ведь не говорят “бывший президент Америки”, нет — по-прежнему уважительное “господин президент”! А в том, что соперники навсегда вошли в историю шахмат, сомневаться не приходится.
У читателя может возникнуть встречный вопрос: почему журналист беседует только с одним из участников поединка? А вы попробуйте поговорить с проигравшим Каспаровым! Словно на иголках отсидел он на экспресс-конференции после матча, без обычного остроумия ответил на вопросы, заверил, что его больше интересует предстоящая встреча с компьютером “Deep Junior”, и спешно покинул зал.
Карпов же еще добрых полчаса раздавал автографы. Американцы, еще в советские времена настроенные на то, что Анатолий плохой, а Гарри хороший, стали вслух сомневаться по этому поводу. Как мало надо человеку, чтобы прийти к тому или иному выводу!
— Анатолий, в скольких же измерениях предстала перед вами жизнь! Настольный теннис, лыжи, любимая игра, известность и интересные друзья...
— Известности быть не могло. Понимание возможности, если хотите. Гарантий никто не дает. Одно — это собственное видение его, другое — процессы, которые происходят. Каких-то 14 лет назад никто не мог предположить, что развалится Советский Союз. Мы живем в эпоху грандиозных событий. Я вот три с половиной года работаю с ЮНИСЕФ по детской программе: в мае 2002 года мне поручили проведение программы ликвидации йододефицита в странах Восточной, Центральной и Южной Европы. А партнер у меня — Роджер Мур. Если бы когда-нибудь кто-нибудь сказал, что чемпион мира по шахматам из России будет сопредседательствовать с Джеймсом Бондом, наверное, мир бы перевернулся!
— Ваша жизнь поинтересней, чем у Бонда! Вспоминаю нелегкий ваш путь наверх, ревнивую встречу юного чемпиона старой гвардией, “войну психологов” в Багио и немало другого, с чем, похоже, было легче справиться приемами 007, чем на 64 клетках...
— Немало, честно говоря, было интересного... Мир изменился. А по шахматной жизни я прошел с тем же видением, с которым и начинал. В каком-то смысле в самой игре произошли перемены — политические. Но дух ее, дружеское общение с коллегами — все те же.
— За исключением того, что сегодня в шахматах федераций и версий — что в профессиональном боксе.
— Это точно. Стало трудно настраиваться на продолжительную серьезную работу, потому что наверху происходит какая-то ерунда с чемпионатами мира, переделами, изменениями правил, регламентов. Илюмжинов уничтожает престижность звания чемпиона мира, делает этот титул проходящим, проходным. Будет 20 чемпионов мира за 20 лет? Ну и будет! История великих чемпионов может оборваться на Каспарове. И все это оправдывается тем, что, дескать, “классические” шахматы сегодня не воспринимаются, они не для... телевидения.
— А как же матч Ботвинник—Решевский, когда ходы передавались по радио?..
— А Ботвинник—Таль, Ботвинник—Петросян, Спасский—Фишер?.. “Быстрые” шахматы интересны, азартны, но в них нет времени для поиска верного хода, корректного опровержения замысла противника.
— Когда-то в теннисе публика аплодировала только красиво выигранному мячу — нынче болельщики не скрывают ликования, если соперник их любимца ошибся на подаче!
— Это чудовищно! Новые поколения растут иначе. Известен случай, когда Каспаров взял назад ход с Юдит Полгар. Это активно обсуждалось в Линаресе. Гельфанд с перепугу вообще отказался просмотреть видеозапись, чтобы не спросили его мнение. А Бореев говорит: “Ясно, что взял ход назад. А что, отменят результат партии, что ли? Переигровка будет?”
— А что, может быть, — говорю. — Юдит не протестовала в срок. Ничего не будет. Разве что моральная сторона...
— Ну-у, — протянул Бореев, — это кого вообще волнует...
Но мы говорили не о шахматах наверху — лишь об общем состоянии дел. А здесь ничего не изменилось. Как и в конце 60-х, когда я начинал ездить по свету, общность наша остается аполитичной, далекой от интриг. Если люди нравились друг другу — сходились, нет — так нет. Так, по крайней мере, складывалось у меня. Скажем, с 66-го года мы приятели с Любошем Ковалеком. Ничего не изменилось, когда он эмигрировал из Чехословакии после известных событий. Помню, я играл в турнире, на котором стал гроссмейстером (1968 год, Венесуэла, Карпов тогда стал самым молодым гроссмейстером в мире. — Э.П.), и вдруг приходит указание Спорткомитета: всем “сняться”. У меня шансов выполнить норму было мало, но я сказал: не уеду, так как турнир с гроссмейстерской нормой и у меня нет вопросов к Ковалеку, поскольку мы друзья. Не стань я гроссмейстером, вероятно, это припомнили бы не раз, мог на несколько лет остаться невыездным. Но я стал. А Ковалек выиграл турнир! Штейн, который был со мной, жутко перепугался. Потом, когда его спросили, почему не выполнил указание, он сказал: “Я не мог молодого человека оставить одного”. Как бы прикрылся мною! Что было достаточно удивительно, поскольку Штейн был уже многократным чемпионом страны.
— А перемены вверху начались, видимо, с Фишера — достаточно взять космически подскочившие гонорары...
— Почему все говорят о Фишере? Бобби начал этот процесс, но он ушел рано. И, несмотря на всю сложность коммунистической системы, мне тоже удалось многое перекроить. При мне, скажем, произошло резкое повышение призов на международных турнирах. Почему-то забыли, что первые состязания с экстра-призами случились как раз тогда, когда я стал чемпионом. Турнир в Италии — $15000! Были раньше такие призы? Две с половиной-три тысячи считались пределом мечтания! С моих персональных выступлений начались турниры Тилсбурга, я стоял у истоков Бугойно, с меня начались крупные международные турниры в Линаресе — тоже с высокими призами. Мне удалось в качестве чемпиона достаточно серьезно продвинуть благосостояние шахматистов.
— И полностью прекратить отдачу валюты Госкомспорту?
— Дело обстояло несколько иначе. Когда я пришел в шахматы, мы вообще ничего не отдавали: в СССР призы и премии международные налогом не облагались. И если бы Спасский не продул Фишеру, так бы все и продолжалось. Хотя попытки такого рода предпринимались и раньше. Когда я выезжал на чемпионат Европы-68, дали подписать бумагу: должен сдать по приезде призовые деньги и получить мизерную компенсацию взамен. На наше счастье, в то же время отправился на турнир в Гастингс Ботвинник. Приз свой он стразу отбил, а деньгами за выступление в сеансе должен был поделиться с государством. Михаил Моисеевич был человеком жестких нравов и привычек. Он приехал в Москву и, когда отчитывался, сказал: “За выступление я получил шубу для жены. Можете отрезать половину!” Короче, отстали от нас еще на четыре года.
Но Спасский нанес всем большой ущерб. Не столько проигрышем, сколько пренебрежением к создавшейся ситуации. Получил он баснословные деньги — $150000 (с учетом добавки английского миллионера). Серьезные деньги в 1972 году. Доллар-то был другой!
И Борис купил шикарный автомобиль. Чем привел в ярость Павлова, руководившего Госкомспортом, так как ставил машину либо рядом с его стоянкой, либо прямо на “министерское” место! Эффект был чрезвычайный. Павлов вышел в ЦК с идеей обложить шахматистов налогом. К счастью для игры, я тогда уже стал чемпионом мира. Но окончательно спас нас Полянский — он курировал спорт в ранге заместителя Предсовмина и понимал: шахматы — визитная карточка страны. “А вы с шахматистами советовались?” — спросил он у Павлова. И предложил в первую очередь встретиться со мной. В мае 1975 года, насколько понимаю, мне удалось защитить права всех шахматистов.
Абсолютно отбиться от атаки было невозможно, надо было в первую очередь подумать о защите основной массы — тех, кто получал призы до $1000. Тогда еще были инвалютные рубли, и за доллар давали 60 копеек. Мы договорились: первая тысяча долларов налогом не облагается. Так 90% моих коллег сохраняли свои призы. Второе (и многие великие деятели культуры поражались, как мне удалось провести этот пункт): от тысячи до $10000 — то есть из следующих $9000 — мы получали половину, а вторую нам компенсировали по ущербному курсу — в рублях. С точки зрения советских бухгалтеров и финансистов мы опять-таки уходили без налогов, а получали часть валютой, вторую — “деревянными”. А дальше было записано, что по особо крупным призам будут приниматься отдельные решения правительства и Совмина.
Большего добиться было просто невозможно. Зная эту систему и побывав в ней, вы прекрасно понимаете, что это так. Я заработал для Советского Союза более трех миллионов долларов. И рекорд этот останется навсегда, так как... нет уже Советского Союза!
— В жизни, как и в шахматах, ход назад не возьмешь — все равно вернешься “в другое состояние”. Есть у вас ходы, которые хотелось бы забрать?
— Наверное, есть. Ясно, что никогда не повторилась бы глупость первого матча с Каспаровым. Можно было предпринять попытки сыграть с Фишером. Если бы я не наделал в Багио кучу ошибок в матче с Корчным, отец, быть может, прожил бы дольше. У него был рак, но врачи сумели заблокировать развитие болезни. А когда я проиграл три партии подряд, прямо на рентгеновских снимках видно, как пошла опухоль...
— Не сомневаюсь, что между шахматистами ставших самостоятельными республик сохраняются прежние дружеские отношения. У меня, к сожалению, до сих пор не было возможности поблагодарить вас за все, что вы сделали для моего друга — гениального шахматиста и человека Миши Таля...
— Увы, эта история наглядно продемонстрировала сложности переходного периода. Я позвонил начальнику ГАИ Московской области и объяснил, что останки Таля должны проследовать в Латвию не поездом, а на машине. Время смутное — в Смоленске, в Белоруссии то и дело грабили на дорогах. Он заверил: до границы России милиция проследит за печальным маршрутом. А в ставшей самостоятельной Латвии правительство не нашло $15000 в год, чтобы поддержать Дом-музей Таля, принесшего республике неувядаемую славу.
Мы перевезли в Москву все что осталось: призы, книги, грамоты, шахматные наборы, подаренные Мише, фотографии. В гостинице “Минск” был открыт клуб Таля — “Клуб четырех коней”. Но потом гостиницу поставили на капитальный ремонт...
Таможня российская, узнав, что мы перевозим наследие Таля, сразу же оценила его и потребовала уплатить налог! Выручил Чубайс. Я написал ему, и он велел выдать нам все. Но оказалось, что таможня передала все на склад. А за хранение на нем платить надо было еще больше! Свободный рынок!..
— От этих российских реалий вы и скрываетесь то во Франции, то в Испании?
— Нет, я живу в Москве. Выступал за французский клуб, теперь чаще посещаю Испанию, так как играю за “Валенсию”. Чем занимался, тем же занимаюсь и сейчас — благотворительностью. Фонд мира существует уже 40 с лишним лет, и я, наверное, самый опытный президент такой организации — 21 год руковожу, а она не развалилась даже с развалом СССР. Более, мы растем, заслужив и определенное признание ООН: Peace Messenger — крупнейшая ее награда.
