Я хотел найти звезду. Абсолютную. Без дураков. Избалованную любовью и поклонниками, властью и богатством, деньгами и автомобилями, афишами и выносами на руках. Такую, слава которой может только присниться. Которая знает, что такое любовь миллионов. Принцессу грез, которую обожают все: от Сталина до колхозницы или от Ельцина до Мао Цзэдуна.
В нашем многомиллионном государстве я нашел только одну такую — Лидию Смирнову. Этот разговор родился из нескольких встреч. Последняя — телефонная — была сразу после тяжелой операции, когда Лидия Николаевна вернулась домой после четырехмесячного пребывания в больнице. 13 февраля у нее очередной день рождения.
СПРАВКА: Лидия Смирнова — народная артистка СССР. Ее звездные роли: Шурочка в “Моей любви” — любовь поколения 40-х, сваха в “Женитьбе Бальзаминова” — любовь поколения 50-х, “Деревенский детектив” — роль продавщицы в деревенском детективе про Анискина — любовь поколения 70-х.
И вот мы у нее дома. Сталинская высотка. Она встречает меня как посла иностранной державы. Предельно вежливо. Квартира напоминает царского жандарма. Со значением, но небольшая. Огромная лестничная площадка и маленький холл. Сразу налево — дверь в небольшую гостиную, а оттуда — в будуар.
Я становлюсь немного застенчивым среди сатанинской атмосферы сталинского дома. Мы в гостях у женщины, которую боготворили летчики и комиссары, но больше всех балдели — уголовники.
Я прохожу в гостиную. Во время первой встречи хозяйка дома спрашивает:
— Вы хотите есть?
— Немного.
— Идемте на кухню. — Я почти отказываюсь, и вдруг Лидия Николаевна открывает “страшную” тайну.
— Я когда голодная, мне кажется, что все вокруг меня голодные. А когда сытая, мне кажется, что все сытые. Сейчас я — голодная. — Она достает красную икру. — Вы ведь наверняка пьете кофе?
— Зачем?
— А как же?! Это же мода. Кофе в одной руке и сигарета в другой.
— Я пью чай, — отрекаюсь я от вредных привычек.
— А я люблю чай из лепестков розы. Быстро заваривается.
Лидия Николаевна достает чашки.
— Забавно наблюдать все эти современные кофейные ритуалы. Сидят молодые актрисы: в одной руке кофе, в другой сигареты. — Лидия Николаевна изображает томную диву. — Это так смешно наблюдать, и говорят: “Все говно”. Так зачем вы пришли?
— Ищу комсомольскую богиню.
Мы переходим в гостиную. За окном сумерки, похожие на цвет мундира генералов КГБ, которые некогда густо населяли этот дом.
— А вы давно живете в этом доме?
— 45 лет. Мне квартиру дал Берия.
Я, кажется, недопонял, к какой женщине я попал в дом. Правильнее сказать, к героине какой трагикомедии...
— Вы и со Сталиным общались?
— Да.
— Что он вам сказал?
— Ничего. Он только посмотрел на меня и хмыкнул.
Пятьдесят лет назад советский Зевс, глядя на советскую Афродиту, мог только красноречиво хмыкнуть. А что еще может мужчина, когда видит идеал? Правда, Сталин любил соперницу Смирновой — Серову.
— А что с Берией было? — Во время последнего разговора Лидия Николаевна рассказала про “это” все.
— С Берией? От него зависела наша квартира. Этот дом строили пленные немцы для генералов КГБ. А позже сюда стала вселяться художественная элита. Здесь и сейчас многие живут... Зыкина, Богословский, Ширвиндт... Михаил Жаров жил со мной на одной лестничной площадке. Приехала я смотреть квартиру, увидела, села в лифт и упала в обморок. Очнулась — сумочка в одной стороне, зонтик в другой, а на до мной — мужчина. “Что с вами? Что с вами?” — “Все нормально. Просто я квартиру получила.” Неужели вы не видели мою “Первую любовь”? — неожиданно спрашивает она и укоризненно машет рукой. — Помню, как ко мне однажды женщина на фестивале подбежала. Лицо просто горит от счастья. Подталкивает ко мне свою дочь. Говорит: “Эта та самая Смирнова!!! Гордость Советского Союза. Ты знаешь ее?” А ее дочь хмыкает (Лидия Николаевна широко раскрывает рот, изображая дурашливую дочку) “Не-а”. Вот. Молодежь меня уже не знает. А я работала с легендарными людьми. Например, с Петром Олейниковым.
Так вот... Про наш дом хотели снимать фильм. Серий двадцать. Прошла только одна серия, и фильм закрыли. Кому-то он не понравился. А ведь дом — эпоха... Так вот, Берия... Звоню, я как-то своему мужу Раппопорту, который был далеко от Москвы на съемках. И говорю: “Дорогой, кажется мы опять не получим нашу квартиру”. — “Почему?!” — “Бе сняли”. — “Какую Бе?”
Лидия Николаевна возмущается даже спустя 45 лет:
— Он думал, что я сейчас по аппарату скажу. Я говорю — сняли “Б” и “Е”. Вы представляете, это по междугородной связи, которая прослушивается? Наконец он понял, о каком “Бе” я говорю, и повесил трубку. Тем не менее квартиру эту нам дали.
— Видели, там висит свисток и палка. — Она показывает на прихожую. — Это мне Щелоков подарил в 80-х годах.
В этом доме есть следы многих героев ушедшей эпохи. Даже зятя Брежнева.
— Я ведь получила почетного милиционера в 80-х годах. Хотя правила вождения нарушала. То на красный свет поеду, то еще что-то. Меня останавливают, а я говорю милиционеру: “Вы знаете, меня сам ваш министр наградил...” — Лидия Николаевна не заканчивает рассказ. Понятно, что милиционеры сами отлипали.
— А откуда это, откуда то? — спрашиваю, показывая на стены.
— Подарки... — Лидия Николаевна задумывается, — ото всех...
— Легенде от почитателей?
— Вы знаете, а я не реагирую на слово “легенда”. Меня сейчас часто стали называть “легендарная”. А я думаю, это что, они про меня? Боже, какие дураки. Я всегда смеялась над собой.
— Чтобы выбиться в этой профессии, одного таланта мало. Профессия актрисы вредней, чем у сталевара. Сплетни, зависть...
— Вот именно. Знаете, как я с этим борюсь? Говорю о себе хуже, чем про меня могут сказать другие.
Лидия Николаевна приносит лимонные дольки в сахаре. Рядом пролетает самолет. Кажется, что она живет где-то под небесами.
Я объясняю, что мы хотим запечатлеть последнюю советскую звезду. Это главная цель нашего визита. Лидия Николаевна уходит переодеваться. Говорит, из соседней с гостиной комнаты:
— Я всегда носила все английское. И всегда брюки, когда их еще никто не носил.
— Скрывали свои ножки?
— Ничего я не скрывала. Просто мне было так удобнее. Я вообще всю жизнь была очень спортивной. Занималась на байдарках, слаломом, плавала. И со своим первым мужем Сережей познакомилась на лыжах. Они бегали мимо меня. Мы встретились глазами, оглянулись — через месяц поженились. Мы безумно полюбили друг друга. Романтическая любовь — это величайший талант.
Она выходит в маленькую гостиную, похожая на ослепительную учительницу английского языка. Смотрит на меня. Показывает царским жестом на застекленный шкаф:
— Вся Москва знает, что я коллекционирую кукол. Тут весь Советский Союз. — Она показывает на гипсовых и бумажных людей, навеки застывших в своих национальных костюмах.
Я вспоминаю про кукольные коллекции новых русских, у которых куклы сделаны из фарфора и воска, а не из папье-маше и пластмассы.
— Вот эта кукла куплена мной во Франции, а эта подарена послом Китая. А это вьетнамские куклы. Вы знаете, что вьетнамцы специально мажут зубы черной краской. Это их представление о красоте. Они жуют какую-то специальную траву, которая укрепляет десны и окрашивает зубы.
Я внутренне вздрагиваю от такого идеала.
— Я всегда делаю то, что красиво, — продолжает комсомольская богиня. — Живу эмоциями, а не разумом. Ведь главное — красота...
За этими ее словами скрывается целая философия актрисы, которую научили, чтобы прежде всего все было КРАСИВО. Как в прекрасной математической формуле.
— Меня всю жизнь очень много фотографировали, я знаю, какая половина моего лица рабочая, какая нет. Снимать меня нужно с правой стороны. Это рабочая часть лица. С нижней точки снимать не нужно. Только с верхней. Я знаю это потому, что мой муж Раппопорт, который снимал почти все фильмы Герасимова, начиная с “Молодой гвардии”, меня так любил, что постоянно меня фотографировал. Он сделал мои самые лучшие портреты. Он вообще, как никто, умел делать портреты. А когда я уезжала, он вклеивал мои фотографии в альбомы. Эти альбомы росли как грибы. Сейчас их столько накопилось. Хотите покажу?
Она достает из шкафа тяжеленные альбомы. Я начинаю перелистывать огромные фолианты с фотографиями. Рядом с актрисой много военных.
— Вас, наверное, особенно обожали летчики и комиссары?
— Да нет, — отвечает Лидия Николаевна, приготавливаясь к съемке. — Меня, как это ни странно, любили зэки. Очень много писем приходило от них...
Герои и любовники того времени, стиль которого определяли широкие комсомольские проспекты, туго перетянутые официозными сталинскими лозунгами, мыслили категориями сталинской Конституции и всемирного Интернационала.
Вместо шпаги использовали серп, вместо плаща — снопы пшеницы, зато тело оставалось непревзойденным. Победив на экране, эти любовники не могли сделать того же в жизни. А очень хотелось.
Я продолжаю рассматривать фотографии.
— Почему вы никогда не улыбаетесь?
— Я не умею улыбаться. Это заметил Райзман. До него этого никто не замечал. А он как-то взял мои фотографии, где я смеюсь, прикрыл на всех фото рот, а у меня везде грустные глаза — как будто я плачу.
Это были глаза эпохи. Только они почему-то все время плакали. Хотя о жертвах никто и не думал говорить, говорили и снимали только про героев.
— Я знала почти всех самых лучших людей эпохи, — неожиданно говорит богиня.
— А Виктора Шкловского? — спрашиваю я. Думая, что с этим литературоведом она точно встречаться не могла. Лидия Николаевна реагирует достаточно бурно.
— Шкловского! Конечно, знала. Но... — она делает многозначительную паузу. — Шкловский и актрисы — это же вещи противоположные. Он — умнейший человек, мыслитель, а мы... — она не продолжает. Ясно, что актрисы — другого племени.
Я еще раз поражаюсь силе ее иронии, способности сказать о себе то, что другой бы никогда не сказал.
— У вас подруги есть?
— Ну какие среди актрис подруги, — эту фразу Лидия Николаевна произносит с интонацией: “Эх, наивный вы человек”.
“Соперницы”, — проговариваю я про себя ее мысль.
Лидия Николаевна подсказывает фотографу: “А вы через чулок снимайте. Меньше морщин будет”.
Я думаю, это шутка. Позже узнаю, что это действительно ухищрение кино- и телеоператоров, которое сглаживает на лице морщины.
— Вы видели, как Лучко сфотографировали? — она показывает какой-то иллюстрированный журнал с отретушированным портретом Клары Лучко.
Дальше не продолжает. Без комментариев. Ее профессионально задевает, когда актрису представляют с морщинами или слишком отретушированно. Она привыкла, что актриса — это идеал. Идеал всегда должен оставаться идеалом. Это норма. Так ее учили.
Мы смотрим по видеомагнитофону фильм, посвященный Дунаевскому и Лидии Смирновой.
Лидия Николаевна внимательно смотрит на себя 18-летнюю.
— Я, конечно, была девушка, какой хотели быть все советские девушки 40-х годов. Я воплощала их идеал. Все потом носили одежду, как у меня в фильме: белая маечка-футболочка, туго перетянутая пояском в талии.
В кадре 18-летняя Смирнова поет песню Дунаевского.
— Вы посмотрите, какая у меня фигура! — говорит она улыбаясь. — Платье я надевала прямо на тело, фигура у меня была хорошая. Мы подражали Дине Дурбин, Милице Корьюс. Этот фильм — “Моя любовь”, музыку к которому писал Дунаевский, — сделал меня сразу известной.
— А ваша встреча с Исааком Иосифовичем Дунаевским?
В их дружбе у Дунаевского было имя Шани, а у Лидии Николаевны — Лика.
Шани — это было имя главного героя, композитора, в модном в конце 30-х годов фильме “Большой вальс”.
— Какие слабые стороны были у Дунаевского?
— Слабые стороны? — она удивленно смотрит на меня. — Ну какие слабые стороны в глазах женщины могут быть у мужчины, который 13-го числа каждого месяца посылает ей белую сирень?
— А если это зима... — ловлю я на слове.
— И зимой тоже! — торжествует Лидия Николаевна.
Хорошо, что я сижу, иначе у меня подкосились бы ноги.
— Но ведь это стоит все безумных денег...
— Дунаевский был достаточно состоятельным человеком. Он был главный композитор эпохи. Его песни знали все. Их распевала вся страна. Но по сравнению с сегодняшними миллиардерами — это так...
— Зимой-то сирень не растет, — продолжаю выяснять я.
— Да нет, вы ошибаетесь, в Советском Союзе все было, — возражает Лидия Николаевна. — Белая сирень зимой стоит сколько, сколько мы получали за весь фильм... Вы знаете, при всей его занятости, он мог каждый день писать мне письма — точнее, не день, а ночь... Он казался титаном... Наверное, это была эпоха героев.
— Каждую ночь? Письма?..
— Да.
— Он мог заплакать во время письма к вам?
— Я этого не видела, но думаю, да. По этим письмам видно, как он реагировал на все, что только происходило вокруг. Очень тонко.
В последний раз я виделась с ним в Риге. Я случайно встретилась с ним в ресторане “Лидо”. Он пригласил меня со словами: “Как когда-то...” Словно намекая на нашу дружбу... И я с ним как бы попрощалась, а на следующий день он умер. Как все закольцовывается. Я так, во всяком случае, представляю, что закольцевалось.
Лидия Николаевна задумывается.
— Он был вынужден заниматься легкой музыкой, как тогда называли. Чтобы содержать свою семью. Но он был очень серьезный композитор. У него даже есть симфонии.
— Он посвящал вам какие-то песни?
— Кому? Мне? Да, одну посвятил. Надписал мне экземпляр песни “Моя любовь”: “Я ничего вам не дарю. Я отдаю то, что принадлежит Вам”. У меня даже эти ноты остались. Они написаны тушью на бумаге, — Лидия Николаевна запнулась, подыскивая нужный термин, — специальной. У меня около ста писем его хранится. В книге я не все опубликовала. Я никогда раньше об этом не говорила. Самое главное, какой он романтичный и как талантлив был во всем.
— А как человек, мужчина? — спрашиваю я, силясь представить того, кто покорил самую красивую женщину Советского Союза.
— Нет, он был некрасив... Хотя... я не знаю. Просто я не люблю красивых мужчин. У него была такая красивая душа, и он умел так красиво любить, ухаживать. Вы знаете... эта белая сирень каждого 13-го числа, которую он присылал в любых обстоятельствах и письма...
— Как вас находил почтальон?
— Я получала до востребования на почте.
— Дунаевскому, наверное, льстило то, что его возлюбленная была самой популярной девушкой Советского Союза?
— Дунаевский сделал эту популярность. Он сделал меня известной.
— Не режиссер?
— Я считаю, что успех картины и мой успех в очень многом — это успех его музыки. По поводу его чувства: если судить по тем характеристикам, которые он дает мне, он был очень влюбчивым человеком.
— Но отношения с вами — это было что-то очень серьезное?
— Я бы так не говорила. Все, что между нами происходило, мне просто очень нравилось. И только. Но и у меня был муж — Сережа, очень красивый, умный, талантливый... И у него была семья, любимый сын Женя, он бы его ни за что не оставил...
— Проблема выбора. Нет ничего серьезнее, чем это...
— Да, так же как спустя годы я выбирала между Эрмлером и Раппопортом (Сергея уже не было в живых, он погиб на фронте)...
СПРАВКА:
Эрмлер Фридрих Маркович — выдающийся советский кинорежиссер. Народный артист СССР (1948 г.). Создатель первого звукового кинофильма “Встречный”. С участием Веры Марецкой снял культовый военный фильм “Она защищает Родину”.
Раппопорт Владимир Абрамович — выдающийся советский оператор. Работал на фильмах Сергея Герасимова. Мастер портрета. Его самые известные фильмы, снятые им как оператором: “Молодая гвардия”, “Тихий Дон”, “Дочки-матери” и др.
...и тогда выбор разрешился комическим образом: Вера Марецкая сказала: “Этот будет тебе приносить всю жизнь два яйца всмятку (имелся в виду Эрмлер), а тот тебе все яйца отдаст...” Через юмор все легче переносить. Хотя за этим-то — судьба.
Лидия Николаевна садится за стол, подперев рукой щеку.
— А вас не удивляет, что у меня на спинке дивана вот это? — спрашивает она.
Я оглядываюсь. На спинке лежат разложенные медали и ордена. Орден с профилем Сталина, значок с профилем Утесова...
— Это профиль Мао Цзэдуна, — насмешливо поправляет меня Лидия Николаевна.
Я вспоминаю про любовь к ней китайцев.
— Они вас, видимо, очень любят...
— Очень. Но больше к ним я не поеду.
Слева, на спинке дивана, лежит крест с двуглавым орлом — орден эпохи Ельцина. Это так странно: на груди одного человека — ордена с серпом и молотом и с двуглавым орлом. И все это — от одного государства, для одного человека, за одно и то же. За талант. Разные эпохи, а героиня — одна и та же. Участь, которая выпадает только богиням.
Может, она и есть богиня? Без Бога. Социалистическая.
— Так вы знаете, почему они здесь лежат? — спрашивает Смирнова. — Я смеюсь над этим. Смеюсь.
Я уже знаком с этим ее секретом. Если не смеяться над титулами, остается зазнаться. А это во сто крат хуже. Ее самоирония — это средство Макропулоса: вечная молодость.
Лидия Николаевна озорно улыбается.
— Сталинский орден — самый дорогой. — Только я пытаюсь найти в этой фразе символический смысл, как она расшифровывает: — За этот орден был положен паек. В голодное время. Заслужил орден — значит, заслужил калории.
Прямая связь. Бесхитростная эпоха.
Я вспоминаю, что читал, как в 40-м году ее портретом во всю стену был украшен кинотеатр. Лидия Николаевна рассказывала, как ее муж Сережа стоял под этой афишей и сверкал как медный грош. Ее слава была абсолютной. Как у Элизабет Тейлор. Даже больше.
Мы выходим в коридор.
— А я еще мыло коллекционировала, — добавляет Лидия Николаевна. Видит мои круглые глаза: — Нас всего трое таких было в советском кино, кто мыло коллекционировал. Теперь эта коллекция заморозилась. Мыло никто не дарит. Зато куклы преподносят...
Лидия Николаевна подводит меня к застекленному шкафчику. В маленьком деревянном домике разместились маленькие кусочки мыла во всевозможных обертках.
— Вот этим мылом английская королева моется, — показывает Лидия Николаевна. — А вот это из Франции. Это от японцев. Тут около 400 кусочков мыла. Везде, где я была. Изо всех отелей.
— Вы их смылили? — с испугом спрашиваю я, приглядываясь к оберткам, смятым кое-где по бокам.
— Ну что вы! Маленькие упаковки все с мылом, — оскорбленно парирует актриса, — а вот большие я смыливаю.
Интересно, почему актриса любит коллекционировать мыло? Может быть, дело в запахах.
Лидия Николаевна разглядывает коробочки. Разглядывает так, будто сама видит их впервые. Это талант актрисы. Ей так же интересно в собственном доме, в котором она живет 45 лет, как и мне. Какая-то коробочка летит на пол.
— Сейчас все упадет, — предупреждает Лидия Николаевна, и тут же на пол летит другая. Лидия Николаевна поспешно прикрывает дверцу, чтобы вещи не начинали жить самостоятельной жизнью.
— Я тоже коллекционер. Только я коллекционирую вино. Очень неблагодарное дело.
— Вы что, спиваетесь? — в юморе ей не откажешь.
Мы проходим дальше по комнате. Как будто ищем еще что-нибудь интересное. Входим в ванную.
— Люблю ванные комнаты. Здесь стены все белые, свет яркий, — мечтательно говорит актриса и заливисто смеется. — Вот так всю жизнь и смеюсь.
Мы прощаемся. Я еще поражаюсь благородству и тонкости звезды. Она провожает нас до порога, распахивает дверь, провожает дальше, уже одними глазами. До самого лифта. Ждет, когда он за нами приедет.
И вдруг на прощание говорит:
— Я стараюсь мало спать. Ведь еще надо так много успеть. А время поджимает.
— Какие сны вам снятся?
— Я всегда спала без снов, наступала ночь — закрывала глаза, открывала глаза — уже было утро. В здоровом теле — здоровый дух. Это исключает сны и суеверия. Я — дочь своего времени.
