Что делать, если на тебя мчится танк? Умирать? Или спасаться? Ответ на этот вопрос знают те, кто был сорок лет назад на корабле под названием “Кремль, март 1963 года”.
Художник и власть — тема абстрактная. Неабстрактен только страх, который в процессе этих взаимоотношений рождается. Неабстрактен ужас, который этот страх питает.
Дело в том, что тогда Хрущев разорался. И тем самым запустил в ход необратимые процессы.
Все началось с того, что я нашел, роясь в архивах, пленку. Судьбе было угодно, чтобы эту запись никто не услышал. Это была закрытая встреча в Кремле Хрущева и интеллигенции, проходившая ровно сорок лет назад, — с 6 по 8 марта. Частный случай в истории русского государства волею обстоятельств стал легендой.
А потом мне в руки попалась старая фотография, датированная тем же 8 марта 1963 года. Ровно сорок лет назад. На фотографии — Хрущев со товарищи. Очень интересная фотография. За огромным столом президиума сидят Хрущев, Брежнев, Суслов, Подгорный, а перед ними, на трибуне, стоит Андрей Вознесенский. Молодой, 28 лет.
Была в этой фотографии некоторая странность. Хрущев — орет. Брежнев — сидит в совершенном трансе. Неизвестный мне член Политбюро зевает, закрывая кулаком рот, а его сосед — знаменитый Подгорный — чем-то сильно доволен.
Однако самым невероятным выглядит Суслов — человек, которого называли серым кардиналом и который отвечал за пропаганду. Он сидит, напряженно внимая каждому слову Хрущева, брови его мрачно сведены к переносице. Насколько он был “серым” и насколько “кардиналом”, не мне судить, но вот что в тот вечер творилось что-то очень важное для страны — по выражению его лица было понятно.
А потом я нашел вторую фотографию — Андрей Вознесенский крупным планом. Снимок с той же встречи. На Вознесенском — черный свитер и пиджак. Для Кремля несколько смело. Однако самое интересное не это — а две бутылки “Боржоми”, заткнутые пробками как из-под шампанского. Вы когда–нибудь такие видели? Я — нет. Знакомые специалисты мне пояснили, что “Боржоми” с таким пробками выпускали не более тысячи штук в год для “спецбуфета”. То есть лично для Хрущева. Но даже не столько “Боржоми” с пробками из-под шампанского удивили меня, сколько опрокинутый хрустальный стакан водочного формата, лежащий на трибуне рядом с рукой Вознесенского. Каким-то чудом фотограф запечатлел уникальный момент — катящийся стакан. Еще секунда, и он разобьется.
Мне не стоило большого труда предположить, что опрокинутый стакан — не случайность. У поэта дрожали руки. Почему? Что произошло на той встрече, что заставило Вознесенского испугаться? Или по крайней мере дрогнуть. Ведь была же “оттепель”. Официальная.
И тогда я стал копать. И нашел то, что, казалось бы, никогда не должен был найти. Служебную запись той самой встречи — со всеми звуками, словами, криками и угрозами. Однако самой моей большой радостью было, когда я разобрал на этой пленке звук опрокидываемого хрустального стакана. Это было “оно”. Водка для диссидента. Или уникальная драма в трех днях.
Чем больше я слушал пленку, тем больше понимал: это не просто история — это гениальное произведение искусства в криках. Это новый вид драматургии — Встреча Хрущева и Интеллигенции.
Для чего была созвана та встреча, теперь никто точно не знает. Суть в том, что Хрущеву сказали, что интеллигенция отбилась от рук. Надо было принимать меры. Тогда-то и решили прочистить ей мозги. Сразу оговорюсь, что, по мнению многих участников той встречи, не Хрущев был виноват, скорее он оказался жертвой чьего-то целенаправленного усилия прославиться образцово-показательной “поркой”. Никита Сергеевич стал всего лишь инструментом со своим вспыльчивым характером.
Первой выступила Ванда Василевская, которая заявила, что Вознесенский дает провокационные интервью за границей — называет Пушкина и Маяковского своими современниками. Потом сделали доклад Софронов и Кочетов…
Каждый из выступавших думал, что это его шанс привлечь к себе внимание главы государства. И молодые думали. Каждый хотел завоевать этот зал, как уже завоевал стадионы. “Лайф” печатал интервью с Вознесенским, Евтушенко на первых страницах… Они этим гордились… Им казалось достаточным прочитать “президиуму” свои стихи, чтобы ситуация в стране изменилась, чтобы “замшелые” поняли, какое оно — новое поколение Страны Советов.
Неожиданно Хрущев странным высоким голосом потребовал Вознесенского на трибуну.
ХРУЩЕВ. А может быть, если здесь есть товарищ Вознесенский, его попросить выступить?
(Гул протестующих голосов с мест. Андрей Вознесенский в черном свитере и пиджаке поднимается на трибуну.)
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Эта трибуна очень высокая для меня, и поэтому я буду говорить о самом главном для меня. Как и мой любимый поэт, мой учитель, Владимир Маяковский, я не член Коммунистической партии. Но и как...
ХРУЩЕВ (перебивает). Это не доблесть!..
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Как Владимир Маяковский, Никита Сергеевич...
ХРУЩЕВ (перебивает): Это не доблесть. Почему вы “афишируете”, что вы не член партии? А я горжусь тем, что я — член партии и умру членом партии!
(Бурные аплодисменты, прерываемые криками: “Долой, долой его!”)
ХРУЩЕВ. Вызов даете? Сотрем! Сотрем! Бороться так бороться. Мы можем бороться.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Никита Сергеевич!
КРИКИ ИЗ ЗАЛА. Долой его с трибуны!
ХРУЩЕВ. Вы представляете наш народ или вы позорите наш народ?..
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Никита Сергеевич, дайте я договорю…
ХРУЩЕВ (стучит по столу). Я не могу спокойно слушать подхалимов наших врагов. Не могу! Я не могу слушать агентов. Вы скажете, что я зажимаю?.. Скажете, я — Генеральный секретарь? Нет! Прежде всего я — рабочий своего класса, я — друг своего народа, я боец его и буду бороться против всякой нечисти!!!
КРИКИ ИЗ ЗАЛА (Вознесенскому). Паразит!!!
ХРУЩЕВ. Мы создали условия возможные, но это не значит — мы создали условия для пропаганды антисоветчины!!! Мы не дадим врагам воли. (Аплодисменты.) Ишь ты какой, понимаете! “Я не член партии!” Он нам хочет какую-то партию беспартийных создать. Нет, вы — член партии. Только не той партии, в которой я состою, — “не член партии”. Товарищи, идет вопрос борьбы исторической, поэтому здесь, знаете, либерализму нет места, гос-по-дин Вознесенский!
ВОЗНЕСЕНСКИЙ (спокойно). Никита Сергеевич, простите, я написал свое выступление, и я сказал, вот здесь написано у меня, я не договорил первую фразу (читает). Как и мой любимый поэт, я не член Коммунистической партии, но, как и Владимир Маяковский, я не представляю своей жизни, своей поэзии, всей своей жизни, каждого своего слова без коммунизма.
ХРУЩЕВ. Ложь.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Это не ложь.
ХРУЩЕВ. Ложь, ложь, ложь!!! Все, что сказала Ванда Львовна, а это вы сказали, — это клевета на партию. Не может сын клеветать на свою мать, не может. Вы хотите нас убаюкать.
cВОЗНЕСЕНСКИЙ. Нет.
ХРУЩЕВ. …что вы, так сказать, беспартийный на партийных позициях стоите.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Да.
ХРУЩЕВ. Нет. Довольно. Можете сказать, что теперь уже не оттепель и не заморозки, а морозы. Да, для таких будут самые жестокие морозы. Мы не те, которые были в клубе Пе-тэ-фи, а мы те, которые помогали венграм разгромить эту банду.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Э-э… Никита Сергеевич, то, что я сказал... это правда. И это подтверждается каждым моим написанным словом.
ХРУЩЕВ. Не по словам судим, а по делам. А ваши дела говорят об антисоветчине. Поэтому вы не являетесь нашим другом.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. У меня антисоветского нет...
ХРУЩЕВ. А то, что Ванда Львовна сказала, это что — советское?
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Я скажу про это интервью сейчас. Когда польский журналист спросил меня о поколениях, он ждал, что я буду говорить, что наше поколение плюет на поколение отцов, что оно противопоставляет себя всей советской литературе. А я сказал, что нет поколений возрастных, которые противостоят одни другому. Я сказал, что для меня важно не разделение на поколения...
ХРУЩЕВ. Поскромнее бы вы были бы там, вы б сказали этому польскому журналисту. “Дорогой друг, у нас есть более опытные люди, которые могут сказать…” А вы начинаете определять, понимаете ли. Молоко еще не обсохло. Он поучать будет.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ (тихо). Да.
ХРУЩЕВ. Обожди еще. Мы еще переучим вас! И спасибо скажете!
ГОЛОС ИЗ ЗАЛА. Маяковского приплел… Он Пастернака называл в интервью…
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Маяковского я всегда называю, и в этом случае — своим учителем.
ХРУЩЕВ. А это бывает, бывает другой раз… так сказать, для фона. Ишь ты, какой Пастернак. Хотите? Мы предложили Пастернаку, чтоб он уехал… Хотите завтра получить паспорт? Можете сегодня получить. И езжайте, к чертовой бабушке. Посмотрите! Поезжайте туда. Поезжайте в Париж, освещайте… Хотите получить сегодня паспорт? Мы вам дадим! Я это имею право сделать!
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Я русский человек...
ХРУЩЕВ. Не все те русские, что родились на русской земле. Многие родились на чужой, другой земле, но стали более русскими, чем вы — русский. Ишь ты какой, понимаете!!! Думают, что Сталин умер, так вы, значит… Вы — рабы! Вы — ра-бы! Потому что если б вы не были рабы, вы бы по-другому себя вели. И ваш вдохновитель Эренбург тоже. Он говорит. “Я с сжатым ртом, сидел, молчал…” понимаете ли, а как Сталин умер, он разболтался. Нет, господа, не будет этого!!! Не будет. Я бы предложил после вот товарища — может быть, я его последний раз называю товарищем, посмотрю, в зависимости от его поведения, — Вознесенского, вон тех молодых людей на очередь — на трибуну.
КРИКИ ИЗ ЗАЛА. Правильно!
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Никита Сергеевич, для меня страшно то, что сейчас я услышал. Я повторяю: я не представляю своей жизни без Советского Союза.
ХРУЩЕВ. Или с нами, или против нас. Другого пути у нас нет. Мы хотим знать, кто с нами, кто против нас. Никакой “оттепели”! Или лето, или мороз.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Никита Сергеевич, я… У меня был неверный срыв, как и сейчас в этом польском интервью.
ХРУЩЕВ. Это не срыв, это ваше содержание…
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Мое содержание — мои стихи.
КРИКИ ИЗ ЗАЛА. Врет! Знаем мы ваши стихи… читали…
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Никита Сергеевич, разрешите, я прочитаю мое стихотворение…
ХРУЩЕВ. Это дело ваше, читайте.
(Недовольные крики в зале стихают.)
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Я прочитаю… а-а… американские стихи “Секвойя Ленина”.
КРИКИ ИЗ ЗАЛА. Ишь ты, американские!
ХРУЩЕВ. Товарищи, давайте… Мы — люди разных поколений, давайте и гнев свой выразим, но давайте и послушаем… Знаете, нет людей безнадежных… Поэтому вот — Вознесенский, — его надо, так сказать, призвать к порядку, сказать и, если есть возможность… — а если не будет возможности, то мы не опоздаем никогда, — сделать то, что нужно в интересах нашей страны. Давайте, товарищи, проявлять и трезвость ума, и такт. Нам надо не увеличивать тех, кто был бы против нас, а уменьшать. Но не уговаривать а… я думаю… ну сколько вам, товарищ Вознесенский? Лет вам сколько?
(Вознесенский тихо шепчет.)
ХРУЩЕВ (раздраженно). Лет вам сколько?!
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Двадцать девять.
ХРУЩЕВ. Ну это… во внуки мне, так сказать… Ну вы не обижайтесь, что я так говорю. Потому что некоторые скажут, вот, как Рождественский говорил, что он, мол, опоздал родиться. Знаете, кто когда рождается, не от того зависит, кто рождается. Это от папаши и мамаши.
(Хохот в зале.)
ХРУЩЕВ. И здесь никакого упрека нет. Но, родившись, стать под знамя своих отцов, это уже, так сказать, проявление ума родителей. И… сыновей. (Значительно.) Сыновей. Вот об этом идет речь. Поэтому, если так говорить, я товарищу Рождественскому… а товарищ Рождественский на лучших позициях стоит, товарищи… — это совсем нельзя сравнивать, — чем товарищ Вознесенский, значит, но и он тоже, так сказать, увлекся. Полемика, понимаете. Мы сами драчуны были, помним, дрались. В полемике он вчера скатился на такое, что вот, мол, молодежь электростанции строит: и на земле, и под землей, и в космосе — везде молодежь. Так что, эта ваша молодежь? Вы что, начинаете драться за эту молодежь между собой и Грибачевым? Нет, извините, это молодежь партии. Это ее капитал.
(Слова Хрущева тонут в аплодисментах.)
ХРУЩЕВ. Поэтому не трогайте нашу молодежь. Не ведите дуэли из-за нее, потому что тогда вы попадете под тяжелые жернова. Под жернова партии, потому что партия никому не даст права и всегда будет бороться за то, что она представляет и старое, и среднее, и молодое поколение. И больше никто!
ВОЗНЕСЕНСКИЙ (волнуясь). Ленин. Это… мои… программные стихи.
(В зале начинается какой-то подозрительный шумок.)
ВОЗНЕСЕНСКИЙ (читает свое стихотворение).
Я — в Шушенском, в лесу слоняюсь,
такая тишь в лесах нагих…
Я думаю, что гениальность
переселяется в других…
ГОЛОС С ТРИБУНЫ ПРЕЗИДИУМА. Не знает Ленина.
ДРУГОЙ ГОЛОС. Плохо.
ХРУЩЕВ. Товарищ Вознесенский, вам поможет только одно сейчас. Скромность ваша. И то, что вы перестанете думать, что вы — родился гений.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Я не думаю так.
ХРУЩЕВ. Нет, вы думаете. Вам вскружили голову… Талант, родился “прынц”. Понимаете, все леса, так сказать, шумят: родился “прынц”. Родился… Таких у нас я не знаю сколько, надо спросить, в сутки рождается, как и вы?
(В зале смех.)
ХРУЩЕВ. И если вы будете себя одним из рожденных считать, тогда вы будете приспосабливаться к массе. Вы будете приспосабливаться к обществу. Вы будете считать, что вы член общества. Равный среди равных. А вы уже себе считаете, что вы родились и уже сразу руку подняли. Хотите указать путь человечеству. Не выйдет! Не выйдет! Старики — люди… цепкие. Они, знаете, они не сдаются просто так, потому что они люди тертые. Я в 29 лет, знаете, ваших уже занимал положение, когда я чувствовал ответственность за страну, за нашу партию. А вы? Вам двадцать девять. Вы и молодой, и вы старый. Когда мне было 29 лет… это гражданская война кончилась… я был на рабфаке… нет, уже не на рабфаке, я уже работал на партийной работе. Я уже стариком себя чувствовал. А вы что все время чувствуете безответственность в нашей стране? Вы все чувствуете, что вы ходите в панталонах коротких. Нет, вы уже в штанах, и поэтому отвечайте. Отвечайте как полноправный гражданин нашей страны, и поэтому мы с вас спрашиваем и требуем. И требуем. Не хотите с нами идти в ногу — получите паспорт, уходите. Мы в тюрьму вас не посылаем. Пожалуйста, вам нравится Запад? По-жа-луй-ста. На дорогу! Паспорт в зубы! Границы открыты.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ (тихо). Никита Сергеевич…
ХРУЩЕВ (не слышит). Пожалуйста!
ВОЗНЕСЕНСКИЙ (тихо). Я прошу… Так сказать. Я сейчас работаю (роняет стакан от волнения) и буду продолжать по-новому еще работать, и я прошу дать мне возможность…
ХРУЩЕВ. 20 миллионов наш народ потерял в войне с Германией. Мы миллионы потеряли в первую войну. Миллионы рабочий класс и крестьянство положило в борьбе против самодержавия. А вы хотите нас сейчас учить, каким путем идти? Вы берете Ленина, не понимая Ленина.
КРИКИ ИЗ ЗАЛА. Правильно!
ХРУЩЕВ. …Потому что ленинский путь тот, которым идет партия и народ за партией.
(Аплодисменты в зале.)
ХРУЩЕВ. Почему вы не идете в ногу? Почему? Поэтому если вы хотите идти, я прямо говорю, под команду, в ногу, с партией, с народом, мы приветствуем каждого солдата. Но учитесь хорошо стрелять, хорошо распознавать врага, с тем чтобы промаха не давать, а не по своим стрелять. А вы по своим все стреляете. В этом ваша слабость… Пожалуйста, товарищ Вознесенский. Имейте в виду... (Перегибается с трибуны и протягивает Вознесенскому руку.) Я вам руку подаю и хочу, чтобы вы были солдатом нашей партии.
(Оглушительные аплодисменты.)
ВОЗНЕСЕНСКИЙ (тихо). Да, да.
(Аплодисменты в зале.)
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КГБ. Ну и ладно…
ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Я не буду говорить слов. Моя работа все покажет. Нечего говорить слова (все тише и тише), я обещаю своими делами…
ХРУЩЕВ. Поддержать.
P.S. Сколько бы мы ни ощущали себя творцами собственной судьбы, мы чаще всего оказываемся в положении лабораторных крыс, участвующих в чьем-то эксперименте. За нами подглядывают и подслушивают не только из любопытства, но и по долгу службы. Естественно, что подобные наблюдения где-нибудь да оседают. И скорее всего когда-нибудь они будут оттуда извлечены и предъявлены на чей-то скорый суд.
Что делать, если однажды тебе в руки попадется пленка с записью “интимных криков” Хрущева. Я не знаю, что делают в таких случаях люди. Я знаю, что в такой ситуации можно оказаться.
(Стенограмма опубликована с сокращениями).
