Должность консультанта по украинской литературе в Союзе писателей СССР занимал Иван Карабутенко. (Денег на организационные структуры в идеологических организациях в прежние времена не жалели: в штате наличествовали консультанты по всем национальным литературам, а в иностранной комиссии Союза писателей на службе состояли консультанты еще и по литературам соцстран.)
С Карабутенко и его внуком я оказался на пляже писательского Дома творчества в Пицунде. Вскоре туда приехали Юрий Николаевич Верченко — он был одной из центральных фигур в руководстве СП — и Татьяна Архангельская, мы работали вместе в “Литературной газете” и очень дружили. Таня, хрупкая и миниатюрная, смотрелась рядом с крупным Юрием Николаевичем как тростиночка.
В ней было много непосредственного и смешливого — того, что нравится во взрослых детям, маленький внук Карабутенко сразу к Тане приластился и не отходил ни на шаг. Они то серьезно беседовали, то вместе купались в море. Верченко, появлявшийся на пляже не часто и на очень короткое время, мальчика не слишком смущал, но, конечно, ребенок хотел, чтобы Таня принадлежала только ему. По-видимому, он посчитал Таню своей ровесницей. И, когда она, шутливо его о чем-то расспрашивая, задала вопрос о себе, он ответил: “Ты моя невеста”. Таня перевела взгляд на Юрия Николаевича и поинтересовалась: “А он кто?” Мальчик, ни секунды не колеблясь, ответил: “Твой дедушка”.
Очевидно, по аналогии с собственным мироощущением он решил, что и Таню сопровождает на пляж такой же, как его собственный, дед. Я присутствовал при этой ситуации и подавил улыбку. Таня сперва растерялась, а потом тихонько рассмеялась. Юрий Николаевич мрачно ухмыльнулся. Но наша реакция не шла ни в какое сравнение с тем фейерверком мимики и ужимок, которые продемонстрировал старший Карабутенко. Он побелел, покраснел, бритый череп собрался складками и разгладился, консультант по украинской литературе забормотал: “Юрий Николаевич, вы, может быть, думаете, это я его научил...” Чем поверг Верченко в большую неловкость.
На протяжении нескольких последующих дней Карабутенко подходил к Верченко и пытался дообъясниться и извиниться — иногда один, иногда таща с собой мальчика, так и не понявшего, что он плохого сказал или сделал и за что настоящий дедушка на него негодует. Своей должности Карабутенко, разумеется, не лишился и в немилость не впал, Верченко был человеком с чувством юмора и отходчивым, позже он над той детской прямотой и взрослой чиновничьей перепуганностью даже потешался, но короткий отдых на Пицунде был испорчен.
Отдел русской литературы “Литературной газеты” выписывал по два экземпляра каждого “толстого” журнала: один полагался начальнику отдела, другой — работнику, непосредственно отвечавшему за освещение публикаций этого журнала на страницах “ЛГ”. Позиция: что именно и с каким знаком — “плюс” или “минус” — отметить в статье или рецензии, как правило, вырабатывалась на заседаниях редколлегии, где обсуждались последние литературные новинки, появившиеся в периодике. Иногда отклики заказывали по распоряжению сверху, чаще всего из ЦК или (но это гораздо реже) по знакомству. Однако даже просьбы из ЦК старались не пускать в обход заседаний редколлегии, высказанное партийным начальством пожелание как бы освящали согласием сотрудников. Хотя спорить и возражать было бессмысленно, возникала даже видимость как бы демократии.
Интересно было наблюдать, как истаивают потом на полке в специальном запирающемся шкафу уже “отработанные” журналы, содержавшие произведения действительно интересные (к примеру, Стругацких или переводные детективы), они исчезали из редакции мгновенно. А вот книжицы, которые представляли собой лишь макулатурную ценность, перекочевывали на просторы открытых не запирающихся, а лишь застекленных стеллажей... Их накапливалось вскорости очень много, они пылились уже и на верхотурах полок и подоконниках, библиотека их принимать отказывалась, и в конце концов они и впрямь отправлялись в пункт приема вторичного сырья. Расчистка авгиевых конюшен происходила на субботниках, в обычные дни руки до пыльной работы не доходили. Расскажу подробность, в которую трудно сегодня поверить.
Среди журналов, которые, выражаясь современным языком, не были востребованы, оказались оба дубликата “Юности” с рассказом Довлатова. И это в то время, когда такой писатель, как он, казалось, вообще не имел шанса опубликоваться! Но то ли его творческую манеру тогда не оценили, то ли рассказ был не ахти... Несколько раз я от нечего делать, сидя в редакционном кабинете, принимался читать (даже не подозревая, какое великолепное литературное будущее ожидает автора) и откладывал, не в силах преодолеть первой страницы. Вероятно, этот рассказ был написан им именно в расчете на подцензурную публикацию и имел мало общего с тем, что он сочинял в стол. Но имя автора мне запомнилось, и я долго не мог заставить себя читать его последующие книги, хотя их уже стали расхваливать на все лады — слишком силен был мой негатив первого впечатления... Впрочем, эта история меня научила: не бывает “проходных” публикаций, все, что обнародовал, кто-нибудь да запомнит...
Ну а про тот запиравшийся, таивший несметные сокровища шкаф я вспоминаю до сих пор. Выяснив, где хранятся ключи — в столе секретаря нашего отдела Лидии Георгиевны Катуниной (женщины редкостной красоты), — я однажды не удержался. Уж не помню, какой именно журнал я решил похитить. То ли “Новый мир” с повестью Василя Быкова, то ли “Дружбу народов” с романом Юрия Трифонова... В комнате никого не было... Я отомкнул тяжелую дверцу (мебель была немецкая, трофейная, привезенная в “ЛГ” еще при Константине Симонове)... Начал перебирать сокровища... И тут вошла Лидия Георгиевна. Она могла поднять шум, устроить тарарам... И мне бы не поздоровилось. Но она сделала вид, что не заметила распахнутой двери шкафа и меня, застывшего, покрасневшего, неловкого... Я чувствовал, что стал пунцовым... Спасибо ей за то, что пощадила меня!
