В заснеженном саду, недалеко от Москвы-реки нашел свое пристанище Железный Феликс. До 2002 года никто не предполагал, что памятник может сменить “прописку”. Но после выступления мэра Москвы — надо, мол, вернуть Феликса на место — свое веское слово не сказал только ленивый. Промолчали, пожалуй, лишь те, кого судьба монумента должна была бы волновать по определению. Сотрудники ФСБ.
Офицеры бывшего Комитета госбезопасности не любят вспоминать те августовские дни, когда символ “чистых рук, холодной головы и горячего сердца” на монтажном тросе вознесся вверх. Но для “МК-Воскресенья” исключение сделали. Двое действующих сотрудников ФСБ, “свидетели со стороны ЧК” событий двенадцатилетней давности, отказались обнародовать свои имена, но согласились рассказать о том, что до сих пор скрывалось под грифом “секретно”.
1991 год. Август. Лубянская площадь. По переулкам дефилируют гуляющие — нарядные люди с детьми. То там, то здесь ярким пятном мелькает новый российский флаг — древко с триколором упоенно переносят с места на место обнаженные по пояс активисты. Площадь слушает музыку революции. Молчат только памятник Дзержинскому и окруженный жуткими легендами дом КГБ.
Но тишина была обманчивой. Из окон серого здания за пламенными революционерами наблюдали люди в штатском.
— Больше всего запомнился мужик в жилетке на голое тело и в шлеме, — вспоминают чекисты. — Он что-то громко выкрикивал, вдруг начинал петь, потом поворачивался к нашим окнам и грозил кулаком.
К полудню на площади образовалось несколько “митинговых” точек. То и дело появлялся очередной “правдоруб”, но, с точки зрения чекистов, организация была из рук вон. Некоторое время спустя на площадь выехала машина с громкоговорителем. И вокруг нее начали собираться люди. Выступления стали гораздо эмоциональнее, народ неотвратимо подбирался к памятнику.
А внутри Лубянки шел свой отсчет времени. Около 16.00 тогдашний глава КГБ Шебаршин приказал всем покинуть здание. Внутри оставались лишь несколько человек из комендатуры, которые и должны были обеспечить охрану штаба госбезопасности. Приказ, который получили они, звучал так: в случае попыток людей проникнуть в здание препятствий не чинить. Вдобавок у молодых лейтенантов, оставшихся на Лубянке без командиров, отобрали автоматы.
Сбежавших гэбистских начальников в переулке встретила “Газель”. Авто приехало с конкретной целью: оттуда народу раздали “разогрев” — пиво, вино и водочку. После чего машина скрылась. Люди становились все агрессивнее, даже те, кто оказался на площади случайно, не торопились уходить. От Политехнического института подтягивалась молодежь.
Те немногие защитники госбезопасности, что еще оставались внутри, на всякий случай вырабатывали тактику защиты.
— Мы были в подъезде 1“А” — это Центр общественных связей КГБ, — рассказывают мои собеседники. — Тогда ЦОСом руководил Карбаинов — человек, который начал эпоху гласности в системе КГБ. С одной стороны, он был продуктом советской системы, с другой — действительно хотел демократических преобразований, хотя совершенно не представлял себе, как они должны выглядеть. (Когда КГБ возглавил Бакатин, Карбаинова “списали” на пенсию в числе первых. В позапрошлом году генерал Карбаинов застрелился. — Авт.)
Так вот, он вызвал нас, приказал сдать автоматическое оружие (пистолеты остались при нас) и сказал: “Если что, мы с моим замом выйдем к толпе с мегафоном и попробуем уговорить, а вы будете нас прикрывать”. Как можно было “прикрыть” от агрессивной толпы одним пистолетом, никто не объяснил.
Кроме лейтенантов из комендатуры и нескольких цосовцев, к вечеру на Лубянке оставались только ребята из правительственной связи. Бросить свои объекты они не могли.
Около 20.00 пятеро революционно настроенных юношей попытались взять здание штурмом. Они лезли в тот самый подъезд 1“А”, пытались устроить пожар и в конце концов подожгли тряпки у первой деревянной двери. Лейтенанты из комендатуры Лубянки не нашли ни одного командира, автоматов у них не было, и они побежали в ЦОС — там все-таки старшие по званию.
— Молодые, перепуганные, дверь горит снаружи, — вспоминают чекисты. — Спрашивают: что делать? Мы им говорим: не хотите, чтобы вас здесь растерзали, — идите в оружейную, берите автоматы. Стрелять не надо, просто покажете этим “штурмующим” оружие. Ребята в растерянности: в оружейке офицер, он автоматов не даст.
Проблема разрешилась быстро и в лучших чекистских традициях. Двадцатилетние лейтенанты попросту “обезвредили” офицера из оружейной и вышли оттуда уже в полной боевой готовности. Напротив двери поставили несколько столов — один на другой, а сверху пулемет. Потом чуть приоткрыли дверь.
— Кто хотел сюда войти? — крикнул чекист, замирая от собственной храбрости. — Входите, ребята!
Активисты-поджигатели испарились почти сразу.
Пожалуй, во всей истории ЧК—КГБ не было ничего подобного. Огромный механизм государственного подавления остался без “обслуживающего персонала”. Как ни парадоксально, в крахе учреждения, которое обвиняли в отсутствии человечности, решающую роль сыграл как раз “человеческий фактор”. Руководители в страхе разбежались, а рядовые чекисты стали жертвами собственной дисциплины. О которой так долго твердил Железный Феликс. Они понимали, что происходит. И, вероятнее всего, анализировали ситуацию и просчитывали варианты развития событий. Но никто — ни один! — даже не попытался “закрыть амбразуру”. Единственное, что чекисты знали твердо: в любом случае надо “замести следы”.
— Самый серьезный “наезд” был на 5-е управление, — говорят сотрудники ФСБ, — а поскольку там работали очень умные и опытные люди, они сделали все, чтобы спасти свои документы и своих людей. 19 августа в стране было объявлено о введении чрезвычайного положения. И, как и положено по уставу, сотрудники срочно явились на работу, вернулись даже те, кто был в отпуске. И сидели ждали распоряжений. Но их не было. Через два дня тишины и бездействия стало ясно, что никаких приказов и не будет. Мы не знали даже, кто нами командует. И тогда мы начали уничтожать документы. Это правила игры: источник превыше всего.
Каждый оперативник поступал так, как считал нужным, но большинство сделало все, чтобы “не оставить следов”. Мои собеседники в памятный вечер сноса Феликса часть документов вынесли на себе.
— По дороге встретился мне какой-то демократический товарищ, требовал, чтобы я показал ему, что несу, — вспоминает чекист. — Я показал — только не документы, а табельное оружие. Он как-то сразу заторопился, сказал: некогда мне тут с вами, революция, мол, не ждет.
Всю ночь на Лубянке не замолкала “жевалка” — аппарат для уничтожения бумаг. К утру и она сломалась. Возможно, кому-то это покажется ерундой и чуть ли не “играми в шпионов”. Но в действительности обнародование списка “секретных сотрудников” КГБ могло реально спровоцировать маленькую гражданскую войну. Оперативники КГБ, знающие, кто и каким образом с ними сотрудничал, это понимали.
Во дворе Лубянки все это время стояла спецмашина: как положено в случаях ЧС — для эвакуации. С полным баком бензина и ключом в зажигании. Но никто не предполагал, как она будет использована.
— Руководители Комитета, разбегаясь, про нее просто забыли, — говорят офицеры. — А те, кто остался, загрузили в машину сейфы из отдела кадров, оружие — и были готовы в случае штурма прорваться сквозь толпу и вывезти документы.
По свидетельству офицеров госбезопасности, жертв горячего августа было гораздо больше, чем сообщили СМИ. Только по информации моих собеседников, за эти дни в разных концах Москвы убили шесть военных. А рядом с американским посольством они нашли ящик, полный бутылок с зажигательной смесью.
Как и предполагалось, снос памятника Дзержинскому стал сильнейшим деморализующим фактором для тогдашнего Комитета. Многие уволились сразу после этого события, те, кто остался, до сих пор не любят об этом вспоминать.
— Мы были на войне, но самым страшным в жизни считаем тот день, — в один голос говорят чекисты. — Потому что было осознание, что тебя предали, и ощущение своей полной беспомощности.
Дзержинского снесли. Революционная ночь сменилась хмурым рассветом. Утро следующего дня стало трагикомической кульминацией государственной беспомощности.
На следующий день после сноса Феликса на Лубянку приехал генерал Бакатин, только что назначенный новым председателем КГБ. В здании по-прежнему не было никого, кроме сотрудников комендатуры. Встречать Бакатина пришлось коменданту.
— Исполняющий обязанности председателя Комитета государственной безопасности полковник Опанасенко, — отрекомендовался Бакатину комендант.
Он строго следовал уставу: в отсутствие командиров руководство берет на себя старший по званию.
