Вьюжная была зима в январе шестьдесят третьего года в целинном краю.
Тринадцатое января, преддверие Старого Нового года. Гонит меня метель по Вознесенской улице, главному проспекту столицы Северо-Казахстанской области Петропавловску.
Гонит, залезает под тоненькое твидовое пальто и выбрасывает к месту постоя.
Главный отель города называется просто и без затей — “Гостиница Горкомхоза”. А рядом самое шикарное питейное заведение, именуемое тоже без затей — “Ресторан”.
Но, несмотря ни на что, мне нравится этот город. Старый, казачий, исконно русский, подаренный Сталиным Казахской ССР. Он не похож на станицу целинного края, суетную и грязную. А у Петропавловска есть свой стиль.
В вестибюле гостиницы меня ждет старый московский приятель актер Леша. Когда-то он был членом нашей команды. Мы вместе шлялись по московскому бродвею, ходили в кабаки, ухаживали за девушками.
Он тогда был студентом ГИТИСа и с гордостью носил на пиджаке медаль победителя конкурса Пушкина с профилем великого поэта. Он подавал огромные надежды. Играл в лучшем московском театре. О нем много писали, даже в журнале “Театр”.
Но потом началась типичная болезнь русского актера. Его уволили из театра, он стал пить по-черному. И вот бурное море жизни вынесло его утлый челн к далеким целинным берегам.
А он все такой же, актер местного театра, московский человек, все с той же серебристой медалью и черненым профилем Пушкина на ней.
Мы обнялись.
— Я узнал, что ты приехал, и пришел, — радостно улыбнулся Леша, — ты не забыл, что сегодня Старый Новый год? Все наши уже в “Советской”.
Сказал и загрустил. И мне стало печально. В этот вечер в ресторан гостиницы “Советская” съезжалась вся центровая Москва.
Парад туалетов, смотр знаменитостей, развеселая ночная гулянка.
— Ничего, Леша, мы тоже погуляем, сейчас я умоюсь, и мы пойдем в самый шикарный ресторан Петропавловска.
Мы так и сделали.
Устроились в ресторане за самым удобным столиком под зеркалом.
А через час, когда мы уже неплохо проводили прошедший год, в ресторан завалилась театральная компания во главе с моим московским товарищем драматургом Левой Тимофеевым.
Вот это был настоящий новогодний сюрприз.
Столы, конечно, сдвинулись, и началась гулянка.
— Мы с соавтором, — Лева обнял высокого прекрасно одетого человека, — отмечаем маленькую победу: министерство культуры республики приняло нашу пьесу.
— Пришлось с ними повозиться, — глубокомысленно изрек Левин соавтор, — а ведь я вас знаю.
Конечно, он меня знал. И я его тоже. Только даже в страшном сне мне бы не пригрезилось, что он драматург.
Звали этого человека Георгий Михайлович Косачевский, в миру — Гога.
...Ах, ресторан “Аврора”. Самое злачное место Москвы пятидесятых. Лепнина, отделанная золотом, зеркала, чучело медведя с подносом у входа, мэтр Сахаров, бесстрашный боец МГБ, и джаз знаменитого ударника Лаце Олаха.
Каждый вечер там гуляла трудовая-деловая интеллигенция Москвы. Резвились так, словно это был их последний день.
Мужчины в костюмах из жатки, пошитых или в Риге, или у самого Рубинчика Зингера. Дамы в парче и тафте, украшенные драгоценностями, как новогодние елки игрушками.
Эти компании всегда занимали столики с левой стороны ресторана, у огромных окон.
Как шутил один мой знакомый: “Чтобы было куда прыгать, когда за ними придут”.
Но при мне, во всяком случае, за ними никто не приходил.
Вот там-то я впервые и увидел Гогу. Он был лет на семь старше меня и в этой весьма деловой компании пользовался авторитетом...
Потом я надолго уехал из Москвы, а когда вернулся, по-прежнему встречал Гогу в центровых кабаках.
И вот в заметенном пургой Петропавловске выясняется, что Георгий Косачевский — простой советский драматург.
Знаменитый подпольный делец, покойный ныне Виктор Иванович Капуста, потерявший практически все после гайдаровских реформ, сказал мне:
— Время Леонида Ильича Брежнева было для нас золотым веком. Деньги сами шли в руки.
Если судить по сводкам МВД и рассказам бывалых оперативников, так называемый застой, породивший чудовищный дефицит, стал питательным бульоном. Подпольные цеха размножались в нем в геометрической прогрессии.
При блаженной памяти царствовании Хрущева с дефицитом тоже все было в порядке, иначе драматург Гога не организовал бы одну из самых крупных афер того времени.
Когда мы пили белое хлебное вино в завьюженном Петропавловске, в далекой столице под крышей крупнейшего универмага “Москва” вовсю работал подпольный трикотажный цех.
Руководила магазином партийная дама, подруга Екатерины Фурцевой, она была единственным директором универмага, избранным в члены Московского ГК КПСС.
Она, пользуясь своими связями, пробила разрешение Министерства торговли на открытие в магазине трикотажной мастерской.
На столь прибыльное дело необходимы были большие деньги. Их вложил в трикотаж Гога-драматург.
Начальником мастерской, а вернее, огромного цеха, оснащенного современным оборудованием, стал Александр Хейфиц.
На прилавки московских магазинов начали поступать летние мужские рубашки из добротного трикотажа, майки, женское белье и самый большой дефицит — детская летняя одежда.
Почти пять лет цеховики трудились не покладая рук. За это время они “обули” государство на 4,2 миллиона рублей. Конечно, не все деньги были закопаны в тайниках на дачных участках.
Крупная сумма, как меня заверили знающие люди, больше миллиона, ушла Гоге. Большие деньги получили партийные вожди, опекающие директрису, остальные были поделены.
Александра Хейфица арестовали. Вместе с ним взяли и его зама Юрия Евгеньева. Самый справедливый советский суд отвесил им высшую меру.
А вот директриса проходила по делу только как свидетель. Партия не поощряла избиение собственных кадров. Поднять руку на члена ГК КПСС, депутата Моссовета, подругу Екатерины Фурцевой — такого допустить невозможно.
Но, конечно, ее освободили от работы и перевели на другую руководящую должность.
Мне приходилось часто сталкиваться с Гогой-драматургом в Доме журналистов. Клубный ресторан стал его любимым местом.
Он накрывал шикарные столы своим гостям: партработникам, дельцам из министерств, милицейским генералам.
Дорогого гостя встречал сам грозный директор Дома, отставной адмирал Иван Иванович Золин.
Много позже мне рассказали, почему Гога-драматург ни разу не сел в тюрьму.
Свои доходы он легализовал, попав в профессиональные драматурги, о чем говорилось в красивом удостоверении, которое он носил в кармане.
Он был соавтором четырех пьес и двух киносценариев, фильмы по которым поставили на среднеазиатских студиях.
Несколько лет назад Лева Тимофеев смеясь рассказал мне, какие деньги платил Гога за счастливую возможность увидеть свое имя на театральных афишах.
Но главное, как поведал мне энциклопедист теневого мира, Гога никогда не увлекался. Он математически точно рассчитывал каждую аферу.
Он создавал производство. За месяц работы вложенные деньги возвращались. Еще два месяца подпольный цех давал чистую прибыль. И закрывался.
Был цех, и нет цеха. Ищите.
Кроме того, он имел своих людей в райкомах, горкомах и даже ЦК КПСС. Но, главное, с ним сотрудничал человек, занимавший в МВД СССР весьма высокое положение. Наверняка он снабжал новоиспеченного драматурга нужной информацией.
Так, под Москвой на небольшой фабрике резинотехнических изделий во вторую смену изготавливались резиновые прокладки и коврики для автомобиля “Волга”.
Производство работало ровно три месяца и прикрылось.
Но фабрика — предприятие государственное, его совсем закрыть нельзя.
Короче, БХСС стало известно о леваке. Но документы на фабрике были в полном порядке. Более того, работа во вторую смену была разрешена официально вышестоящим начальством для поправки финансового положения предприятия.
Агентура сообщила, что директор фабрики Соловьев обставил свою квартиру дорогой мебелью. В доме есть ценные картины и много антиквариата.
С обыском пришли утром. Соловьев собирался на работу и завтракал на кухне. Очень скромно. Бутерброды с сыром, чай, яичница. Опер не поленился, заглянул в холодильник. Никаких дефицитных дорогих продуктов. Обычный набор, как у всех.
В те времени наличие в холодильнике баночки ветчины, сухой колбасы и икры уже давало повод говорить, что человек живет не по средствам.
Начали осматривать квартиру. Обычная полированная неновая немецкая мебель. Такую вполне может иметь любой советский человек.
В платяном шкафу висела скромная мужская и женская одежда. Нашли сберегательную книжку. На ней тысяча двести рублей.
— Это я свои премии на книжку кладу, коплю деньги на машину.
Проверили вклад, все точно. В день выплаты премий Соловьев вносил деньги на книжку.
И драгоценностей не было. Обручальное кольцо жены, два недорогих перстенька с полудрагоценными камешками.
Поехали на дачу к директору. Она была казенная и очень скромная. Облазили с аппаратурой весь участок, фундамент просканировали, ничего не нашли.
А ведь агентурная информация была совершенно точной.
Второй случай был еще более загадочным. В одном из подмосковных колхозов в Ногинском районе Гога открыл вспомогательное производство. Официально выпускали декоративные решетки, а неофициально — детали для сантехники.
Дело было прибыльным. Но проработать удалось всего полтора месяца.
Гогу предупредили, что милиция замыслила проверку.
И проверка состоялась. Оперативники ОБХСС приехали в колхоз.
Но на месте цеха была разбита волейбольная площадка. Все как нужно. Штанги, сетка, скамейка судьи, трассировка.
— А где цех? — удивились опера.
— Да снесли мы его, — усмехнулся председатель. — Молодежь к спорту тянется. Вот, построили им площадку для волейбола. Скоро начнем делать футбольное поле.
— А документы, сырье?
— Остатки сырья на складе, мы его для колхозных нужд используем, а документы в бухгалтерии. Проверяйте на здоровье.
Гога-драматург, он же Георгий Косачевский, происходил из весьма родовитой семьи, весьма уважаемой в московских деловых кругах.
Отец его Михаил Петрович был начальником фабрики переработки вторсырья. Как говорили знающие люди, сидел на золоте. Мать была из знаменитой семьи грузинских теневиков Пазишвили.
Увидев, что сын утомлен незаконченным средним образованием, Михаил Петрович перевел его в экстернат, заплатил кому надо, и Гога получил искомый аттестат.
Но учиться дальше не захотел. Отец пристроил его к своему другу в артель “Пластмасса” мастером в прессовочный цех. Это перспективное производство размещалось во дворе рядом с садом “Эрмитаж”.
Ушлый мальчик быстро сообразил, как заработать копейку. Он предложил начальнику цеха поменять оснастку прессов. На этих сложных машинах прессовались корпуса и колпачки для авторучек.
Фокус был прост. Если на один корпус уходит двадцать граммов пластмассы, то при новой оснастке будет уходить всего пятнадцать. Из оставшегося сырья делали левую продукцию.
Это был первый шаг Гоги по лестнице богатства.
Дело пошло. Появились определенный опыт и смекалка.
После войны авторучки считались весьма ходовым товаром.
Лестница, по ступенькам которой поднимался при советской власти человек к вершинам богатства, — сооружение весьма ненадежное. Но об этом деловые старались не думать. Лезли и лезли, не глядя под ноги. Если бы они дожили до благословенных дней перестройки, то вместо лестницы они пересели бы в скоростной лифт. Но вернемся в прошлое.
Основные дела Гога-драматург проворачивал в солнечной Грузии. Как я уже писал, маменька его происходила из почитаемого в этой республике делового рода.
В этой жемчужине Кавказа так называемая теневая экономика давно стала легальной.
Дельцы наживали деньги и честно делились с республиканской верхушкой. Первые лица республики покровительствовали клану Пазишвили.
Этой ситуацией и решил воспользоваться бывший первый секретарь ЦК ЛКСМ Грузии Эдуард Шеварднадзе.
В 1963 году он стал первым секретарем Первомайского райкома партии Тбилиси.
На его территории находилось немало предприятий, которые только на бумаге считались государственными, а на самом деле управлялись теневыми делягами.
Первый секретарь начал с ними непримиримую борьбу.
Тогда к нему в кабинет пришел Пазишвили.
— Знаете, кто я такой? — спросил он.
— Знаю.
— Тогда давайте договоримся по-хорошему.
Шеварднадзе выгнал его из кабинета.
А через несколько дней его вызвал первый секретарь ЦК Мжаванадзе и завел разговор о переходе на работу с выездом из Тбилиси.
Неизвестно, сколько бы продолжалось это противостояние, но совершенно случайно в этот конфликт вмешался Сергей Павлов, первый секретарь ЦК ВЛКСМ.
Он узнал, что в Министерстве внутренних дел нужен первый замминистра, и порекомендовал на эту должность Шеварднадзе.
Это стало полной неожиданностью для грузинских теневиков. И хотя замминистра был фигурой зависимой, он основательно придавил теневиков, а главное, собрал информацию на руководство республики.
Он понял, что победить Мжаванадзе и возглавить парторганизацию Грузии можно, только если удастся найти не мелочевку, а убийственный компромат. Грузинский лидер был личным другом Брежнева, который в 1962 году присвоил ему звание Героя Социалистического Труда за достижения республики по выполнению очередного пятилетнего плана.
А компромат — это связь первого лица с местными делягами.
Через десять лет по пути, проложенному Шеварднадзе, пойдет и Юрий Андропов, уничтожая своих соперников по Политбюро через их связи с торговой мафией.
В 1965 году Шеварднадзе становится генералом внутренней службы третьего ранга (звание, соответствующее генерал-майору) и министром.
Шеварднадзе поехал в Москву, выступил со страшным по фактам докладом на коллегии МВД. Его поддерживал Щелоков, ставший министром внутренних дел СССР. Но ничто не могло омрачить дружбу Брежнева с Мжаванадзе.
Летом 1972 года оперативники угрозыска МВД Грузии обнаружили под Сухуми еще один теневой завод. Только выпускал он не трикотажные рубашки или куртки из искусственной кожи.
На заводе делали оружие. Пистолеты, автоматы, карабины.
Об этом невероятном по тем временам деле была напечатана статья в республиканской партийной газете “Заря Востока”. Ее на стол генсека положил лично Щелоков.
Судьба Мжаванадзе была решена. Нет, не подумайте ничего плохого. Его не арестовали, не осудили и не посадили в тюрьму.
Он ушел на пенсию, получив все положенные льготы и прекрасную квартиру в Москве.
Первым секретарем Грузии избирается Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе.
Когда я писал эту историю, то специально позвонил сыну одного из крупнейших теневиков Грузии тех лет, живущему в Москве.
— Скажи, Гиви, как в Тбилиси восприняли известие о приходе Шеварднадзе к власти?
— Слушай, все до одного солидные люди говорили, что это самый черный день в истории республики.
Но в республике жили еще и “несолидные” люди, они варили сталь, добывали марганец, выращивали чай. Для них приход Шеварднадзе к власти стал временем надежд.
Но и солидные люди не стали сдаваться. У Пазишвили были связи не только в Тбилиси, но и в Москве, которые, кстати, помог ему наладить дорогой родственник Гога-драматург.
И вот некоронованный король Грузии выехал в Москву с неофициальным визитом. Король ехал налегке во избежание нежелательных встреч.
За ним вылетел его брат, который вез в столицу две картонные коробки от вина, тщательно завязанные веревками.
С точно такими коробками едет большинство пассажиров с гостеприимного Кавказа. В них везут фрукты. Вино, бутылки ткемали, жареных поросят.
Но младший брат “короля” не собирался удивлять столичных гурманов. Его ящик был плотно забит пачками сотенных купюр. Миллион сто двадцать тысяч рублей приехали в Москву для материальной помощи московским чиновникам.
Брата “короля” арестовали в гостинице “Россия”. Деньги, естественно, изъяли, но весьма большая часть суммы разошлась по рукам.
И уже в Тбилиси начали звонить по спецсвязи, предупреждая, что с партийными кадрами надо обходиться бережно.
Надо сказать, что Пазишвили и практически все его подельники состояли в партии верных ленинцев.
Самого Пазишвили взяли в приемной Генпрокурора Андрея Руденко.
“Дело грузинских теневиков” стало одним из самых крупных. Подельников Пазишвили брали по всей стране.
В столице тоже прошло несколько крупных задержаний и не менее сенсационных остановок.
Мой знакомый драматург Георгий Михайлович Косачевский был задержан на улице у Дома журналистов.
Суд был недолгим, но, естественно, справедливым.
Мера социальной защиты была удивительно однообразной: высшая мера или пятнадцать лет колонии строгого режима с конфискацией имущества.
Но опять из Тбилиси в Москву поехали ящики из-под вина, и теневой король Грузии избежал расстрела. А вот Гога-драматург уехал на долгие годы топтать зону.
Когда я сегодня смотрю старые уголовные дела по экономическим преступлениям, то думаю о том, что, собственно, плохого сделали люди, которых мы называли теневиками?
Они, как ни странно, латали дыры нашей несовершенной экономики. Одевали людей в красивый трикотаж, шили вполне приличную обувь, изготовляли дефицитную фурнитуру для сантехники.
На подпольных производствах работали тысячи людей и получали вполне приличную зарплату.
А может, нужно было все эти цеха, мастерские, заводики сделать легальными и позволить людям выпускать дефицитную продукцию и прилично зарабатывать?
Но в стране, где на каждом доме висел лозунг “Партия — наш рулевой”, сделать это было просто невозможно.
Лет десять назад я зашел домой к Леве Тимофееву.
В квартире шел ремонт, паркет был застелен газетами и старыми афишами.
Я поднял одну, заляпанную краской. Березка, скамейка на берегу реки, силуэт девушки. Георгий Косачевский, Лев Тимофеев, “Скамейки у реки”, комедия.
Пьесу эту играли в Петрозаводске.
В том времени осталась метельная ночь под Старый Новый год, крепкий уверенный в себе московский человек за столом и его непростая жизнь.
Осталась только заляпанная известкой афиша, лежащая под ногами.
