В жизни Владимира Хотиненко многое решал случай. Для кино определяющим оказался тот, когда сам Никита Михалков предложил ему, тогда еще рядовому срочной службы, попробовать себя в кино. Через некоторое время Хотиненко поступил к нему в ученики и затем снял с десяток заметных фильмов, среди которых “Зеркало для героя”, “Рой”, “Макаров”, “Мусульманин”, “По ту сторону волков”...
— Владимир Иванович, на подходе ваша новая картина, которую называют то “Прощание “Славянки”, то “72 метра”. Какой окончательный вариант?
— “72 метра”, он более современный. Сейчас в моде названия с цифрами: “Восьмая миля” и что-то подобное. Потом “Прощание “Славянки” абсолютно невозможно перевести на любой другой язык — получится абракадабра. А “72 метра” — упругое хорошее название и на любом языке доступно.
— Снимая ее, вы ориентировались на какие-то кинофестивали?
— Нам не до того было. Очень сложная картина была, и если бы мы еще думали про фестивали — это была бы труба. Там не до жиру, что называется, быть бы живу. Не знаю, может, кто-то и снимает фильмы специально для фестивалей, я, слава богу, ни одного не снимал. Картина наша такая национальная, и в этом смысле она, тьфу-тьфу-тьфу, получилась. Скорее, она снималась специально для граждан нашей страны, для моряков, так что адресат, конечно, был. А как воспримут ее за рубежом — врубятся они там или нет — меня это не очень волнует, потому что, так или иначе, это история нашей страны.
— Признайтесь, если не телевидение, как режиссер оказались бы в простое?
— Не думаю... Мне, кстати, интересно, можно ли в сроки, отведенные на постановку, и которые простому кинематографисту немыслимы, снимать с хорошим качеством. Вот на картине “По ту сторону волков” мы это сделали...
— Что по срокам на новой картине?
— Нормальные, тут не забалуешь. Нам надо было в разных городах снимать и в таких условиях... Это ни в сказке сказать, ни пером описать. Мы жили в Мурманске, а снимать выезжали в Гаджиев и Полярное. Приходилось преодолевать сто с лихвой километров по таким дорожкам, что каждый выезд ты молишь бога о том, чтобы просто ничего не случилось, чтоб доехать туда и потом вернуться обратно. Еще чудовищный ветер... Мы сцену отплытия лодки не могли снять две недели. Шторм, понимаете? И ее не выпускают.
— Любите, смотрю, в экстремальных условиях работать. Говорят, на предыдущих съемках в Торопце и воды-то не было.
— Я к этому не стремлюсь, точно знаю. А память о Торопце, в котором мы “Волков” снимали, теперь останется на всю жизнь, и главное — хорошая память. Сейчас все вспоминается в каком-то ореоле романтическом, трудности не имеют значения, а вот послевкусие осталось.
— Недавно стало известно, что музыку к “72 метрам” пишет Эннио Морриконе...
— Она ужа написана. Я был у Морриконе в Риме, и он мне ее продемонстрировал. Мы работали подробно, смотрели материал, музыкальные эскизы. Слава богу, моя жена записала на диктофон репетиции. Это фантастическое впечатление, как человек в 75 лет, который в кино видел все, отдается творческому процессу. Когда не хватает рояля, он начинает подпевать!
— Как удалось на него выйти?
— Признаться, сначала никто не верил, когда эта тема возникла. А получилось все так... Когда мы смонтировали часть материала, я задумался о музыке. Вообще-то музыка должна звучать, когда уже снимаешь кино. А здесь было не до того. Наконец меня продюсер спрашивает: “А кто композитор?” И вот дома, перелистывая “сидишки”, я обнаруживаю саундтрек Морриконе. Включаю его и вдруг понимаю, что это та музыка, которая должна быть в нашем фильме. Она оказалась из фильма “Малена”, очень хорошего, к слову сказать, фильма. Но меня тогда это не интересовало. Я как пацан не спал всю ночь, хотелось поскорее прослушать ее в монтажной. Пришли, ставим, и это все! И одновременно же мы понимаем, что это сам Морриконе. Но к чести продюсеров, это их не испугало. В то время мы с женой как раз собирались в Италию — Татьяна ни разу не была в Риме, а я — во Флоренции. Мы едем во Флоренцию — я в прошлом архитектор и мечтал увидеть в подлиннике работы Микеланджело. Мы приходим в галерею, и дальше, я клянусь, было один в один, как я рассказываю. Звонит мобильник. Я отвечаю. Исполнительный продюсер говорит: “События развиваются стремительно. Послезавтра в пять часов вас ждет Морриконе”. А мы как раз возвращались в Рим. И все! Мы встречаемся, я рассказываю ему нашу историю, а также про музыку, которую поставил в студии. Морриконе говорит: “Наверное, эту”. Подходит к роялю и наигрывает именно ту тему. Потом он сказал: “Зря, это как первая любовь, теперь не отвяжетесь”. Я говорю: “Клянусь, отвяжусь. Я не первый раз так делаю, мне это не проблема”. И отдаю пионерский салют, как бы шучу. Морриконе спрашивает: “А это что такое?” Пришлось объяснять, что такое пионерская организация и что означает пионерский салют. Ну а потом он посмотрел наш материал, и его, что называется, пробило. Понимаете, на них ничуть не меньшее, а быть может, и большее впечатление, чем на некоторых наших граждан, произвела трагедия “Курска”.
— Дорого стоит Морриконе?
— Думаю, дорого. Про деньги никто из продюсеров ничего мне не говорил. Но этот случай-то беспрецедентный. Я когда-нибудь напишу свои истории встреч с Морриконе. Это что-то! В первый день мы с ним просидели десять часов: с десяти утра до восьми вечера. И ему хоть бы хны, усталости ни в одном глазу. А в заключение был еще один сюрприз. Морриконе говорит: “У меня есть одно условие, которое не обсуждается. Иначе я ничего не буду делать. Оркестр — 250 человек”. Ну, думаю я, все. Приехали. На этом все закончится. Ничего, обошлось...
— Вам самому близка тема флота? Не вы ли говорили “я с детства долбанут на флоте”?
— Так оно и есть. Я с детства долбанут на теме Цусимского сражения. Я в него играл — лепил корабли и пытался выиграть Цусиму. Я чуть ли не наизусть знал калибры орудий и скорости кораблей. Знаете, как мне было обидно за это поражение? Это какой-то комплекс своеобразный. Фрейд! Мой дядя Саша был моряком. И когда он приезжал в степной городок Славгород Алтайского края и я с ним выходил на улицу, а у него начищенные пуговицы, — это незабываемые мгновения жизни! Думаю, это подсознательно всю жизнь во мне сидело. Когда в один прекрасный момент я подумал, что эта тема, этот сценарий прошел бы мимо меня, меня просто ужас охватил. Не говоря уже о том, что в каждом русском человеке этот образ флота живет. Вот у меня есть кусочек, внешне незамысловатый, мы его сняли в Севастополе, где молодые офицеры, наши герои, проплывают по бухте Севастопольской, и там стоят корабли военные. Я на эту сцену наложил известную песню “Тот, кто рожден был у моря”. Поверьте, этот кадр валит всех с ног!
— Вы еще успеваете преподавать. Многие ли ваши студенты в будущем смогут снимать кино?
— Да, многие. Вот у меня из самого первого набора во ВГИКе немало таких, у кого море международных призов. Кстати говоря, сейчас мой студент Саша Ломакин со своим короткометражным фильмом “Полдень” представлял нашу державу на Каннском фестивале. Между прочим, за последние пять лет приглашения в Канн получили четыре моих студента. Так что из того выпуска, который был у меня, те, кто работал, — работать продолжают. Это 7—8 человек — Нурбек Эген, Саша Котт, Юрий Кузин, Андрей Ковун, Ульяна Шилкина... Самая большая для меня радость и, более того, задача — чтобы они действительно работали. Я не хочу воспитывать несчастных людей. У кого хватит терпения сидеть и ждать свою тему — на здоровье. Но мы стараемся воспитать людей прежде всего профессионально вооруженных.
— Как-то им помогаете?
— Вообще я сторонник того, что сильно помогать не надо. Я благодарен своему учителю Никите Михалкову, что он, слава богу, не прикладывал особо свою руку, хотя некоторое время я рассчитывал на его активную поддержку. Нет, тут способ обучения сродни обучению плавать. Бросили в воду — плыви. По-моему, это правильно. В кино сейчас жизнь очень жесткая. Намного жестче, чем в те благословенные застойные времена, когда студент направлялся на какую-то студию и ему там были обязаны дать работу А сейчас?.. Кто не успел — тот опоздал.
— Ваш сын Илья сейчас тоже снимает кино. Как относитесь к тому, что он делает?
— Он довольно много уже снял. Поначалу это были авангардистские фильмы. Я понимал, что они профессионально сделаны, но... не моя тема. А вот его черно-белая “Одиссея. 89-й год” мне очень нравится. Сейчас они с Любшиным, по-моему, роскошную костюмную картину сняли — “Золотой век”. Я просто обалдел, когда увидел материал. Это абсолютный Голливуд!
— Как Илья реагирует на ваши замечания, если они появляются?
— Да по-всякому... Он никогда не был таким уж послушным мальчиком, скорее наоборот. Но прислушивается, естественно, относится с достаточной степенью уважения.
— А с дочерью Полиной поддерживаете отношения?
— Слава богу, поддерживаем, она же дочь моя все-таки. Сейчас Полина учится в колледже в Ванкувере, хочет быть аниматором. Она и манекенщицей работала, теперь вот довольно известный там диск-жокей. Она девочка, которая сама себя сделала. Бывает, звонит, чтобы поделиться переживаниями, поплакаться, если что, но в общем-то самостоятельный ребенок.
У нас еще третий есть. Денис. Сын моей жены Татьяны. Они с Полиной ровесники. Денис — оператор. Как раз работал на картине, которая в Канн ездила.
— Ваша жена — специалист по зарубежному кино, преподает во ВГИКе. Она как-то соучаствует в том, что вы делаете?
— Да не как-то соучаствует, а самым подробным образом. Я вообще без нее никуда не езжу, даже на съемки. Если куда приглашают, говорю: “Я с женой еду”.
— И не возникает желания отдохнуть друг от друга?!
— Ни-ког-да! Мне скорее мешало бы, если бы ее не было рядом. Кино Татьяна очень тонко чувствует, поэтому у меня она — главный консильери и судья. Лабуда всякая у нее не пройдет, у нее не забалуешь. Татьяна может быть очень категорична, со мной порой так продюсеры не разговаривают, как она.
— Легко это принимаете?
— В большинстве случаев она права. Это мне иногда не нравится по форме, потому что она это очень категорично преподносит, но по содержанию все верно.
— У вас есть какие-то семейные традиции?
— Каждый Новый год делаем один и тот же снимок — мы вдвоем у камина на родительской даче. Своей-то дачи у нас нет. Мы когда прикидывали — нужно ли это, то решили, что лучше деньги на дачу потратим на путешествия.
— Что-то мы все больше о работе. А вот свободное время... Как отдыхать любите?
— Свободного времени, признаться, давно не было. Я не очень умею отдыхать, поэтому и не страдаю.
— И тем не менее отдых, если он случается, предпочитаете активный?
— Да, люблю теннис. Играть начал давно, еще на “Зеркале для героя”.
— То есть увлечение не ельцинской поры?
— Тогда про увлечение Ельцина никто и не слышал. Я заразился этим от Ивана Дыховичного на режиссерских курсах. Ельцина я, кстати, знаю давно. Не в том, конечно, гоголевском смысле “с Пушкиным на дружеской ноге”, нет. Я же в Свердловске учился, когда он там был секретарем обкома. Его тогда называли “волшебник изумрудного города”, потому что к приезду начальства в городе выставлялись заборы, окрашенные в зеленый цвет. Вот странно... Почему-то в наши дни это прозвище газетчики ни разу не использовали.
— Помимо всего прочего вы любите писать акварелью. Что предпочитаете — пейзажи, портреты?
— Я предпочитаю выдуманные картины. В молодости это были картинки с легким-легким сюрреалистическим уклоном. Теперь рисую в стиле такой смеси японской гравюры и китайской живописи.
— А еще говорят, на гитаре здорово играете...
— Ну... Сейчас как-то не до этого, а вот во времена учебы в архитектурном институте у нас даже был свой ансамбль — “Машина времени”.
— ???
— Да, мы одновременно дали своим ансамблям такое название — только я в свердловском архитектурном, а Макаревич — в Москве. Мы тогда “Роллинг стоунз” очень любили. У нас еще было разделение на “битлистов” и “роллингстонистов”, так вот я был “роллингстонист”. Но я и казачьи песни люблю, у меня дедушка по материнской линии казак был, между прочим Георгиевский кавалер.
— Я вот заметила, что вы отвечаете на вопросы внятно и размеренно, как преподаватель. Наверное, в родне еще и учителя были?
— Нет, родители у меня не были преподавателями. Знаете... мне так жалко, что они рано умерли. Отец успел увидеть только мой первый фильм, а мама посмотрела “Зеркало для героя”, которое я для них, собственно говоря, и снимал, для этого поколения.
Если сейчас я о чем-то и печалюсь, так это о том, что у меня нет возможности о родителях позаботиться. Сделать так, чтобы они жили по-человечески.
— Кем они у вас были?
— Рабочими... Отец всю жизнь провел на заводе, был мастер на все руки. И мама перебрала многие профессии. Так что они абсолютно заводские люди. Да и я, в общем-то, такой заводской паренек... был.
