...Обычно к вечеру они возвращались в Москву. Но в тот злополучный день заночевали на природе. Развели костер, вскипятили чай... Благо напарник всегда возил в машине полный туристический комплект. За ужином выпили, думали заснуть. Но целую ночь болтали у костра и ворочались в палатке. Да и какой сон, когда в голове крутилось одно: милиция, обыск, допрос... И еще: где же, на чем, черт возьми, прокололись?!
Ну, ездили по деревням, просили у бабушек иконы. Так не воровали же! Был, правда, грешок — врали, что художники, что собирают для новой церкви... И люди верили, отдавали. Хотя какая, прости Господи, церковь?! В те хрущевские времена церквей не открывали, а, наоборот, рушили сотнями. Сам Никита Сергеевич публично обещал показать по телевизору последнего попа. А знаменитый плакат “Берегите детей от поповских когтей!” прямо призывал к борьбе с “опиумом для народа”.
Наши “художники” напоролись прямо по пословице: бдительный деревенский житель позвонил “куда надо”, мол, ходят по домам подозрительные бородатые люди, сообщил номер машины. Остальное для милиции было делом техники: задержали, проверили документы, обыскали машину, а в багажнике — 23 иконы!
В райотделе города Егорьевска допрос вел сам начальник. Но документы у задержанных были в порядке. Один — студент-медик, другой — инженер из радиокомитета. Да и опять-таки, где криминал? Добро бы кур воровали, а то иконы собирали. “Но мы все равно проверим, не ворованные ли, — пугнул начальник милиции при расставании. И добавил: — Убирайтесь к чертовой матери, чтоб духу вашего здесь не было”.
Но разборкой в милиции дело не кончилось. Позже была проверка участковым по месту жительства, опрос соседей, сообщение в институт и на работу. В результате — пятно в биографии, ярлык и прощай, карьера!
Эта история автобиографична. Более того, типична, считает рассказавший ее известный московский антиквар М.Б.Перчик (фамилия изменена). “Но если мой напарник тут же “завязал”, — добавляет Михаил Борисович, — то я уже не смог остановиться. Медицину, конечно, забросил. Стал ездить, заводить нужные знакомства. Появились подельники, богатые клиенты. И в то же время много читал, сидел в библиотеках, ходил по музеям. Набирался ума-разума. Без искусствоведческих знаний в антикварном бизнесе делать нечего”.
Что же, послушать ветерана, прямо жалость берет. А какие менты гады: мало, что иконы отобрали и не вернули, — жизнь человеку покалечили. Но человек-то какой: не сдался, не сломался. И что в итоге? Свой антикварный магазин в центре Москвы! Про три года отсидки за скупку краденого, про другие криминальные казусы наш герой, конечно, ни гу-гу. Да чем, собственно, хвалиться. Проехали. Была одна жизнь, а теперь совсем другая. Купить подешевле и продать подороже — это уже не спекуляция, а бизнес. И антиквары живут совсем не наособицу, а работают по тем же законам. И не просто так с открытой душой и добрыми намерениями мотается по Руси антикварная шатия-братия. За каждым грех, обман, лукавство, а порой и вовсе темные делишки. Но чего не отнять — все они великие артисты. Так выпросят, вымолят, такие “песни споют”, так глаза отведут, что сам первостатейный собиратель-иконщик Владимир Алексеевич Солоухин снял бы шапку перед их мастерством. А он-то, будьте уверены, и в старине толк знал, и такое мог сыграть лицедейство, так дело обставить, что все его “хождения в народ” за черными досками выглядели чуть ли не спасением русской культуры.
Помню, много лет назад в один из моих приездов в Углич местный художник Леня Шигин представил меня как интересующегося судьбой своих предков московского журналиста маленькой сухонькой старушке Нине Сергеевне Белой. Предварительно Леня меня предупредил: “Она дочь бывшего одесского генерал-губернатора. Отсидела здесь на Волголаге и теперь на поселении”. И добавил с улыбкой: “Владеет информацией о всех “бывших”, в курсе всех светских сплетен... У нас ведь тоже существует свой филиал “Союза меча и орала”.
Нина Сергеевна без обиняков спросила: “А Солоухина вы знаете?.. Не знаете, так найдите. Передайте, пусть вернет иконы и мой рюкзак. Обещал отдать через неделю, но уже целый год ни ответа, ни привета”.
Потом уже я узнал, что доверчивая Нина Сергеевна ввела московского писателя во все угличские “хорошие дома”, где он облазил кладовки и чердаки, снял из углов несколько дорогих икон и, погрузив раритеты в тот самый рюкзак, отбыл в Москву. Понятное дело, “на выставку”. С тех пор ни икон, ни рюкзака, ни писателя никто в этих местах и не видел.
Посочувствовал легковерным угличанам, не станем строго судить московского гостя. Это, по большому счету, детские шалости. Потому что если кого и судить, то в первую очередь безбожное государство, десятилетиями истреблявшее целые пласты русской культуры, уничтожившее тысячи церквей и усадеб, спалившее в кострах юных безбожников миллионы икон, переплавившее на монету тонны художественных религиозных раритетов, продавшее за копейки эрмитажные шедевры...
Теперь спохватились, заахали-заохали, как тот пьяница, который разбрасывал здоровье ворохами, а теперь собирает крохами. Милиция, таможня, Минкультуры и иже с ними церковники встали грудью на страже культурного достояния народа. Вернее, того, что сохранилось чудом. И вот уже рвение достигло абсурда. Уже старый патефон с помойки, подсвечник-“токарка” из утиля, мятый самовар получили ранг невывозных антикварных ценностей. При мне в аэропорту “Шереметьево” с американского бородатого старовера таможенница сняла медный наперсный образок и чуть ли не обвинила деда в контрабанде.
Смешно и грустно вспоминать, но относительно недавно, в середине 80-х, я откопал у татарина-утильщика в Костроме ящик медных и бронзовых икон, в том числе несколько дорогущих нынче “Успений” размером в четверть газетного листа. “Пионеры собирали, — уточнил татарин, — я им сказал: эмаль молотком сбивать, металл чистый нужен. Хорошо постарались”.
Сейчас утильные цветметбогатства — лишь воспоминания. И если припрут алкаши на сдачу автомобильный радиатор или алюминиевую флягу — так целое событие.
И все же... Тульский мой знакомый Иван Владимирович раскопал в утиле настенное чугунное блюдо с профилем Петра I конца XVIII века и оловянный квасник. А москвич Феликс в Коломне “нырнул” к утильщику и выудил оловянный же шандал времен Елизаветы. Но это скорее исключение из правил. Согласитесь, глупо искать в кастрюльке мясо, скрести по дну, когда его давно вычерпали.
Но вопреки всему сотни антикварных собирателей колесят в дождь-снег-непогоду по российским городам и весям, роются в чердачном хламе и пылюке, христорадничают “для церкви, для музея, для художественного фонда...” Даже, как я слышал, в подмосковной Куровской иконы собирали якобы для бывшего ельцинского охранника Коржакова, задумавшего построить церковь.
Вот проходимцы, скажете вы, и во многом не ошибетесь. Особенно если поближе познакомитесь с жизнью и нравами измайловского “Вернисажа”.
А “Вернисаж” — это прежде всего рынок, и живет он по принципу “продавец—покупатель”. И коли так, все здесь имеет цену, и крутятся хорошие деньги, то найдете вы здесь и корысть, и обман, и зависть, и всевозможные подделки вкупе с остальным набором низменных страстей. Только это тщательно скрыто за любезной улыбкой и демонстрацией прекрасных манер, к примеру, любезнейшего Бориса Исааковича — продавца старинного серебра, милейшего самоварщика Сергея Эдуардовича, за сладкоголосым воркованием о чудных, но минувших временах обаятельной старой дамы с маленькими, но ценными иконками. Вся их вежливость и обходительность вовсе не порыв души, а просто элемент профессии, а еще — особое свойство ума и интеллекта. Если хотите, способ выживания.
Что греха таить, дураку на этом рынке не место. Многие из вернисажных завсегдатаев хоть и не кончали факультета искусствоведения, но по знаниям, опыту, практической сметке дадут фору многим музейным авторитетам. Не говоря уж о “корифеях” из милицейского ведомства, у которых что ни икона — XVII век. Даже образ Серафима Саровского, канонизированного в 1903 году, в недавней телепередаче “Криминал” датировали тоже XVII в.
Собирая по Руси всеми правдами и неправдами антикварную старину, коммерсанты и добытчики не просто зарабатывают на хлеб (случается, с маслом!). Они спасают крохи нашего культурного наследия от гибели и забвения. А если дадут той же вологодской бабульке еще и пару сотен рублей за старую прялку — честь им и хвала.
Конечно, когда прялка дойдет до Москвы, цена ее возрастет примерно втрое. Но говоря о якобы доходности промысла, не стоит забывать и о накладных расходах, потраченном времени, многочисленных неудобствах походной жизни, о нервотрепке и унижении при выяснении отношений с милицией и с ГАИ. Ведь любая икона, пусть даже бывшая, а ныне — осыпавшаяся доска, взятая для написания новодела, действует на того же гаишника, как красная тряпка на быка. А если икон несколько, то тут непременно возникает мысль о хищении из церкви, непременно мерещатся миллионы долларов.
Что ж, бдительность — это тоже элемент профессии. Но откуда такой всенародный криминальный ажиотаж вокруг антиквариата? На мой взгляд, СМИ (вольно или невольно) нагнетают обстановку вокруг этого непростого бизнеса. Как идет телерепортаж из таможни, так на столе разложены иконы. И все — по тысяче долларов, не меньше. Как телесериал — так погоня по тайге за “Спасом” ХV века. Как детектив — так убивают за старинное колье. Нельзя авторитет зарабатывать на откровенном вранье. Иконам-то тем с брянской таможни, простите, грош цена в базарный день. А признаться, что “дрова” на таможне отняли, что людей в “обезьяннике” зря мучили, духу не хватает. Честь мундира дороже.
Никогда не забуду возмущение отца Бориса, настоятеля Ильинской церкви (это под Можайском), которую в очередной раз обчистили жулики. “По третьему разу, по третьему разу, — причитал старый священник, — брать уже нечего, одни литографии остались. И на те позарились, забрали”. Моя старая тетка, которая долгие годы жила рядом с церковью и была тамошней прихожанкой, узнав о беде батюшки, попросила меня отвезти ему свою большую Казанскую икону Божьей Матери в киоте. Батюшка воспротивился: “Соблазн только для жулья. А в церкви обойдемся и бумажными иконами”. За красивые бумажные иконы-литографии, что на жаргоне антикваров называют, простите, “фантиками”, Бориса пять лет назад и убили. Посчитали — дорогие, думали еще и деньги найти, — признались разбойники на следствии. Кстати, в криминальном мире к “клюквенникам” (так именуют церковных воров) большое неуважение. И с ними, по моей информации, разобрались сокамерники в СИЗО. До суда.
Так почему же воруют, грабят, даже убивают за иконы? Почему и за что рискуют, идут на преступление, не боясь ни тюрьмы, ни даже божьей кары?! Да хотят денег на халяву дураки безмозглые, наркоманы долбаные, отморозки без всяких понятий. Вот и весь ответ.
А взять тех же польских коммерсантов, которые таскали спортивными сумками с “Вернисажа” дешевые иконки. Они что, сильно обогатились? Куда там! Все даже если не попались с “контрабандой”, то банально прогорели. Ибо давным-давно кончилась в России антикварная лафа. Западный рынок уже затоварен нашими иконами, самоварами и прялками.
Помню, лет 30—40 назад еще находили у нас уникальные предметы, всплывали картины больших мастеров, доставали из заначек арбатские старушки не проеденные в войну драгоценности Фаберже. Но увы. Одни раритеты быстро разошлись по музеям да частным коллекциям, другие — технично вывезены за границу по дипканалам, с ведома КГБ или в чемоданах делегатов дружественных компартий.
...С Володей Крыловым (фамилия изменена), одним из лучших московских реставраторов икон, мы жили в соседних домах по улице Островского на Пречистенке. Он, конечно, не только реставрировал иконы, но и ими подфарцовывал. Сбывал он их жене одного американского собкора — Нине Стивенс. В тот вечер засиделись в его мастерской допоздна, выпили все, что лилось, а на продолжение банкета денег не набрали. Тогда Вовка и вспомнил, что дама та с ним до конца не расплатилась. Мастерская была через проходной двор от американского дома. Вот и пошел я, по жребию, должок получить. Деньги мне отдали сполна. А когда вышел из дома на улицу, наткнулся на дворника. Он метет тротуар да приговаривает: “Ты, Чиликин, сюда больше не ходи, а то плохо будет. Мы тебя давно приметили”. У меня все внутри похолодело: ведь сразу по фамилии влепил! Похоже, в то время профессионалы ценились везде, даже в “дворницком деле”. Не удивлюсь, что этот дворник вышел на пенсию в полковничьих погонах. Но мог ли он, честный “конторский” служака, даже предположить, что настанет время, и уже не от нас, а к нам начнут потихоньку везти те же иконы и прочую русскую старину, не нашедшую спроса на чужбине. Дожили!
И все равно антикварный добытчик не сдается. С четырех утра, по темноте, с фонарями и лупами, встречают на “Вернисаже” приезжих коробейников московские знатоки-перекупщики. Тут же тусуются опера из антикварного отдела, которые здесь нередко отслеживают периферийных церковных воров и прочих своих клиентов.
Сегодня честному собирателю удача улыбается редко. Хотя недавно на “Вернисаже” всплыла ведь икона “Тихвинская Богородица” ХVII века. По слухам, это был подарок священника одной из архангельских церквей в знак благодарности за... деньги, пожертвованные на ремонт церковной крыши. Или взять историю иконы “Покров” ХVI века, которая сейчас в собрании известного коллекционера. Здесь, кстати, техника отбора на таком же высоком уровне. Вычислили наследников богатого нижегородского купчины Бугрова, выяснили их нужду и привели им в обмен на шедевр две коровы.
А какое множество раритетов абсолютно безболезненно (конечно, не бесплатно) плавно перетекло в частные собрания из провинциальных музеев! Жульничество? Конечно. Но как ему не случиться, коль в экспозиции под охраной и сигнализацией красовалась заурядная “бытовуха”: прялки, самовары, полотенца с “петухами”, а истинные ценности, к примеру старые холсты из барских усадеб, валялись в кладовых, имея атрибуцию только в размерах и надпись: холст, масло, “НХ” — неизвестный художник.
Найти действительно шедевр — большая удача, и выпадает она не всякому. Но каждый собиратель в нее верит и очень ждет, что когда-то поймает за хвост птицу счастья. Однако за “великими” вещами не только очередь стоит... Можно и жизнью расплатиться за свою охоту, которая пуще неволи.
Один старый антикварщик рассказал мудрую историю-быль и, как все из этой братии, будучи суеверным, увидел знак судьбы в том, что остался “с носом”. Не дался шедевр в его руки. Бог миловал!
Забрались они с напарником в город Сапожок (это между Рязанью и Шацком). Ходили по деревням, собирали что попадется и заночевали в доме у стариков, сын которых, как оказалось, был парторгом колхоза. Познакомились. За выпивкой разговорились. И парторг рассказал, что раньше в тех местах была богатая усадьба князя Щетинина. В революцию ее, понятное дело, разграбили и сожгли. Так вот у его родственницы, древней старушки, некогда служившей у последнего князя, висит в божнице небольшая картина в рамке. А внизу табличка золоченая. И надпись — “Мадуна”.
— Это что за “Мадуна”? — не врубился я.
— Вот и мы, слава Богу, не врубились, — ответил мой приятель. — Хотели утром сходить посмотреть, да деревня-то была за рекой Парой. А ночью ледоход начался (весной дело было). Так мы и уехали... А уже года через три прибежал ко мне мой подельник Валерка. И показывает газету, мол, читай. “В одной из деревень под городом Сапожок у бабушки, собирая народную вышивку, работники музея нашли подлинный эскиз “Мадонны” Рафаэля”. Валерка стал мне пенять, мол, какой шедевр, какие деньги мимо нас проплыли с тем ледоходом! А я подумал: “Это не мы ту картину проворонили. Это нас Господь спас! За “Мадуну” эту нас бы уже давно похоронили.
Вот и думай...
