Уже первые шаги в режиссуре принесли Валерию Тодоровскому большой успех. Фильм “Любовь” был отмечен на многих кинофестивалях. Последовавшие за ним “Подмосковные вечера” и “Страна глухих” были признаны зрителями и критикой несомненной удачей.
Его последний фильм “Любовник” был отмечен на кинофестивале в Сан-Себастьяне сразу двумя наградами. Сегодня сын своего гениального отца не только снимает кино, но и занимает серьезную должность на телевидении, продюсирует сериалы на РТР. С будущей женой познакомился во ВГИКе. О том, что она дочь знаменитой писательницы Виктории Токаревой, узнал не сразу. Имеет двоих детей. Личная жизнь Тодоровского скрыта за семью печатями, особенно от журналистов.
В настоящее время мы беседуем с Валерием на морском берегу. Романтика...
— Любите море?
— Покажите мне человека, который не любит море. Меня с ним связывает мое детство. Первые десять лет свой жизни я провел в Одессе, в городе у моря. Мы, одесские дети, целыми днями были на пляже, причем не только летом, когда приезжали курортники, но и осенью, и ранней весной, когда купаться было нельзя. Короче, в любое время года мы приходили на берег моря, брали из дома какую-то еду, готовили ее. Так что море для меня — это что-то очень и очень значительное. К огромному сожалению, я давно не был в Одессе. Как-то не складывается: очень загружен работой. Те, кто побывал там недавно, говорят, что город очень изменился к лучшему. При первой же возможности поеду. С Одессой связано многое: и родители, и друганы, и соседи, и двор, и раки-бычки-мидии, которые мы ловили и жарили. Помню, как мы лазали через заборы в какие-то санатории и воровали там абрикосы, персики, сливы. У меня было такое нормальное южное детство.
— Хулиганом были?
— Я был простым дворовым одесским мальчиком. Это то, что всегда было на юге: почти коммунальная, общежитская система жизни. Когда “двор” — понятие гораздо более широкое, чем просто место, где случайно встречаются люди, которые случайно живут в соседних домах. Люди, естественно, хорошо друг друга знавшие, сидели во дворе, болтали, дети выходили рано утром из дома, а возвращались поздно вечером. Да мы жили во дворе! Я помню, как днем бабушки, мамы кричали, звали обедать: “Игорь, Валера!..”. А затащить было невозможно. Потому что у нас были радости дворовой жизни. Везде были открытые квартиры, я очень хорошо знал всех родителей своих друзей, мог в любой момент к ним зайти. Из окна дома, где я жил, можно было увидеть Одесскую киностудию. Маленьким я болтался по ней, наблюдал за всем, что там происходило. Киностудия казалась мне таким огромным живым организмом. Люди там просто жили. Приходили на работу, а потом, взяв пакетик с купальником, полотенцем и едой, шли на пляж. Разговаривал я с жутким акцентом, это потом мне выдалось в Москве. Тяжело было перестроиться.
— Есть такое понятие “типичный одессит”. Расскажите мне, кто это такой?
— Думаю, “типичный одессит” — это миф.
— А вот Марк Григорьевич Рудинштейн утверждает, что типичные одесситы есть. Это люди с особым состоянием души.
— Конечно, есть люди, которые несут часть культуры этого города в себе. Но это люди, которые прожили там жизнь. Я все-таки ребенком оттуда уехал. Вообще, когда речь заходит о типичных одесситах, то всегда подразумевается какая-то такая юмористическая, веселая история про жителей этого города. Сразу же вспоминают этих рыночных торговок... Но я думаю, что понятие “типичный одессит” — это штамп. Не знаю, что такое “типичный одессит”, сохранились они или нет.
— Вы приняли Москву, полюбили этот город?
— Да. Этот город мне очень тяжело достался. Когда я приехал сюда в 10 лет, было ощущение ужасного одиночества, холода. Особенно после того одесского двора. Ощущение, что все время темно, все время холодно. В отличие от людей, которые в Москве родились, мне этот город нужно было принять и полюбить. В конце концов это удалось. Сегодня мне кажется, что это мой город.
— Кем будущий режиссер Валерий Тодоровский “хотел стать, когда вырастет”?
— Моряком, естественно! В Одессе любой мальчик с трех-четырех лет был уверен, что он будет моряком. И, конечно, я тоже хотел стать моряком и поступить в мореходку, высшую одесскую. Закончить ее и ходить в рейсы. Но, оказавшись в 10 лет в районе Тропарево, с мыслями о морской карьере пришлось расстаться. А так… чтобы обязательно космонавтом или Антарктиду покорить — нет, такого не было.
— Слышала, отец не хотел видеть вас режиссером.
— Неправда. Он этому не сопротивлялся, но никак специально и не поощрял. Он просто давал мне возможность развиваться в ту сторону, в которую мне хотелось.
— Однажды вы сказали, что “поняли, что такое режиссура, только тогда, когда стали этим заниматься”.
— Думаю, любой человек, который начинает заниматься этой профессией, что-то про это понимает только в тот момент, когда начинает делать сам. Это же такая иррациональная, непредсказуемая, в чем-то даже мистическая профессия. Можно все про нее знать, но быть не способным, и не знать про нее ничего, но быть способным. Да, пока режиссер сам не выйдет на площадку и не снимет первый кадр, он ничего про это не поймет.
— Когда-нибудь рассчитывали на помощь отца?
— В этом деле рассчитывать на чью-либо помощь невозможно. Имея десять тысяч родственников — серьезных режиссеров. Либо ты способен. Либо не способен. Это видно сразу.
— Был такой момент, когда вы хоть раз, но пожалели о выборе профессии?
— Ну, если только поверхностно, то на каждой картине у меня бывают такие мысли, когда я проклинаю ту минуту… Когда что-то не идет и начинаются большие сомнения, я задаю себе вопрос: “Зачем мне этот ад?”. Но я понимаю, что это поверхностное ощущение, потому что потом это состояние пройдет. И в конце концов ты поймешь: как хорошо, что ты этим занимаешься, потому что ничем другим по большому счету заниматься и не хочется.
— Как считаете, по-настоящему хорошие актеры — люди умные?
— Да, я думаю, что хорошие актеры должны быть умными людьми.
— Валера, а вы… кричите на актеров или же вы предельно тактичны и вежливы?
— Знаете, Наташа, вы сейчас немножко даже не представляете себе эту реальность. Я думаю, что е-ди-ницы режиссеров кричат на актеров. Вообще, я своими глазами не видел режиссеров, которые бы кричали на артистов. Срывы, нервные, конечно, бывают у всех, в том числе и у актеров. Артист — это же твой герой, твой друг, твой соавтор. Как можно кричать на него? Это бессмыслица. Надо сделать так, чтобы ему было хорошо, комфортно, чтобы он вместе с тобой жил, дышал в одном ритме. Поэтому на актеров я никогда в жизни не кричал и не очень себе представляю, кто может на них кричать. Кроме исключительных случаев. Все мы можем поругаться когда-нибудь.
— От чего зависит ощущение вашего душевного спокойствия?
— Боюсь, что от меня самого. Бывает, что в очень тяжелых ситуациях я чувствую себя душевно хорошо, а в очень радостных и легких плохо. Это какое-то свое собственное внутреннее устройство.
— Вы благополучный человек. И внутренне, и внешне.
— Не-не-не. Слово “благополучие” мне не нравится, потому что оно такое… очень поверхностное слово.
— Любовь в вашей жизни играет главную роль?
— Хм... На вопросы, касающиеся моей личной жизни, я не отвечаю.
— Что же такого личного в моем вопросе? Самый что ни на есть банальный вопрос.
— Думаю, что любовь в принципе играет во всей жизни какую-то ключевую роль. Во всех ее самых разнообразных смыслах. Это настолько колоссальное понятие. Любовь, наверное, главное, что есть у нас.
— Одиночество знакомо?
— Нет. У меня бывает потребность в одиночестве. Мой образ жизни связан с таким количеством людей, что иногда возникает желание просто побыть одному. Я с огромной ностальгией вспоминаю то время, когда я начинал свою карьеру в кино и был сценаристом. Вспоминаю ту возможность одиночества, которая у меня была. Сценарист же — человек, который работает один. Сидит и пишет где-то. Я уезжал за город на месяц, полтора. Иногда жил, по две недели не встретив ни одного человека. Я люблю одиночество, ценю его, но я также люблю и людей. Потому что я побуду один, побуду, и мне хочется обратно. А когда я с людьми, то включаюсь в людей.
— Интересно, а какой вы в быту?
— Я бы сказал, что в быту я плох, гвозди вбивать не умею, но если надо будет, то вобью. Стараюсь этого избегать, придерживаясь того принципа, что в жизни желательно каждому заниматься своим делом. Если существуют люди, которые умеют хорошо, мастерски, аккуратно, чисто и без глобальных разрушений вбивать гвозди, то пусть они и вбивают. Я очень уважаю любого человека, который умеет что-то хорошо сделать. Так что, если припрет, вобью, конечно. Я умею, например, еду готовить хорошо. Мне это передалось от папы. Который всегда был по-мужски выживаемый. Я не отношусь к тем мужчинам, которые, оставшись одни, в одно мгновение зарастают грязью.
— Назовете себя состоятельным человеком?
— В смысле денег? Я себя ощущаю средним классом. Я зарабатываю достаточно денег, чтобы жить той жизнью, которой я живу. Не пойду ни на какие серьезные изменения в своей жизни ради того, чтобы зарабатывать их больше. Если бы мне сегодня сказали: “Ты будешь очень богатым, но для этого нужно сменить профессию или заняться чем-то другим”, ни за что бы не согласился. Я нашел свою нишу, которая мне позволяет заниматься тем, что я люблю, зарабатывать достаточно денег, а больше мне и не надо.
— То есть в вашей жизни не было таких ситуаций, когда деньги начинали вами управлять?
— В моей жизни были ситуации, когда я был без них. Такое было много раз. Но были и соблазны. Когда ради денег я мог пойти на что-то и жить лучше. Но я счастливо их избежал.
— Как думаете, могло ли действие фильма “Страна глухих” разворачиваться в каком-нибудь другом городе, а не в городе циничных в большинстве своем людей — Москве?
— Я не считаю Москву городом циничных людей. Москва — это город, в котором есть все.
Конечно, “Страна глухих” — это московский фильм. И принципиально не то, что это циничный город, а то, что это большой, многослойный, сумасшедший город. И в нем даже есть страна глухих. Кстати, он реально существует, этот мир. В Москве сотни тысяч глухих людей, у них своя жизнь, свой бизнес, свои разборки, свои отношения, и очень не простые. Вот Минск, где разворачивалось действие фильма “Любовник”, — спокойный и тихий. Он оказался чрезвычайно удобным городом для съемок этого фильма. Там нет пробок. Можно найти практически любую натуру. Москва в этом смысле город тяжелый. На то, чтобы переехать с места на место, уйдет полдня.
— Валера, фильм “Любовник”… гениальное кино!
— Спасибо.
— Как вы думаете, любовь является оправданием измены?
— Ой. Не знаю, как ответить на этот вопрос. Скажу так: смотрите фильм.
— Вы однажды признались, что это очень личная для вас картина, соответствующая сегодняшнему восприятию жизни, вашему взгляду на сложные человеческие отношения.
— Я снял простую, но в то же время страшную историю о том, как человек постепенно сгорает, пытаясь найти ответы на те вопросы, на которые их найти невозможно.
— Правда, что выбор актеров был обусловлен принципом звездности?
— Я сразу понял, что нужны две звезды. Изначально знал то, что актеры должны быть абсолютно разными. Непривычно, конечно, видеть Янковского в такой роли, более привычно видеть его в роли победителя. А здесь — история жизненного краха.
— Вы стали заместителем генерального директора РТР по кинопроизводству. Вспоминаю, как вчера телеведущий Дибров сокрушался: “Ах, как мог Феллини прийти работать на телевидение!” Действительно, зачем вам еще одна головная боль?
— Да, я существую как режиссер, существую как продюсер. Мне иногда тяжело совмещать. Если бы я не работал на телевидении, я бы, наверное, больше снимал как режиссер, просто чаще. Отражается ли моя работа на качестве того, что я делаю? Это не мне судить, а зрителям. Но сам я так не думаю. Больше всего я боялся, что телевидение меня вышибет из режиссуры. Сегодня я этого не боюсь. Сейчас я снимаю новое кино.
— Расскажите о своей мечте.
— Я думаю, что какой-то конкретной, осязаемой мечты, которую можно было бы потрогать, положить в карман или на полку, у меня нет. Это не потому, что у меня есть все, что мне надо, а потому, что что-то главное, что мне надо, наверное, у меня есть. У меня какая-то такая простая глобальная мечта... Хотя слово “мечта” сюда не очень подходит. Как–то… внутренне освобождаться, все больше и больше… Это не абстракция. Потому что я все-таки думаю, что есть проблема нашей внутренней свободы, во всяком случае, для меня она есть. Освобождаться и позволять себе жить, работать и делать, знаете... на выдохе, свободно, не зажимаясь, не закрываясь, ни на что не оглядываясь… А дальше — снимать кино, делать какие-то хорошие проекты. Наверное, моя жизнь — это какая-то история освобождения. Я хотел бы в этом освобождении как можно дальше зайти.
— Красиво. А курить когда-нибудь пытались бросить?
— О-е-ей, да, я пробовал давно, неудачно. Сам себя осуждаю, мучаюсь от этого, кашляю. Думаю, что приближается тот страшный момент в моей жизни, когда мне нужно будет реально проснуться утром и совершить этот волевой поступок. Но пока я его никак не совершу.
— Как думаете, чтобы жить друг с другом, обязательно ли вступать в брак?
— Совсем не обязательно. Хотя я человек женатый, но я не думаю, что это вопрос принципиальный.
— Какие женщины вам нравятся?
— Какие-то такие, которые мне нравятся. (Смеется.) Это же иррациональная штука! Фильм “Любовник” с Олегом Янковским в главной роли именно про это. Про иррациональность любовных отношений. А люди, которые твердо отвечают, что им нравятся только блондинки или брюнетки, высокие или низкие, просто глупы. Тут нет правил, это действует на каком-то внутреннем животном уровне. На уровне — есть притяжение или нет его.
— Но что вы в первую очередь замечаете в женщине?
— По-разному. Я не столько замечаю, сколько ощущаю флюиды, харизму, ее наличие или отсутствие. Я это чувствую.
— Ну, вам все равно, в рваных джинсах она или в каком-то классическом костюме?
— Одежда для меня не имеет никакого значения, если только она не какая-то явно неряшливая. Имеет значение какой-то образ. Ты видишь его, и он тебя привлекает или не привлекает.
— Что могло и может оттолкнуть вас от женщины? Вот Михалков на этот вопрос ответил мне так: “Она не должна просить меня на ней жениться”.
— Меня оттолкнуть может лишь какая-то жуткая вопиющая глупость, цинизм, излишняя прагматичность, расчет. Последнее, кстати, особенно не идет женщинам.
— Кажется, что красота не имеет для вас решающего значения.
— Нет, имеет. Я это даже за скобки выношу. Но красота — понятие вкусовое, ее понимают по-разному. Ну, конечно, женщина должна быть красивой. У меня нет женских идеалов, в том числе и в кино. А если и есть, то они быстро меняются. Мне нравятся разные женщины.
— Идеал красоты? Например, среди актрис...
— Я человек, очень далекий от всяких идеалов, кумиров. К тому же они могут меняться и по-разному мне нравиться.
— Как от поклонниц отбиваетесь?
— У меня нет этой проблемы, я же не артист, не певец, я не выхожу на сцену. Я же за кадром! Живу достаточно замкнутой, закрытой жизнью, никто за мной особенно не бегает. Я же не публичный человек.
