...Помните картину Репина “Запорожцы пишут письмо турецкому султану?” Так вот, в пятидесятом году один московский острослов сказал: “Знаете, как она называется по-настоящему? Запорожцы подписываются на заем”. Сказал он это в компании вполне приличных людей, связанных с театром и литературой, а через два дня за ним пришли и влепили ему статью 58-10, и вернулся он через шесть лет в Москву инвалидом и больше никогда не острил.
Я вошел в коридор когда-то огромной коммунальной квартиры, в которой еще стояли запахи прежнего жилья, и казалось, остановись, прислушайся — и услышишь в комнатах шаги давно уехавших отсюда людей.
— Ну, эта квартира вам подходит? — спросил меня художник-постановщик фильма, — я ее неделю искал, старался, чтобы все было по сценарию.
— Спасибо, Боря, — поблагодарил я, — классный интерьер, мне даже кажется, что именно в ней я и прожил всю жизнь.
— Ну, слава богу, — обрадовался художник, — теперь и группу запускать будем.
Киногруппа ворвалась в квартиру и разбежалась по комнатам.
Странное ощущение оставленного жилища — отголоски не очень счастливого человеческого прошлого.
Старые жильцы уехали, побросав кучу ненужных вещей: сломанные бамбуковые этажерки, черные настольные канцелярские лампы, продавленные кресла.
Я вошел в комнату — ну точно такую же, в которой прожил много лет. Даже дерево за окном так же положило ветви-лапы на подоконник.
На полу валялись школьные тетради, сделанные из плохой бумаги. На их обложках были изображены самолеты, танки и бегущие в атаку красноармейцы.
Именно в таких тетрадках, исполненных из сероватой пористой бумаги, во время войны в школе я записывал азы премудрости.
А в квартире уже работали постановщики, создавали интерьер, заносили мебель, ассистенты художника развешивали занавески, делая одну из комнат не просто обжитой, но и уютной.
А реквизиторы в это время копались в оставленном старье, выуживая из него все, что можно отреставрировать для будущей картины.
Молодая девушка нашла блокнот в сафьяновой обложке с тиснеными золотом профилями четырех вождей.
Открыла его и протянула мне.
— Посмотрите, здесь шифрованная запись.
Я взял блокнот и на первой странице увидел буквы и цифры: 1942. З.О.
Дальше шли серии и номера. Следующая страница была помечена 1943 годом. Дальше шел сорок четвертый и сорок пятый, тоже с отметкой З.О.
А дальше, начиная с сорок шестого, появились буквы ЗВНО.
Нет, это были не таинственные шифровки.
Литеры З.О. обозначали Государственный заем обороны, а таинственная аббревиатура ЗВНО переводилась как “заем восстановления народного хозяйства”.
Каждый год газеты и радио торжественно объявляли, сколько миллиардов рублей дали простые труженики в долг государству.
Я помню, в пятьдесят четвертом году, когда грянул очередной заем, в финчасти нашей бригады у кассы сидел замполит подполковник Бурданос и говорил:
— Так, командовать еще не научился, а уже такие деньги получаешь. Подписывайся на три оклада.
Это означало, что в течение определенного времени тебе в финчасти будут выдавать усеченное жалование и гособлигации на объявленную сумму.
Но в этом деле было и мелкое преимущество, вроде сказки про Золушку.
Два раза в год объявлялся розыгрыш Госзайма, таблицы печатались в центральных газетах, и выигрыши были от пятидесяти рублей до ста тысяч (это были ломовые деньги, особенно после реформы 1947 года).
Вспомните, в фильме “Место встречи изменить нельзя” дежурный по МУРу, которого играл Сева Абдулов, выигрывает 25 тысяч.
Вот поэтому люди и выписывали номера облигаций в блокноты и записные книжки, чтобы на работе проверять опубликованные выигравшие номера.
И действительно, были счастливчики, которые выигрывали довольно крупные суммы денег.
Это становилось событием не только для баловней удачи. Целая бригада жуликов трудилась над этим выигрышем.
Напомню, что в те годы существовала промкооперация, так называемые артели, в которых трудились простые советские миллионеры.
Денег у них было много, но как их легализовать? И тогда на помощь приходили работники сберкассы, которые сообщали — конечно, не безвозмездно — лихим людям о крупных выигрышах. И начиналась обработка счастливчиков.
За облигацию, угадавшую пятьдесят тысяч, давали три цены. Редко кто из простых тружеников мог удержаться отказаться от такого соблазнительного предложения. У него начиналась новая счастливая жизнь, а для артельщика выигравшая облигация становилась своеобразной индульгенцией.
Но кроме займов, которые государство брало у своих подданных практически насильно — отказаться было невозможно, — существовал еще так называемый трехпроцентный заем, именуемый в народе золотым.
Розыгрыши его проводились чаще, выигрыши были крупней, а главное, эти переливчатые бумажки с водяными знаками можно было сдать в сберкассу и получить свои деньги обратно.
Государственные займы развития народного хозяйства отменили в 1957 году, пообещав в неопределенное время вернуть. И кое-что подбросили тем, кто выжил и сохранил облигации.
Но вернемся к началу. В квартире свирепствовала киногруппа, гримировались артисты, устанавливали свет.
Мы готовились снимать наше не столь отдаленное прошлое, в котором блокнот с номерами облигаций был надеждой на скорое богатство и счастливую жизнь.
* * *
На долгую и счастливую жизнь надеялся и человек, сыгравший в событиях, о которых я расскажу, весьма значительную роль.
В 1937 году внезапно закатилась звезда несгораемого чекиста Якова Агранова.
Начальник Главного управления государственной безопасности, заместитель наркома внутренних дел, комиссар госбезопасности второго ранга был отправлен в Саратов начальником УНКВД.
Агранов был известным человеком. Именно его связывают по сей день со смертью Владимира Маяковского, именно у него были странные связи с семьей Бриков.
Да много можно рассказать об этом человеке, но мой рассказ о другом.
Агранов прекрасно понимал, что волжский город — это лишь краткая остановка перед тюремной камерой, поэтому решил любыми средствами вернуться в столицу.
За время работы в органах он набрал приличное досье на многих людей.
И вот в Москву отправлено два рапорта, подтвержденные документами и показаниями свидетелей.
Первый — о том, что жена Ленина Надежда Крупская была связана с левой оппозицией и готовила покушение на Сталина.
Второй — о том, что набирающий силу партийный функционер Георгий Маленков, обучаясь в высшем техническом училище, состоял в меньшевистском кружке и был тесно связан с троцкистами.
Рапорты не помогли Агранову. Он попал в Москву, но под усиленным конвоем, и был расстрелян.
Рапорт о Надежде Крупской попал к Сталину, а дело Маленкова — к тогдашнему замнаркому НКВД Лаврентию Берия.
Маленков действительно набирал силу, и такой человек в аппарате ЦК был очень нужен Лаврентию Павловичу.
Так началась эта странная дружба, построенная не на душевной приязни, а на компромате.
Много позже, после войны, когда Маленков практически займет второе место в партии, Берия решит, что документов Агранова недостаточно. Он поручает замминистра МГБ генералу Огольцову взбодрить старое дело.
Генерал Огольцов был человеком умелым. Он установил оставшихся в живых членов молодежного меньшевистского кружка, через них вышел на постаревших бывших троцкистов и достаточно грамотно слепил дело.
Причем об этом дали знать Маленкову.
Тот еще больше “возлюбил” Берия, они стали просто неразлучными друзьями.
Но Великому Вождю так и не довелось прочесть оперативную разработку на Маленкова Г.М. Умер он, и осиротели его дорогие соратники.
Ну а дальше все шло своим чередом. Берия стал английским агентом и врагом народа, был арестован, вслед за ним арестовали всех, с кем он был хоть как-то связан.
По делу лубянского маршала были арестованы два сотрудника аппарата зампреда Совмина — Ордынцев и Муханов.
Следствие долго билось над тем, что же вменить этим двум тихим чиновникам, и наконец влепили статью о недонесении. По версии следователей (кстати, еще тех самых, которые лихо лепили дела на кого угодно), Ордынцев и Муханов должны были знать о преступном заговоре Берия, но не донесли.
Ввиду того что статья была не политическая, Ордынцева сослали в Игарку, а его жену, тоже работницу Совмина Леонову, уволили с работы и исключили из партии за то, что она не разглядела преступника у себя дома.
Поскольку Ордынцев был выслан, а не осужден по политической статье, конфискация имущества на него не распространялась.
* * *
Когда происходила борьба за власть между Хрущевым и Берия, меня в Москве не было, и некоторые аспекты этого небывалого сражения прошли мимо меня. Но ребята, с которыми я “утюжил” московский Бродвей, рассказали, что в городе начался комиссионный бум. В антикварных комиссионках появилось много дорогих картин, у барыг из Столешникова внезапно всплыли браслеты, серьги, кольца с дорогими камнями.
Семьи новых “лишенцев” заранее знали о своей судьбе и сбрасывали ценности.
* * *
А вот у арестованного Ордынцева не было никаких ценностей.
Его выслали в Игарку, на поселение, а в Москве осталась жена, исключенная из партии за утерю бдительности. Потому как настоящая большевичка, укладываясь с мужем в постель для известных занятий, должна определить по только ей ведомым признакам связь супруга с вражескими силами.
Ей пришлось пойти работать машинисткой в домоуправление.
Итак, муж в ссылке, двое детей, копеечное жалованье и никаких перспектив.
Тогда отчаявшийся Ордынцев пишет письмо генпрокурору Руденко и заведующему аппаратом ЦК КПСС Д.Н.Суханову, в котором говорит, что при обыске у него изъяли облигаций Госзайма на сумму 80 тысяч рублей, но они почему-то исчезли.
Ни Руденко, ни Суханов не удостоили ответом ссыльного поселенца Ордынцева.
Тогда он пишет на имя Хрущева, и, как ни странно, письмо доходит до адресата.
Никита Хрущев дает команду, и внезапно исчезнувшие облигации появляются. Правда, не все. Но главное, не хватает нескольких, на которые выпали крупные выигрыши.
Ордынцев вновь пишет письмо, в котором обвиняет прокуратуру в нечистоплотности.
Вслед за жалобой Ордынцева приходит аналогичное письмо от арестованного Муханова.
Но тут случилось событие необычайное.
Председатель Совета министров Николай Булганин после трудов праведных вернулся домой на улицу Грановского. Дверь ему открыла не домработница, а сияющая от счастья жена Елена Михайловна.
— Коля, — крикнула она, — у нас большая радость, я проверила сегодняшний тираж, мы выиграли 100 000 рублей.
Это была фантастическая сумма.
Предсовмина ничто человеческое не было чуждо, и он на радостях крепко приложился к бутылке.
Отпраздновав приятное событие, Булганин позвонил в свой аппарат и, назвав серию и номер, приказал дежурному помощнику со всеми мерами предосторожности привезти облигацию к нему на квартиру.
Через полчаса раздался звонок и помощник срывающимся голосом доложил, что такой облигации нет.
— Как так? — изумился предсовмина.
И распорядился привезти все облигации, хранившиеся в сейфе.
Дома с женой они тщательно сверили список с наличностью и убедились, что часть облигаций отсутствует, в том числе и выигравшая 100 000 рублей.
Булганин позвонил Хрущеву и рассказал об этом странном событии.
Никита Сергеевич только что наводил порядок с изъятыми облигациями Ордынцева и Муханова, поэтому сообщение это воспринял крайне серьезно.
— Поручи это дело МУРу, — приказал он.
* * *
На следующий день начальника МУРа полковника Парфентьева вызвали к Булганину. Ничего хорошего от этого вызова он не ждал — много позже расскажет мне Парфентьев.
Он явился к Булганину и получил от него конкретное задание.
— Все сделаем, Николай Александрович, — пообещал Парфентьев.
— Только чтобы никаких следов в архивах не оставалось, — приказал председатель Совмина.
— Муха не пролетит, — пообещал главный московский сыщик и отбыл на Петровку.
Там в обстановке особой секретности была сформирована опергруппа: старший — полковник Тыльнер, подполковник Скорин и Дерковский.
Начали, как обычно, встретились с потерпевшими, взяли номера облигаций, проверили и убедились, что некто получил весьма солидный куш.
Список облигаций был отправлен во все сберкассы.
И вот в мае 1956 года роскошно одетая дама в сберкассе на Пушкинской улице, рядом со Столешниковым, предъявила к получению облигации Николая Булганина.
— Подождите немного, — вежливо попросила даму-счастливицу заведующая, — мы проверим, это не займет много времени.
Действительно, времени много не понадобилось. В операционном зале появились Тыльнер, Скорин и Дерковский.
— Мадам, — любезно и ласково сказал Тыльнер, — поднимайтесь, вас ждет машина. Вам придется проехать с нами.
— А вы кто такие? — нагло спросила дама.
— Мы из МУРа.
— Да я вас сейчас с работы выгоню, — она достала из сумки сафьяновое удостоверение ЦК КПСС на имя Марии Черняевой.
— Мадам, — Тыльнер взял удостоверение и положил его в карман. — У нас в КПЗ сидит Валя-график, так он такие книжечки рисует чернильным карандашом. Поехали, не заставляйте применять силу.
Черняева поняла, что с ней шутить не собираются, и села в машину.
На Петровке начальник МУРа перешел к делу сразу. Он сказал изумленной партийной даме, что облигация краденая, что деяние это расценивается УК РСФСР как хищение личного имущества в особо крупных размерах и ей придется лет десять добывать древесину в Коми АССР.
Но цэковская дама оказалась крепким орешком и твердо заявила, что все, кто посмел ее арестовать, поедут в солнечный Магадан, так как она выполняла задание начальника секретариата ЦК КПСС и личного помощника Маленкова Дмитрия Николаевича Суханова.
Исходя из обстоятельств дела, должность и фамилия на сыщиков не произвели никакого впечатления, в этом доме они видели фармазонщиков и покруче, поэтому Черняеву для острастки отправили в КПЗ, а Парфентьев позвонил по оставленному Булганиным секретному телефону и доложил, что облигацию нашел и виновников выявил.
Булганин поблагодарил начальника МУРа и сказал, что правительство никогда не забудет, как замечательно и оперативно он работает.
Самое удивительное, что свое слово он сдержал. Парфентьев получил звание комиссара 3-го ранга, Георгий Тыльнер ушел на пенсию из МУРа не как офицер милиции, а как полковник Министерства обороны, а Скорин и Дерковский стремительно получили полковников.
Но за кремлевские стены ход сыщикам был заказан. Чужие не должны были выносить сор из избы.
Днем в кабинет Суханова вошли четыре полковника в форме уже несуществующего МГБ и только создающегося КГБ.
После тщательного обыска и короткой товарищеской беседы Суханов рассказал, что после ареста Берия Маленков поручил ему найти разработку Агранова — Огольцова и уничтожить ее.
В обысках принимали участие полковник юстиции Успенский, сотрудники ЦК Николаев и Пузанов. Все обнаруженные в сейфах близких к Берия людей документы, в нарушение всех правил без описи передавались Суханову. О чем полковник Успенский подал рапорт по команде. Помимо документов Суханов изымал из сейфов все, что там находилось.
А из сейфа Берия, не найдя там документов, он забрал несметное число облигаций, что вполне естественно, так как Маршал Советского Союза и первый зампред Совмина получал огромные деньги.
Но как тогда к Суханову попала облигация Николая Булганина?
Эту загадку быстро решили полковники с лазоревыми просветами на погонах.
Они допросили арестованных бериевских офицеров и выяснили, что по приказу шефа они регулярно обыскивали сейфы товарищей по Политбюро, копируя документы и прихватывая заодно и облигации и передавая их Лаврентию Павловичу.
Думаю, даже уверен, что сам Берия не знал о шалостях своих офицеров.
* * *
И вот Суханов, человек с низшим образованием, начавший свою карьеру курьером Ярославской спичечной фабрики, потом рекомендованный на партработу, в своих показаниях пояснил следователю, что сгубило его огромное богатство в виде толстых пачек облигаций.
Никто об этих облигациях не узнал. Маленков повысил своего верного помощника, сделав его зав. особым сектором ЦК КПСС.
Никто не ведал, как красиво гулял на чужие выигрыши пламенный большевик Суханов со своей любовницей Черняевой, которая, кстати, получала деньги в разных сберкассах Москвы.
Да, а где дело Агранова — Огольцова, заведенное на троцкиста Маленкова? Его так и не нашли. Видимо, оно попало в другой сейф.
* * *
В 1957 году, когда отменили Государственный заем, появился анекдот: “Как лучше всего избавиться от клопов? Очень просто. Обклейте стены облигациями, и они умрут от хохота”.
Возможно, клопы умирали от хохота, но появились вполне серьезные люди. Они начали скупать облигации, давая рубль за тысячу, и скупили их несметное количество.
Так вот, когда в восьмидесятые годы государство начало гасить облигации, т.е. выплачивать деньги по номиналу, они немедленно стали миллионерами. Наш советский жулик твердо верил своему государству. Поэтому рискнул и выиграл.
У нас в доме, как и у всех, тоже были облигации. Куда они делись, я так и не знаю, и не выиграл я на них ни копейки.
Добрая волшебница из сказки о Золушке ни разу не зашла ко мне. Поэтому не ждали меня карета из тыквы и кони из мышей, чтобы отвезти на бал удачливых и счастливых.
