А этот дом стоит по сей день. Сколько его родственников в районе Чистопрудного бульвара развалили клин-бабой. А он остался.
Когда-то рядом с ним трамвай “А” делал разворот и уходил обратно вдоль бульваров.
Дом этот был старинным, когда входишь под арку, то к квартирам ведут скрипучие провинциальные лестницы.
В этом доме жил широко известный в узких кругах столицы Валька Грек. Почему ему дали такую кличку, было непонятно. Никаких ассоциаций ни с современными, ни с древними эллинами он не вызывал. Фамилию имел Ларионов, был блондином. Но сколько я его помню, Грек все время бормотал считалочку:
— Ехал грека через реку..
Вероятно, из-за этой присказки он стал носить свою громкую кликуху.
Когда-то в этой квартире жила огромная семья трамвайщиков Ларионовых. Но ледяной ветер социалистических преобразований, война и непомерный труд унесли его родных.
Валька остался один в трехкомнатной квартире, и ему пришла в голову счастливая мысль сделать “мельницу”, так в те годы назывался катран.
В квартире номер три собирались центровые “шпилевые”, играли иногда по мелочи, а иногда и по-крупному.
Думаю, что МУР и МГБ Москвы прекрасно знали, чем занимаются Валькины гости. Но лучшего места для внедрения агентуры просто невозможно найти.
Серьезные игроки приходили с “отбойщиками”, по-нынешнему телохранителями. Отбойщик должен был проводить нанимателя с крупным выигрышем до квартиры, а в случае скандала на “мельнице” защищать его.
Для этого рекрутировали молодых ребят-боксеров или борцов. Платили хорошо — за вечер пятьсот рублей, еще тех, сталинских. Для сравнения скажу, что инженер получал зарплату тысячу двести в месяц и спокойно мог содержать семью.
Меня для этой замечательной работы нанимал мой сосед по улице Москвина, известный центровой катала Витя Кот.
Часто в квартиру номер три приходил знаменитый московский игрок Боря со странным прозвищем: По Новой Фене.
Ему, вопреки правилам, разрешалось приходить с женой. Звали ее Нина, и была она необыкновенно хороша. Натуральная брюнетка с гладкой прической, огромными синими глазами, убийственной улыбкой и потрясающей фигурой.
Она была чуть старше меня. Боря По Новой Фене тоже был хорош. Высокий, элегантный, над карманом пиджака орденская планка наград с двумя колодками ордена Славы. И награды были не туфтовые, а боевые.
С сорок второго до конца войны он прокатал механиком-водителем “тридцать четверки”.
Играл он обычно часа три. Выигрывал, проигрывал, как ложилась карта. Со своими играл честно, без всяких примочек.
Потом он забирал красавицу Нинку, и они уезжали на Борином трофейном “Опеле-капитане” в ресторан “Аврора”.
Я часто встречал его жену в Столешниковом, она небрежно шла к комиссионке, мужики замирали, словно кто-то невидимый дал команду “смирно!”.
Она царственно кивала мне головой и скрывалась в дверях магазина.
Однажды январским вечером шла обычная игра, когда зазвонил телефон.
Валька поднял трубку, поговорил с кем-то и, войдя в комнату, сказал:
— Сводим шпиль на коду. Кочумаем, ребята.
Надо сказать, что Валька был в обычной жизни лабухом, то есть джазовым музыкантом-саксофонистом, поэтому говорил на языке, которым объяснялась между собой музыкальная Москва.
Он попросил игроков оставить отбойщиков, пообещав оплатить наши услуги, и задержал Витю Кота.
— Боря По Новой Фене гуляет в “Метрополе”, залетных грузин сейчас привезет на игру, так что будьте наготове, от зверьков всего можно ожидать.
Они появились примерно через час. Борька, Нина и трое шикарно (по тем временам) одетых грузин.
Валька проводил их в лучшую комнату своей квартиры, где на стене, словно сабля, висел его саксофон. Мы сидели в соседнем, более скромном помещении, так что о перипетиях этой трагической схватки, о которой потом много лет судачила шпилевая Москва, я знаю со слов Вальки Грека.
Игра была крупной и шла с переменным успехом. Потом счастье отвернулось от Бориса. Он проиграл всю наличность, золотые часы и перстень, снял с жены украшения и тоже попал.
Тогда он бросил на стол ключи от “Опеля”. Бросил и проиграл.
— Что будешь ставить? — спросил, весело улыбаясь, грузин, — последняя ставка твоя.
— Жену, — спокойно ответил Борис.
— Как жену?
— Как лошадь, — спокойно ответил Борис.
— Тогда слушай, — грузин вскочил, — я твою ставку принимаю. Но я не азербайджанец. У нас гаремов нет. Ты дашь слово мужчины, что, если проиграешь, я за любые деньги сделаю вам развод...
...Надо сказать, что в сталинские времена расторжение брака было делом очень сложным.
— Я женюсь на Ниночке, — продолжал грузин, — и она прописывает меня в Москве. Состоялось?
— Состоялось, — зло ответил Борис, и Нина кивнула головой.
— Только играть будем моими картами, — заявил наивный кавказский человек.
— А почему тебе наши не нравятся? — поинтересовался Грек. — Тебе же в них перло, как из параши.
— Рисковать не хочу, — отвечал грузин, ставка уж больно дорогая. Принеси из пальто мою колоду, — попросил он одного из своих спутников.
Тот вышел в коридор и вернулся с колодой.
— Проверяйте.
Борис внимательно осмотрел колоду, потом ее проверил Грек, Витя Кот достал лупу и изучил карты.
— Все чисто, — сказал он.
— Во что играем? — спросил Борис.
— В буру.
— Значит, так, — Борис перетасовал карты, — вы ставите весь мой проигрыш и двадцать тысяч.
— Состоялось, — грузин положил на стол толстую пачку денег рядом с Бориным проигрышем.
— Только заряжаем на один удар, — грузин посмотрел на тихо сидящую в углу Нинку.
— Заметано.
И Борис выиграл.
Улыбнувшись, он надел на руку часы, насадил на палец перстень.
Невозмутимая Нинка надела свои украшения и положила в сумочку отыгранные деньги.
— На кону двадцать тысяч, положи, — Борис спрятал ключи от машины в карман.
— Поехали.
Через час все было кончено. Грузины проиграли всю наличность, трое часов.
— Я ставлю пальто, — закричал грузин, — дорогое ратиновое с собольим воротником.
— Сегодня не ваш день, — мило улыбнулся Борис, — январь все-таки на дворе, а вы из теплых краев. Давайте в другой раз.
Грузины заголосили. Грек дал нам знак, и мы вышли в комнату.
Силы оказались явно неравными, и люди из веселого Тбилиси спокойно ушли.
— Фраера, — сказал Витя Кот, — неужели они думали, что мы у них в карманах не поменяем их колоды на “заряженные”?
* * *
Прошло время, примерно лет двадцать, я решил поужинать в ресторане ЦДЛ. Хотя я не очень любил это престижное место, но там должен был появиться мой друг, замечательный писатель Валерий Осипов.
Я вошел в дубовый зал, до отказа забитый мастерами отечественной словесности, и начал искать свободное место.
И вдруг увидел очень знакомую и очень красивую даму, машущую мне рукой.
Я подошел и дико удивился. Это была последняя ставка Бори По Новой Фене Нинка, и сидела она за столом с Яковом Борисовичем Гольдиным, великим теневым дельцом Советского Союза.
Мы познакомились с ним в доме моего старого знакомого, в те годы короля подпольного трикотажа Ильи Гальперина, расстрелянного в 1967 году.
Яков Борисович, донельзя роскошный, сидел за столом в модном, кстати, закрытом для посторонних литературном клубе.
Мест не было, и я сел к ним за стол.
— А я вас читал, — мило улыбнулся мне Гольдин, — ну, смотрю, после нашего последнего разговора у Гальперина не нажили палаты каменные?
— Пока нет, — вздохнул я, — и не предвидится в обозримом будущем.
— Почему же? Мой ангел-хранитель Ниночка кое-что рассказала мне о вас, вы же не всегда были журналистом.
— Вернее, я еще не был журналистом.
— Но это риторика, я могу предложить вам цех шелкографии в Днепропетровске.
— А почему именно мне?
— Если согласитесь — узнаете. За год подниметесь, станете богатым человеком.
— Я подумаю.
— Ну, думайте, думайте, — с иронией ответил Гольдин.
Но тут появился веселый и шумный Валерий Осипов, и посиделки в ресторане сразу же изменились.
Гольдин с Ниной, поужинав и выпив кофе, уехали, а мы остались догуливать.
Дня через четыре ко мне в редакцию приехал мой приятель из КГБ и положил на стол фотографию.
Зал ресторана ЦДЛ. Столик, красавица Нинка, элегантный Гольдин и я.
— С большими людьми дружишь.
— А то. Значит, пасете Якова Борисовича, мышка-наружка.
— А как догадался, что его, а не тебя?
— Тогда бы ты этот дагерротип мне бы не показывал. Слушай, а почему он меня клеил работать в Днепропетровск?
— Могу обрисовать в общих чертах. Речь идет о банде Матроса.
* * *
Не так давно один мой знакомый, который в брежневские времена работал директором крупного гастронома, назвал те годы золотым временем.
И, как ни странно, он был прав. Дефицит, причем повальный, породил теневую торговлю и производство.
Все были довольны. Партийные и советские чиновники получали от этого свой жирный кусок, цеховики круто наживались, а люди могли приобрести необходимые им товары и продукты.
Страной заправляли старики, пробившиеся в Москву из Днепропетровска. Брежнев, Кириленко, Тихонов, Чебриков, Цуканов, Павлов и целая плеяда партчиновников более низкого ранга.
И если Ленинград был колыбелью революции, то Днепропетровск стал колыбелью партийного застоя. И неприкасаемым городом.
Там как нигде развернулось теневое производство. Цеховики жили совсем неплохо. Отстегивали наверх нужные суммы и тихо и спокойно работали.
Эта идиллия продолжалась, пока Сашка Мильченко по кличке Матрос не решил расстаться с футболом. И хотя В.Лобановский в 1972 году вывел “Днепр” в высшую лигу, Матросу расхотелось гонять мяч по полю.
Он вернулся в родной Днепропетровск, в родительский дом на местной окраине, именуемой почему-то “Амур”.
Его там знали все. Знали и гордились. Еще бы, амурский паренек стал футбольной звездой.
Матрос не пошел работать на родной вагоноремонтный завод, не стал тренером юношеской спортивной школы. Он собрал банду и перво-наперво в одном из кафе завел практически легальный катран, в котором выигрывал только он один.
Но вскоре любителей игры в одни ворота стало слишком мало, и тогда Матрос решил заняться благородным делом — рэкетом.
Но он не знал основных правил игры. Поэтому его наезды больше походили на вооруженные грабежи.
Он с ребятами приезжал в бар, показывал бармену обрез и отбирал часть выручки. То же происходило в пивных палатках.
Но этот промысел не давал нужного количества денег. Вот тогда для цеховиков наступили черные дни.
Ребята Матроса точно выясняли, где проживает подпольный делец, где его дача и гараж, и приходили в гости.
Матрос называл очень крупные суммы дани, иначе обещал для начала спалить дачу и квартиру, а потом уж заняться семьей.
Цеховики, рыдая, платили ему деньги.
Местные власти не вмешивались. Матрос не трогал добро порядочных людей города, а подпольным миллионерам жаловаться было некому.
Но однажды произошел невероятный случай. Из Москвы в родной город на “гастроли” прибыл очень хороший зубной техник, он привез с собой, естественно, золотишко, чтобы поставить желающим мосты и продать местным коллегам.
Ребята Матроса узнали об этом и решили растрясти залетную знаменитость.
Строитель золотых мостов был местным, выросшим в не самом спокойном районе Днепропетровска, и, прежде чем стать зубной знаменитостью, был весьма серьезным каталой. Он встретил пришедших к нему молодых людей с некоторых изумлением. Такого он никак не ожидал.
Пацаны нагло потребовали сдать им все наличное золото. Тогда корифей зубных протезов вспомнил свою приблатненную молодость, схватил здоровенный кухонный нож и распорол двоим животы не хуже любого знаменитого хирурга.
Слух об этом немедленно разошелся по городу. Цеховик, к которому пришли за данью, начал крошить топором конкретных пацанов!
И тут в Днепропетровск прибыл сам Гольдин, имевший в этом городе огромные финансовые интересы.
Он встретился с главным городским цеховиком Аркадием Ковалем и предложил ему оформить подсобниками-грузчиками двадцать человек, которых он пришлет из Москвы.
В Днепропетровск приехали серьезные ребята, все как один спортсмены-силовики, а с ними несколько человек со стволами. Видимо, в эту бригаду и вербовал меня Гольдин.
Матрос понял, что перегнул палку. Надо было находить общий язык с теневиками.
А Гольдин тем временем встретился с несколькими авторитетными ворами и договорился о сходняке.
Он состоялся в 1979 году в Кисловодске. Впервые за стол переговоров сели воры в законе и короли подпольной экономики.
Спорили долго. Одни говорили, что переговоры с фраерами нарушают воровской закон, другие, особенно московские воры, требовали навести порядок в отношениях с коммерсантами.
Доводы были весьма убедительны. Московские воры говорили о новой силе, которая хочет лишить их заработка, о молодых беспредельщиках, для которых нет ни ментовских, ни воровских законов.
Этот довод был весьма убедительным. Москвичей поддержали казанские уголовники, которые рассказали, какой беспредел творят в их городе молодые отморозки.
Было решено обложить теневиков данью в десять процентов, которую они должны отчислять смотрящему. Он же обязан из этих денег нанимать людей, которые будут защищать цеха от шпаны и отморозков.
Так закончилась война между теневой экономикой и воровским сообществом, которая вспыхнет с невероятной силой с самого начала перестройки.
* * *
Основа любого теневого бизнеса — сырье. Чтобы получить его, цеховики тратили огромные деньги. Надо было дать весьма большим людям, но и не забыть о мелких исполнителях.
А под занавес брежневской эпохи с сырьем становилось все сложнее.
Все подпольные цеха и фабрики находились под контролем крупных дельцов типа Якова Борисовича Гольдина. Но многих такая постановка вопроса в корне не устраивала.
Особенно под Москвой. Колхозы области благополучно разорялись, и открытие подпольных цехов было просто спасением.
В Орехове-Зуеве, Загорске, Коломне, Дмитрове начали как грибы после дождя появляться новые подсобные производства.
Они считались дикими и в давно сложившуюся теневую организацию не входили.
А сырье доставать надо. Вот здесь-то им на помощь и пришли ребята из тихих московских городов.
Олег Самарин, уволенный из армии за гибель подчиненных на учении, собрал пятерых битых ребят, и они решили заняться абсолютно новым промыслом.
Самарин заводил знакомство на железнодорожных пакгаузах, с диспетчерами автохозяйств. Он продал дачу своих родителей, поэтому деньги у него имелись.
Нужных людей он “заряжал” суммами денег, и они давали ему наводку, для каких цехов приходят грузы.
Дальше все было делом техники. Они перегоняли вагоны на другой путь, а автофуры останавливали на дороге, выкидывали водителей, перегружали сырье на свои машины и увозили на склад в поселок Кучино, под городом Железнодорожным, который оборудовали на старом кирпичном заводе. После этого сырье продавалось вновь организованным цехам.
Олег Самарин и его ребята быстро “поднялись”. У них появились машины, одеваться они стали в финский дефицит.
Самарин, увозя сырье у цеховиков, даже подумать не мог, что имеет он дело не с тихими техноруками, больше всего на свете боявшимися ОБХСС, а с отлаженной и жестокой подпольной машиной.
Дела подмосковного бизнеса были весьма небезынтересны Борису Яковлевичу Гольдину, поэтому он решил принять экстренные меры.
Созвонился и встретился со знаменитым вором в законе Черкасом и нарисовал ему леденящую душу картину чудовищных безобразий, творимых беспредельщиками в Подмосковье. И добавил, что многие не могут платить положенные десять процентов, так как цеха стоят.
Через некоторое время на дачу в Снегирях, хозяином которой был Лев Ефимович Цадиков, приехали незваные гости.
Их было трое. Двое крепких ребят остались у машины, а вполне прилично одетый человек лет пятидесяти вежливо постучался на террасу.
Лев Ефимович завтракал по утреннему времени с семьей.
Гость поздоровался, извинился за беспокойство, пожелал приятного аппетита.
Цадиков немедленно предложил ему чашку кофе со сливками.
— Дело у меня к вам неотложное, Лев Ефимович, — сказал гость, допив кофе, и, обращаясь к жене Цадикова, добавил: — Вы уж извините, нужда у меня к вашему мужу служебная, так что мы пойдем пошепчемся.
Они вышли с террасы, направились к симпатичной бревенчатой баньке, построенной в виде старого русского терема.
— Симпатичная банька, дачка славная, семья у вас, Лев Ефимович, хорошая. Не жалко будет все сразу потерять? — с холодным спокойствием спросил гость.
И тут Цадиков понял, с кем имеет дело. У него за спиной уже была одна ходка на зону, поэтому, несмотря на переливающийся двумя цветами фирменный костюм, на итальянские мокасины, он сразу же понял, что перед ним авторитетный вор.
— Значит, не хотите потерять семью и нажитое? — снова спросил гость.
— Ни в коем случае.
— Тогда ответьте мне всего на один вопрос. Откуда берете сырье?
У Цадикова сразу же улучшилось настроение.
Он незамедлительно назвал фамилию и имя посредника.
Гость любезно поблагодарил и даже оставил телефон, пообещав всяческое содействие в случае неприятностей.
А новоявленный атаман разбойников Олег Самарин готовил новую операцию, сулившую необыкновенные деньги. Из Узбекистана должны были прийти вагоны с хлопковым сырьем для одной из полулегальных фабричонок.
Милиции он не боялся. Точно знал, что цеховики туда не пойдут. Их отбойщики ему тоже были не страшны, вся его бригада была вооружена пистолетами и готова пустить их в ход в любую минуту.
В тот вечер он в ресторане на станции Салтыковка ужинал с нужным человеком со станции Москва-сортировочная.
Ресторан на станции Салтыковка славился своими цыплятами табака.
Олег широко угощал своего гостя марочным коньяком и замечательными цыплятами.
К их столику подошел швейцар.
— Это ваш “Москвич” стоит у ресторана?
— Да, — удивился Олег.
— Его какие-то люди пытаются открыть.
Олег выскочил из ресторана и увидел, что в салоне его машины горит свет и двух мужиков.
Он бросился к машине, но сзади его ударили по голове.
Очнулся он на старом кирпичном заводе, там, где у него был склад отбитого сырья.
— Очухался? — спросил его человек лет пятидесяти. — Ты, парень, беспредел сотворил, а за это отвечать надо. Вон сколько чужого добра свинтил.
Наутро рядом с железнодорожным переездом нашли разбитый “Москвич”. Водитель Самарин был мертв.
Экспертиза показала, что он, прежде чем погиб, принял огромную дозу спиртного.
Кисловодское соглашение выполнялось неукоснительно. Много позже, во время перестройки, теневой бизнес превратится в легальный и когда-то тайные кровавые разборки станут достоянием прессы.
* * *
В 1980 году по моему сценарию снимали фильм “По данным уголовного розыска”. Действие его происходило в 1942 году, поэтому натуру для съемок искали особенно тщательно.
Позвонил режиссер Валера Михайловский и радостно сообщил, что они для одной сцены нашли потрясающее место и я должен немедленно оценить найденную натуру.
Я приехал на Чистопрудный бульвар, в знакомый дом. В третьей квартире, где была знаменитая “мельница”, гримировались актеры.
Прошло тридцать лет, и никого не осталось. Валька Грек сгинул, словно растворился, Борю По Новой Фене убили после знаменитого катрана в Новосибирске. А в комнате, где Боря делал свою последнюю ставку, художники выстраивали декорацию воровской малины.
Поэт Юрий Левитанский написал когда-то: “Жизнь моя — кинематограф, черно-белое кино”.
