Андрей Смоляков, артист театра Табакова, производит впечатление крайне довольного жизнью человека. А почему бы и нет? Андрей много работает в театре, регулярно мелькает на кино- и телеэкранах. Последняя его работа в кино — нашумевший, но не оправдавший надежд “Антикиллер-2” Егора Кончаловского.
К числу вредных привычек Смолякова можно отнести разве что любовь к одиночеству. Вот это актерское одиночество корреспондент “МК” и попытался нарушить.
— Андрей, мы с вами встречаемся в выходной день, поздно вечером, когда все нормальные люди отдыхают, а вы репетируете и даете интервью. Это что — профессиональный фанатизм?
— Актерская профессия предполагает если не фанатизм, то любовь невероятную. Без нее в театре делать нечего. К сожалению, на этой земле она не приносит бешеных гонораров и в принципе не сулит материальных благ.
— Еще Чехов говорил, что “театр — лазарет больных самолюбий”. Что такое театр как рабочий коллектив?
— Конечно, профессия предполагает нормальное, здоровое самолюбие и здоровые амбиции. Это позволяет двигаться вперед в профессии. Лидерство не является сверхзадачей существования, ведь театр в лучших своих проявлениях — искусство командное. Когда кто-то вырывается, то и остальные за ним подтягиваются. Такая постоянная велогонка без постоянного лидера. Может быть, соперничество в степени освоения профессии, не более того. Лидером должен быть руководитель театра.
— Кем же тогда должны быть актеры?
— Слепыми кутятами.
— Должны быть, но не есть.
— К сожалению, да. Все люди, и ничто человеческое им не чуждо. У всех свои характеры. Не странен кто ж?..
— Из этого я могу сделать вывод, что иметь свой характер в театре — большая странность и немалое мужество. Несмотря на особое “чувство локтя”, за другого порадоваться получается?
— Это вообще очень хорошее качество. В стенах театра Табакова есть хороший дух товарищества. Есть авторитет Олега Палыча. Эта фигура такая внятная, такая сильная... Он никогда не позволяет задуматься о “горних высях славы”. Потому что выше Табакова — только звезды! Которые на небосклоне.
Структура нашего театра состоит из разных поколений. Смотришь на работу молодых: “Классно как!” Молодым тоже радостно глядеть, когда “старик” вдруг “поднимет ногу высоко”: жив еще, курилка! У нас правда хорошо! Дружить против кого-то еще не начинали. Такая у нас житуха.
— Вас никогда не поймешь — когда иронизируете, а когда говорите серьезно. Актерская труппа в театре Табакова сильная: Машков, Миронов, Безруков… Трудно быть лучшим среди лучших?
— Нельзя стремиться быть лучшим. Это абсурд. Такое возможно лишь в спорте — это там хотят прыгнуть дальше, чем товарищи. У них профессия такая. А у нас профессия — достучаться до человеческой души. А уж кто как это делает… У каждого свои пути-дорожки.
— Что касается “горних высей славы”, то вы их тоже вкусили. Роли Ротмистра в “Отце”, Хлудова в “Беге” заставили говорить о вас как об одном из лучших драматических актеров. Если верить критикам, вы — “последний трагик русской сцены”. Может ли состояться драматический актер без серьезных испытаний в его судьбе?
— Может, конечно. Чтобы сыграть безногого, необязательно быть безногим. Актеры, играющие Гамлета, как правило, имеют других мам. Не тех, что с любовниками убивали своих мужей. Прелесть профессии в том, чтобы взять чужую боль, примериться к ней, а потом выдать ее как свою. Это обман. Если переживать все взаправду — сразу в Кащенко. Ведь за эти последние несколько лет я сыграл много трагических судеб.
— И все же. Что помогло пережить собственные трудности? Например, у вас был период, когда долго не было серьезных ролей в театре, которому вы отдали так много, начиная с основания в 1978 году...
— Вера в себя, умение держать себя в форме. Очень помог спорт. Там у меня азарт колоссальный. Спорт для меня — одна из мощных отдушин, которая позволяет и сил накопить, и разрядиться. Спортивные эмоции другие по природе. Они открыты, однозначны, просты. Либо радость победы, либо горечь поражения. Меньше работы в театре — поступают предложения с телевидения. Предложили на канале “Культура” прочитать Гумилева, и я с такой радостью бросился в этот омут. Вот если бы предложили Пушкина, я бы не стал этого делать. Страшновато...
— Умеете торговаться за гонорар?
— Я не умею торговаться. Хотя это, конечно, важный момент. Я либо соглашаюсь, либо мы расстаемся друзьями. Вообще-то тут есть прямая зависимость: если предложение серьезное, то оно серьезно во всем, и в денежном выражении тоже.
— Вы относитесь к тому поколению, когда было не принято выделяться, продвигать себя в современном смысле этого слова. Ощущаете это на себе?
— Конечно, я воспитывался в советской школе. Выделяться было как греховным, так и опасным иногда. Довольно часто те, кто обладал яркой индивидуальностью, становились изгоями. Унификация личности наложила отпечаток на многих, но все равно все зависит от характера. Мне было трудно спрятать свой нрав, так что я получал сполна.
Сейчас время изменилось. Пришло время разумного эгоизма, когда индивидуальность в цене. Человек оценивает что-то прежде всего в рамках своих интересов, а уж потом в интересах своего коллектива. Для меня, например, стало неожиданностью, когда мой сын-школьник заявил, что педагог не имеет права унижать достоинство ученика и что за это есть наказание — статья такая-то. Я смотрел на сына с удивлением. Это было неожиданно, но, с другой стороны, логично. Мы росли, зная, что педагог всегда прав. Сейчас молодежь умеет открыто заявлять о себе, быть кузнецом своего счастья. А я принадлежу к другому поколению актеров, которые ждут, когда режиссер тебя выберет. Да, мы вот такие случились.
— А что, на ваш взгляд, случается с произведениями искусства, когда эталоны морали меняются? Фильм “Три тополя на Плющихе”, например, современный? Ведь он показывает женщину столь нравственную, что она даже не может позволить себе пойти на зов любви.
— Этот фильм всегда будет современным. Всякий человек, не изменяющий себе, вызывает уважение. Пусть кто-то говорит, что героиня Дорониной поступила глупо, но я восхищаюсь ею. Как героиней, так и актрисой. Все равно есть неизменные ценности. Есть геометрия существования. Человек, воспитанный в круге, не переступит черту. Человек, воспитанный в треугольнике, будет все время попадать в треугольник, в том числе и в любовный, будет все время выбирать.
— У Андрея Смолякова стало меньше поклонниц после того, как в сериале “День рождения Буржуя” он сыграл убийцу Кудлу?
— Да что вы, совсем напротив! После фильма такое количество женщин стало смотреть на меня с симпатией! Я вдруг с удивлением понял, что для женщины негодяй может быть чертовски привлекателен. На одной чаше весов — 28 трупов, на другой — красивый герой, умеющий красиво любить. И второе перевесило!
Вспомните кадр из фильма. Кудла подъезжает на желтом “Мерседесе” и говорит любимой: “Это твоя машина...” Или когда мой герой саблей рассекает горлышко бутылки шампанского... Скажите, какая зрительница не растает от умиления? Очень романтичный герой! Какие убийства? Какой злодей? Все это уже не в счет. На самом деле после этого фильма я стал лучше понимать женскую психологию.
— Отрицательные роли накладывают отпечаток?
— Думаю, это кокетство моих коллег, когда они так говорят. Это мое ремесло, которым я зарабатываю на хлеб. Я поиграл в свои кубики и сложил их в коробочку. Разве они давят? Стоят себе на полочке. Я за последние 10 лет играл не очень приятных персонажей, но из зеркала на меня смотрит все то же лицо, да и окружающие относятся ко мне нормально.
— Долгое время вы мечтали сыграть Раскольникова. Откуда такая тяга к злодеям?
— Я прочитал “Преступление и наказание” уже после школы, будучи молодым, но достаточно мудрым человеком. Великий роман! Великий детектив! Мне как артисту любопытно блуждать по лабиринтам человеческих заблуждений. Такие роли всегда манят — Раскольников, Дмитрий Карамазов, Ставрогин... Когда стоишь над пропастью, хочется туда посмотреть. Неоднозначность роли дает объем. На этом пространстве можно побродить, помять в кустах багряных лебеды.
— Как относитесь к понятию “звезда”?
— Это размытое понятие, скорее производное от “массмедиа”. Хороший актер — это очень конкретное понятие. Это человек, который забирает собой аудиторию.
— А к словам “имидж”, “стильный актер” какое отношение?
— Стильный — значит, классный. Стиль — это форма для классности, то есть для внутреннего наполнения. Понятия “имидж” для меня не существует. Имидж — подача и объяснение себя в пространстве. Для актера этого не бывает. Он всегда разный.
— Ваши любимые актеры?
— Александр Кайдановский. Если немного задуматься, добавлю: Марлон Брандо.
— Актрисы?..
— Марина Неелова. Если задуматься, Фаина Раневская и Роми Шнайдер. Почему? Не могу сказать. Такая профессия — уметь поражать.
— Что в вашей творческой лаборатории стало более ценно в последнее время?
— Одиночество. Я люблю его. Иногда его провоцирую, когда перегружен работой над ролью.
Просто срабатывает человеческий эгоизм, сопряженный с профессиональным: оставьте, не трогайте меня, дайте подумать. Минуты, часы, сутки. Сосредоточение и релаксация одновременно. В эти минуты все чувства обострены.
