В те времена средний срок жизни больного с каверной составлял три года. Со своей легочной болезнью Чехов прожил не три года, а двадцать лет. Это ему удалось благодаря силе воли и непрерывной работе.
Чехов не верил, что болен туберкулезом. В 1888 году он писал Суворину: “Чахотка или иное серьезное легочное страдание узнается только по совокупности признаков, а у меня именно этой совокупности-то и нет”.
От чахотки в 1889 году у него на руках скончался брат Николай. Он прожил от начала заболевания те же среднестатистические три года. (Всего туберкулез свел в могилу четырех ближайших родственников Антона Павловича.) Наблюдения над чахоточными не только давали материал для рассказов, но и наводили на грустные аналогии с самим собой. Медицинское образование тоже привносило свою специфику. Горький говорил об этом так: “Он был врач, а болезнь врача всегда тяжелее болезни его пациентов; пациенты только чувствуют, а врач и знает кое-что о том, как разрушается организм. Это один из тех случаев, когда знание можно считать приближающим смерть…”
Во время борьбы с голодом Чехов на лошадях ездил в пургу по медвежьим углам… В холеру — работал в 25 деревнях без помощника… В мелиховском лечебном участке — выезжал к больным в осеннюю непогоду и зимнюю метель… Во время переписи населения в начале 1897 года, еле держась на ногах, ходил по избам как рядовой переписчик…
Провал премьеры “Чайки” в Санкт-Петербурге вызвал тяжелую душевную травму. Все вместе привело к взрыву — 22 марта того же года во время обеда в ресторане “Эрмитаж” у Чехова хлынула кровь. Он писал: “У меня из правого легкого кровь идет, как у брата (Николая. — М.А.)…” Пришлось впервые пройти обследование у врачей. А через три дня — лечь в клинику профессора А.А.Остроумова.
Летальные исходы при туберкулезе тогда были очень частыми. Рентгеноскопии еще не было.
Между тем в девяностых годах XIX века появился разработанный итальянским врачом Форланини метод лечения туберкулеза легких — искусственный пневмоторакс. Пациенту через иглу вдували воздух в полость плевры. Были случаи, когда обреченные больные полностью излечивались пневмотораксом за 10—14 дней. К Чехову этот метод почему-то не применили.
Врачи успокаивали: процесс идет лишь в верхушках. Чехов отвечал: “Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: “Не поможет. С вешней водой уйду”.
В Ялте судьба свела Чехова с врачом, специалистом по туберкулезу И.Н.Альтшуллером. Альтшуллер сам страдал чахоткой, но пережил Чехова почти на 40 лет.
Альтшуллер вспоминал: “Я при первом исследовании уже нашел распространенное поражение в обоих легких, особенно в правом, с несколькими кавернами, следы плевритов, значительно ослабленную, перерожденную сердечную мышцу и отвратительный кишечник, мешавший поддерживать должное питание”.
Врач убеждал писателя серьезно лечиться. Чехов твердил: лечение внушает ему отвращение. Никто не должен знать, что он болен. Поэтому он говорил медленно и монотонно, не повышая голоса. При появлении раздражения в гортани останавливался. Если начинался кашель, мокроту сплевывал в бумажный фунтик и бросал в камин.
Лишь в 1901 году он согласился стать пациентом Альтшуллера и других врачей. По настойчивым рекомендациям местных медиков Чехов продолжал жить в Крыму. Между тем Остроумов говорил: “Ялтинская зима вообще скверна”. Он советовал жить зимой на даче в Подмосковье.
В Москве работала жена Ольга Леонардовна Книппер. Она не могла жить без МХАТа. Чехову приходилось ездить туда дважды в год. Он ездил не только по делам и к жене, но и за здоровьем. А привозил озноб, плевриты, температуру, кровохарканье. Чехов говорил, что в Москве ему было “недурно, а как в Ялту вернулся, так опять расхворался”.
Может, так оно и было? В середине февраля 1901 года А.И.Куприн встретил А.П.Чехова в Одессе: “Следов болезни в нем тогда не было заметно, если не считать его походки — слабой и точно на немного согнутых коленях…”
Но уже в декабре этого года Чехов начал сдавать. В том же, 1901 году сестра Мария Павловна писала: “Антоша был очень болен, сильно похудел и побледнел…” И.А.Бунин отмечал: “Он похудел, потемнел в лице…” То же утверждал и Альтшуллер: “Цвет лица приобрел сероватый оттенок, губы стали бескровны, он еще больше похудел и поседел. Деятельность сердца все ухудшалась, процесс в легких все расползался. В соответствии с этим стала все резче проявляться одышка, появились симптомы и туберкулезного поражения кишок”.
“Певец тоски и сумерек” угасал. Литератору А.Серебрякову-Тихонову он говорил: “Все мы в молодости восторженно чирикаем, как воробьи на дерьме, а к сорока годам — уже старики и начинаем думать о смерти…” В “Цветах запоздалых” писал: “Здоровье есть свобода”. Вздыхал: “Вынужденная праздность и шатание по курортам хуже всяких бацилл”.
Надежда выздороветь не покидала Чехова до конца. 16 мая 1904 года он сообщает В.С.Миролюбову: “…я болен, с постели не встаю и днем. У меня обстоятельный катарище кишок и плеврит. Первого июня поеду за границу по приказанию доктора лечиться от эмфиземы”.
Через две недели Чехов пишет сестре: “…было расстройство желудка, а потом я вдруг перестал спать ночи от тянущих болей в ногах и руках; не спать было мучительно, казалось даже, что начинается у меня спинная сухотка”.
По совету врача Таубе Ольга Леонардовна настояла поехать на курорт Баденвейлер в Германии. За это потом корила себя до конца жизни. Чехову же ехать не хотелось. Он просил Альтшуллера помешать затее супруги. Не получилось…
Из Баденвейлера 28 июня Чехов писал однокашнику, известному неврологу Г.И.Россолимо: “У меня все дни была повышена температура, а сегодня все благополучно, чувствую себя здоровым, особенно когда не хожу, т.е. не чувствую одышки. Одышка тяжелая, просто хоть караул кричи…”
Чехов намеревался вернуться в Россию на пароходе. Однако ночью 2 июля ему стало плохо. Вызванный доктор для стимуляции работы сердца делал уколы камфары. Велел дать кислород и шампанское. По словам Ольги Леонардовны, муж “…взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: “Давно я не пил шампанского…”, покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда”.
