Совсем недавно его доставали назойливым вопросом: “И почему вы так часто играете злодеев?” Сейчас это стало уже неуместным. Он один из самых снимаемых актеров, играет роли очень разные, но не пресные, это точно! Долгое время режиссеры использовали его на ролях второго плана, как повара добавляют острых специй — немного, чуть-чуть, но успех блюда гарантирован. Он и в жизни так же остер на язык. Андрей Панин — умный, злой, язвительный, восторженный — любимый журналистами персонаж для интервью.
Продолжая список его талантов, можно сказать, что он дипломированный режиссер, театральный педагог, мастер жанра пантомимы. А в прошлом диджей и боксер. Лишь один талант он не успел реализовать — так и не закончил пищевой институт по специальности инженер-технолог. Подался в Москву, в артисты.
— В последнее время режиссеры умеют находить новые грани вашей индивидуальности?
— Я бы не стал говорить о режиссерах с точки зрения того, что они могут что-то открыть или не открыть. Задача режиссера — организовать пространство: в том числе и флюидное, и зримое, и какое угодно. Его профессия — что. Моя профессия — как.
Как говорит режиссер Атанесян: “Я не приглашаю актеров, с которыми мне надо работать”. Меня поэтому все и зовут. Я еще не встречал в жизни режиссера, который бы поставил мне невыполнимую творческую задачу. Пусть эта задача будет запредельно сложна и включает танцевальные па. Может быть, это выглядит нескромно, но я могу гораздо больше того, чего от меня хотят. Поэтому я с некоторой грустью вспоминаю работу в жанре пантомимы. В этом жанре актер более самодостаточен. В этом был свой кайф, но не было масштаба успеха. Сейчас второе есть, но с первым проблема.
А сегодняшний день таков, что на съемочной площадке, как правило, задачи ставятся либо смутно, либо не ставятся вообще. Поэтому я довольно прохладно и спокойно отношусь к наименованию “режиссер”. Человек, который тебе не мешает, уже имеет право именоваться режиссером.
— Я читала, что вы хотите поступать на операторский факультет. Судя по выпадам в адрес режиссеров, вы присматриваетесь и к этой профессии?
— Довольно скучно заниматься чем-то одним. Это ипостаси одного стакана, только грани разные. Давайте вспомним, что все великие режиссеры нашей страны были актерами: Ефремов, Любимов… Из актеров получаются хорошие режиссеры, но не наоборот.
— Есть какие-то секреты актерской профессии, которые и для вас еще не до конца понятны?
— Бывает, что человек выходит перед камерой, ничего не делает. Но есть результат, и хороший, значимый. Я в недоумении, ведь меня трудно обмануть. Думаю: “Черт возьми, человек ничего перед камерой не делает. Ничего от него не исходит, ничего с ним не происходит. А в итоге смотришь — это интересно”. Это чисто киношный феномен. Профессионалы называют его “камера любит”.
Может быть, секрет его в химической реакции, которая происходит с кинопленкой, фиксирующей флюиды? Может, природа таланта киноактера иная, чем у театрального актера? Ален Делон, допустим. За фильм “Двое в городе” я ему даже признателен. Но я не понимаю, как это сделано технологически. Известно, что в театре эти его способности не срабатывали и он проваливался.
Придя работать в кино, я не обладал ни подобной внешностью, ни значимостью. С камерой приходится работать, и довольно тяжело. В кино помимо всего прочего роль красивой внешности достаточно значима. Ален Делон еще и красив. Этого нельзя отрицать.
— Трудно меняться, переходя из театра в кино?
— Переходя из театра в кино, актер, конечно, меняет свою технику. Театральная форма существования сильно отличается от киношной. В этом определенная трудность. Кино не терпит очень крупной выразительности, что ли. Сделаешь глазки пошире, чтобы тебя увидел зритель в восьмом ряду, а в камере это будет базедова болезнь. С этим трудно бороться. Камера четко передает, когда ты имеешь что-то внутри, но ничего не показываешь. В театре ты должен это выразить каким-то образом. Хоть ухо-то должно шевельнуться.
— Известно, что спектакль на двоих требует от актеров определенной деликатности, отказа от зависти, что ли. Некоторых эта соревновательность подавляет, напоминая скорее о боксерском поединке. А как это у вас с Николаем Фоменко в вашем спектакле на двоих “Академия смеха”?
— Это несколько обратное, чем соревновательность. Тянуть одеяло на себя можно, когда в спектакле актеров много, все действие какое-то невнятное, и ты выходишь с отдельным номером, с монологом например. А спектакль на двоих — это пинг-понг. Есть игра или нет игры.
С одним партнером договориться гораздо проще, если он человек понимающий. Чтобы понять актерскую профессию, я перескажу вам одну чудную байку, которую мне рассказал Саша Феклистов, один из моих любимых актеров: “Приехал брат. Мы сидим. Хорошо. Думаем о вечном. Брат спрашивает: “Слушай. А вот если режиссер сволочь, ты можешь назло ему сыграть свою роль плохо?”
Тут в профессии есть еще и этот чудный момент. Если ты играешь хорошо, скажут: здорово тут все придумал режиссер, а если ты играешь плохо, скажут: ты плохой артист. Ты крайний, ты находишься под камнями.
— Я заметила, что вы долго репетировали этот спектакль, даже когда он был давно выпущен. Наверное, это режиссер в перманентном недовольстве вас муштровал?
— Режиссер приходил в театр по другим делам, он уже давно все понял, что мы сами все про себя знаем, что мы люди взрослые, старички уже. Мне все-таки 41 год, не новичок в профессии. Репетировали, а что делать? По сути, это эксклюзивное зрелище, которое творится на глазах у ста зрителей, а не у тысячи! Это предмет роскоши, к нему и требования другие.
“Ну, сегодня не пошло. А кто его знает — почему?” С мыслями из ненормативной лексики расходимся. А завтра все пошло. Тонкая штука. Можно не замечать каких-то вещей. Но это внутренние колки: они расстраиваются или не расстраиваются. Все имеет свой предел. Сколько-то лет мы сможем это играть? Чудес-то не бывает такого рода, чтобы это держалось десятилетиями. Сначала люди смотрят спектакль, потом они ходят на легенду об этом спектакле.
Я играю в такой театральной легенде — в спектакле “Смертельный номер”. В свое время это была бомба, и очень серьезная. Реально. Я не скажу, что сейчас кто-то пренебрегает своими обязанностями, но все уже чуть-чуть не так. Спектакль имеет свой срок жизни, как и театральный коллектив. Я видел своими глазами: восемь лет — и все.
— Вы четыре раза поступали в театральный институт. Почему вас так долго не принимали?
— Не считали меня талантливым. Одна бабушка в Малом театре сказала: “Вам, мужчина, на заводе надо работать”.
В свое время меня приглашали преподавать в Школе-студии МХАТ. Я посидел на отборочных турах и понял, что я не совпадаю со вкусами МХАТа. Не совпадаю, и все! Я говорю: “Я бы взял вот этого. Вы берете того? Мы не сработаемся”.
На самом деле разглядеть талант — это архисложная вещь. Ты смотришь и думаешь: можно из этого человека что-то вытащить или нет? Все время ставишь себя на его место, когда ты сам приходишь конкурировать, например, показываться на пробы. Иногда ты теряешься, иногда ты не в форме.
Я никогда не отбрыкивался от педагогики и этой вещью заражен довольно давно. У меня в 23 года был свой театр пантомимы в Кемерове. И меня учили, и я учил. Кто-то мне отдавал часть своей жизни, кому-то я должен отдавать.
— На экране вы принимаете ванны из бычьей крови, а водку закусываете геранью. А в жизни вы так же экстравагантны? И так же безумно деятельны?
— Напротив, люблю просто валяться на диване. Мой двухлетний сын любит играть с мобильным телефоном, словно подзаряжаясь энергией. Для меня такой игрушкой является телевизор — цветовое энергетическое пятно. Я сначала его включаю, а потом начинаю жить. Не могу сказать, что я четко понимаю, что там происходит в этот момент на экране. Иногда просто смотрю в наиболее яркое цветовое пятно на экране. Это мое обычное состояние в перерывах между работой.
— Говорят, что актеры выбирают такую профессию, при которой можно изменять жене на законных основаниях, якобы в виртуальном пространстве.
— Я согласен лишь со словом “виртуальный”. Верно кто-то сказал: “Актеры пьют и делают все остальное не больше, чем их зрители. Просто про актеров всем любопытно узнать”. Разве не любопытно услышать о любовных похождениях Джона Малковича? А про соседа — нет.
— После слов “делают все остальное” я готова поверить в целомудрие актерской профессии.
— Просто оно идет об руку с цинизмом. Это естественно. Актеры как хирурги, которые очень циничны по отношению к больным, к смертям и ко всему живому. Но это лишь одна сторона. Мы занимаемся человековедением, поэтому мы вряд ли человеколюбы.
— Говорят, что с творческим человеком и дружить невозможно?
— Думаю, что невозможно. А зачем?
— Получается, что приемлема только производственная дружба?
— Это правда. В творческом тандеме люди поняли, как им можно хорошо друг друга услышать. С этим удобнее существовать в рабочем моменте, нежели одному. Один чуть-чуть подстимулирует другого. Они некое целое, которое может продуцировать большее.
