Говорят, что без прошлого нет настоящего. Для кого-то размышления на эту тему давно стали профессией. Как для нашего сегодняшнего собеседника Феликса Разумовского. Он уже более 10 лет рассказывает о том, “кто мы”, в одноименной передаче. Подходил к этому вопросу с разных сторон: были циклы про российские реформы, про тайную полицию, про бюрократию и интеллигенцию. Сейчас идет цикл о гражданской войне — “Кровь на Русской равнине”. Взгляд на историю у Разумовского поэтизированный: он уверен, что никто лучше Чехова и Бунина про события тех лет не скажет. И все-таки — “кто виноват” и “что делать”? Феликс Вельевич попытался ответить и на эти вопросы.
— Сначала передача выходила на “России”. Почему переехала на “Культуру”?
— Когда возник канал “Культура”, у “России” появились все основания освободиться от интеллектуального балласта.
— Вам не кажется, что существование канала “Культура” — отличное оправдание для остальных каналов не делать ничего “культурного”?
— У нас очень много любителей простых решений: пусть культура существует отдельно и варится в собственном соку, а мы тем временем займемся “конкретным” делом: политикой и экономикой.
И этим наша нынешняя ситуация — уникальна. Это в прошлом многое, если не все, определялось тем, что правящий слой являлся лидером в области национальной культуры. Простой пример: Петр I сначала Летний сад насадил, а потом победу над шведами под Полтавой одержал.
Собственно, и обвал у нас произошел в свое время из-за того, что император и весь политический слой перестали задавать тон в культуре. У Николая II были какие-то культурные проекты, но они пользовались меньшим успехом, чем проекты, исходившие от общественности. И она перехватила инициативу — в феврале 17-го. Кто влиял на культуру — тот был властителем дум и в конечном счете определял политику в России.
— А в сегодняшней России?
— С этого мы и начали. Сейчас все делается с помощью политтехнологий. И здесь культура не нужна. Политтехнологии эксплуатируют ожидания, заблуждения, а более всего — человеческие слабости. Ведь мы живем в ситуации распавшейся связи времен — когда нет критериев того, что для России хорошо, а что плохо. И институтов нет, которые могли бы вырабатывать доброкачественную национальную политику.
— А что могло бы стать объединяющей идеей для России?
— Этот вопрос нельзя задавать первым. Потому что мы не готовы услышать ответ. Ведь национальная идея — это, скажем так, одежда, которая должна быть впору… Но о какой одежде может идти речь, если тело человека болеет и душа его болеет? Сначала человека нужно вылечить, чтобы он пришел в себя, — уж очень многое на нас за последние сто лет навалилось.
— Согласно вашей передаче, русские потеряли себя в начале прошлого века?
— Да, в то время, когда началась Гражданская война. Эту войну мы воспринимаем очень поверхностно — только на политическом уровне, как противоборство красных и белых. Этому нас в школе учили.
Но такой взгляд на трагедию русского народа — очень примитивный. Гражданская война была очередной русской смутой, духовным и культурным процессом саморазрушения русского мира. И началось это саморазрушение с крестьянства.
— Что же случилось с крестьянством?
— События начала века — итог предшествующих эпох русской жизни. Культурный раскол пошел еще со времен Петра, с его деспотических реформ. Дворянскую верхушку побрил, переодел, они часто даже говорили на другом языке. В результате европеизированное дворянство откололось от продолжавшего жить по традиции крестьянства.
Плюс духовный кризис в православной церкви: забитый нуждой, плохо образованный сельский священник терял авторитет. А крестьянство может нормально существовать при здоровой ситуации в церкви.
Окончательно же добила Россию реализация либерального проекта Александра Второго: крестьянам дали волю, а они ощущали себя несчастными людьми; почва уходила у них из-под ног. Они не знали, как жить дальше.
— У нас что же, либеральные идеи вообще не приживаются?
— Это не просто идеи. Это была попытка с их помощью и на их основе радикально трансформировать русскую жизнь. Это не удается и не удастся никогда. Есть закон культурной топики (его, этот закон, открыл академик А.М.Панченко): что бы ни происходило с народом, нельзя изменить его душу. Иначе бы большевики победили, создав нового человека.
Любителям либеральных проектов все это нужно знать. Так называемая левая политика правыми руками у нас получается. Таковы были очень успешные реформы С.Витте. Но действовать “левыми руками” в России нельзя. “Левыми руками” у нас размахивало беспомощное Временное правительство.
У русской жизни есть свой строй и чин: его нельзя разрушать — только дополнять и развивать. Тогда человек знает, как себя вести, что будет в ближайшее время. В противном случае реформатор рискует запустить механизм русской смуты. Так и случилось. И тут экономика чаще всего ни при чем или почти ни при чем. Во всяком случае, активную Гражданскую войну начала не нищая и голодная, а достаточно благополучная деревня.
— Получается, вам ближе точка зрения, что у России — свой, особый путь?
— Вокруг этого вопроса — множество спекуляций. У нас же никто не помнит, какой она была — наша жизнь, и “какую Россию мы потеряли”. И те, кто в начале 1990-х гг. взялись у нас за политический штурвал, просто не знали, в какой стране живут. И как не говорить про особый путь, если у нас было столько революций, самоубийственная Гражданская война, почти реализованная утопия: советское общество! Как можно из людей несвободных сразу создать гражданское общество? Так не бывает. Надо сначала освободить человека изнутри.
— Какие же качества присущи русскому народу?
— Об этом программа “Кто мы?” рассказывает уже более 10 лет. Скажу об одном из основных качеств русской цивилизации, которое сейчас убивается напрочь с помощью телевидения и других СМИ. Это застенчивость. Тут не просто скромность отдельного человека, но и “стыдливость формы” в русской архитектуре: наши маленькие церкви. Не потому, что не было денег, как в Европе, на гигантские соборы, а чтобы здание не превращалось в застень, не нарушало пейзаж. А вы говорите — нет особого пути…
Когда в каком-нибудь ток-шоу пытаешься говорить про особый путь, все сразу машут руками: “С тобой все понятно”. Было такое выражение перед революцией: параноики власти борются с эпилептиками революции. Вот и у нас сейчас похожий политический ландшафт: параноики ура-либерализма спорят с эпилептиками ура-национализма. Другая позиция — слишком сложно, надо объяснять. И пока скажешь два слова — в тебя уже десять раз дурака пустят.
— Понятно, что написать объективную историю невозможно. У каждого автора — своя история. Какая она у вас?
— Действительно, объективной истории нет, не было, и, главное, она никому не нужна. Этот вопрос встал ребром, когда я делал прошлый цикл: “Еврейский вопрос — русский ответ”. Мы вначале обсуждали его с руководством канала “Культура”, и мне говорили: “Ты ведь человек разумный, тема скользкая. Постарайся говорить объективно”. Я ответил: “Объективно — нельзя”. Есть другой путь: в основу изучения истории следует положить верные критерии. Какие? Эти критерии должны соответствовать изучаемому предмету. Не стоит изучать Россию с критериями, подходящими для папуасов. У нас православная цивилизация, и если посмотреть на прошлое с точки зрения христианина, все становится на свои места.
— Какие из мифов истории живы до сих пор?
— Мифов полно. О русской интеллигенции, к примеру: или что она все погубила, или что она — соль русской земли. Мифов полно, а историческое сознание в стране разрушено, оно отсутствует. И это страшно. Ведь та информация, которая на нас обрушивается, нуждается в оценке. В противном случае человек дуреет. Оценивать же информацию можно только при помощи веками накопленного опыта, критериев, которые забыты.
— Вы же по образованию — архитектор?
— Да, я пришел в историю через историю искусства.
— Скажите как архитектор: что вы думаете о ситуации в столичной застройке?
— Архитектура — это искусство, способное выразить самые важные идеи общества, те самые “объединяющие идеи”. Поэтому архитектуру можно считать барометром духовного и культурного здоровья. И этот барометр показывает, что у нас в головах сумасшедший дом. Посмотрите: напротив храма Василия Блаженного, в Замоскворечье, должна быть низкая застройка. И храм должен возвышаться как символ Горнего Иерусалима — той жизни, к которой надо стремиться. Сейчас же понастроили напротив храма высоченные башни–банки, гостиницу — убили пространство.
Архитектура нашей столицы показывает, что мы не знаем как жить. Денег много, а куда девать — не знаем. Снесли гостиницу “Москва” — и не знаем, строить, не строить...
— Для вас главный источник в изучении истории — литература? Не слишком ли это ненаучно?
— Писатель в России — это всё! За этим стоит одна из особенностей русской цивилизации — поэтический взгляд на действительность. С вещами рационального плана у нас проблема. Даже когда писатель заблуждается, в этом можно почерпнуть много интересного.
— Какой цикл передач у вас сложнее всего пошел?
— Один из первых — “Реформы по-русски”. Он был наиболее сильно привязан к нашим реалиям.
Вообще, занимаясь историей, ты расширяешь окно в настоящее. Ты ведь задаешь прошлому вопросы, которые тебя интересуют сегодня. Если мы что-то понимаем в прошлом, то понимаем и в настоящем. Но в нынешних реформах, похоже, никто ничего не понимает. С этим опытом трудно было размышлять о том, как проводила реформы Екатерина Вторая или Андрей Боголюбский.
— Какой вы руководитель программы? Распределяете работу или за все хватаетесь сам?
— Я не мукомольной промышленностью руковожу. И не домом культуры. У нас, в небольшом коллективе, отношения — как в русской артели. Это забытая нынче форма. А жаль!
— Вы в своих умозаключениях сомневаетесь?
— Вменяемый человек, тем более в России, во всем сомневается.
— Как к критическим выступлениям относитесь?
— В прошлом году на “Еврейский вопрос — русский ответ” не опубликовали ни одной рецензии. Как-то у телевизионного обозревателя спросили, как он к этому циклу относится. Он ушел от ответа.
— В чем дело — тема больная?..
— Интеллектуальная несвобода. Человек не может выразить свою позицию. Потому что есть вышеупомянутые “эпилептики” и “параноики”, и ты сам по себе с твоими мнениями никому не интересен. Интересно, если твоя позиция работает на тех или на других.
— Что по телевизору смотрите?
— Все, кроме сериалов и боевиков.
— Как пережили долгие новогодние праздники? И как вам кажется, такое количество отдыха для русского человека — это нормально?
— Я работал — каждый день. Вообще, праздники — это проблема досуга. Нормальный досуг может быть в живой культуре, а не у нас. Это самое сложное в любой культуре — наполнить досуг.
— А вы чем досуг наполняете?
— Немедленно в деревню. У меня там изба, из окна великолепный пейзаж. Для русского человека важно, на что он смотрит. У нас ведь и слово такое есть: умозрение, а не размышление. А что мы видим в городе из окна? Сплошное непотребство.
— Какое-то любимое занятие у вас имеется?
— Все хобби закончились в 91-м году. Сейчас же сумасшедшая жизнь. Тем более что телевидение — это настоящие галеры. Только подумал о хобби, как мимо пронеслась масса событий, кругом опоздал. Сейчас в России человек существует в несвойственном ему режиме. Хобби может быть у Обломова.
Мое хобби — это жизнь в деревне. Могу сруб поставить, печку сложить...
— Когда успели этому научиться?
— В советские годы. Тогда время текло медленно, спокойно. Для некоторых занятий застой был очень комфортным временем. Подумать можно было о жизни. Вопрос “кто мы?” тоже требует времени, его на бегу обсуждать невозможно.
— Как отец четверых детей что вы можете сказать о школьной программе истории?
— В двух словах этого не скажешь. И огульно ругать не хотелось бы. Что говорить о детях, когда у взрослых с нашим прошлым — о-очень большие проблемы...
