Им прочили судьбу космонавтов и лавры искусных медиков. На худой конец, они могли бы заделаться учителями музыки в школе по соседству или даже священниками, но уж никак не новыми звездами всероссийского масштаба.
Встретились мы с братьями-близнецами Костей и Борей Грим в кафешке. Пока один уплетал очередную порцию мороженого, другой отдувался за него на репетиции и вот-вот должен был подойти. Ну, думаю, сейчас у меня на глазах живое клонирование начнется. Но раздвоения личности не произошло: оказалось, что “одинаковы с лица” братья Грим только на экране.
Костя: — Мы похожи? Да это все проделки гримеров и операторов!
Боря: — Подтверждаю: разные совершенно. Ты посмотри на Костю, он же вон какой щупленький — сразу видно, что младший.
— Можно подумать, вас в детстве не путали...
Б.: — С учителями в этом плане нам не повезло — сразу подмечали различие. Поэтому ни ответить друг за друга на уроке, ни экзамен за брата сдать в институте не получалось. А с девушками — вообще история отдельная...
К.: — Мы их обманывали только по телефону, потому что визуально это сделать сложнее. Девушки — народ наблюдательный. Меня, например, они разоблачали уже через пять минут. И то, когда удавалось подделать голос Бори. Но эти маски-шоу продолжались до той поры, пока я не начинал хихикать.
— А если подружка одного переметнется к другому?
К.: — Девушки, которые нравятся кому-то из нас, никогда не понравятся другому.
Б.: — И наоборот, всем девушкам, которым по вкусу один, второй абсолютно безразличен. Девчонки сразу разделяют для себя симпатии.
Дважды мальчик-с-пальчик
— Говорят, что братья, особенно близнецы, часто мутузят друг друга...
К.: — Ну, было в детском саду. Воспитатели не знали, что мы понарошку, и разводили нас по разным группам. Думали, что до смертоубийства дойдет. А мы друг за друга действительно были горой — один из нас хватал обидчика, а другой методично наносил удары. Поэтому авторитет наш только возрастал и проблем не было никаких.
Б.: — Но потом мы переквалифицировались в философы.
К.: — Когда надоедало играть в песочнице, собирали всех воспитателей и давай за жизнь говорить. Представляешь, куча теток и два таких мелких штепселя. Они нам и про мужа, и про жениха — все расскажут. Скучно же им в чисто женском коллективе, а тут какие-никакие, но все-таки мужчины!
— Так вот где оттачивалось гримовское обаяние!
К.: — И слава хулиганов вкупе. В школе, которая находилась через дорогу от детского сада, нас из-за этого ни за что не хотели принимать в один класс. Но мы были упрямые и остались-таки за одной партой.
Б.: — Проучились мы вместе с Костей целых восемь лет.
— И что же у братьев Грим осталось в дневниках?
К.: — Много красочных взываний о помощи к родителям с целью усмирить детей. А так мы были уверенными хорошистами. “Двойки” и “тройки” пошли, только когда мы увлеклись музыкой.
Б.: — Не надо! По гуманитарным предметам у меня нормально было. Я даже по русскому языку письменный экзамен сдал, и, между прочим, на “отлично”.
Бедняк-богач
— Но в выпускных классах вас все-таки развели, причем по разным школам.
К.: — Меня отдали в медико-аэрокосмический лицей. Я попал туда посреди учебного года чисто случайно, можно сказать, даже по блату: моей бабушке как заслуженному учителю Саратова по русскому языку предложили там место.
Б.: —А я к нему в гости приходил. И меня принимали за своего — похожие все-таки. Этот лицей и стал точкой отсчета группы “Братья Грим”.
— С репетициями в актовом зале?
Б.: — Ну, начинали мы в гаражах. Я был клавишником, Костя тоже на чем-то играл, но никто из нас не пел — стеснялись.
К.: — За барабанной установкой мы решили пойти к директору лицея и выклянчить у него деньги на аппаратуру, но просьбу эту он замял. В итоге установку купил папа нашего первого барабанщика — чтобы его сына-двоечника из лицея не погнали. Потом попечительским советом скинулись и на остальные инструменты.
— И о чем были первые тексты?
К.: — Как у всех нормальных подростков в период полового созревания: о мертвецах, могилах и червях. Ха-ха-ха!
Б.: — Потом решили, как “Битлз”, петь про любовь. Но получалось все равно в каких-то черно-белых тональностях типа: “Милая моя, любимая, поле ты мое минное, проходи через него”.
К.: — Мы даже альбом записали. Из лицейской радиорубки сделали студию, сами встали в центре актового зала и давай лабать. Говорят, эти записи сейчас где-то по Самаре ходят.
Б.: — Просто мы верили, что будем играть на больших стадионах, и превратились-таки в звезд. Вот наш первый барабанщик, к примеру, стал сейчас окулистом, а гитарист — дантистом.
Вафельный домик
— А вы вдруг рванули на музыкальный факультет педагогического института?
Б.: — Ну, на мне сразу поставили крест, сказали: “Ступай куда хочешь”.
К.: — А я за два месяца до поступления огорошил папу, заявив, что уже два года занимаюсь музыкой и на медика не пойду. А быть экономистом, юристом, психологом... Почему-то считают, что, поступая на экономиста, ты будешь считать свои большие деньги. Будущие юристы думают, что станут суперадвокатами, а сами сидят и разбирают бумажки... Не знаю, как бы я существовал, если бы работал каждый день с десяти до пяти.
— Поступили-то в институт сами или опять кто помог?
Б.: — Да там и поступать было нечего. На весь курс — четыре с половиной парня, в хоре петь некому. Мальчишек брали даже без слуха. А нас — с руками оторвали! В общем, пять лет удовольствия.
— Без хвостов, без отчислений?
Б.: — Естественно. О, как сейчас помню эту пору культуры и отдыха...
К.: — Жили как в шоколаде. Точнее, как там, у Гриммов — в вафельном домике колдуньи.
— Студенчество быстро в свой бэнд подтянули?
Б.: — Не, публика там была очень странная. Тогда-то я и понял, что талантливых людей очень мало. Кругом одни графоманы.
К.: — Таких в богемных тусовках Москвы — 90 процентов. Вокруг по-настоящему творческих людей всегда вьется стайка так называемых арти. Они всегда выглядят очень стильно, могут нацепить берет — и все думают, что художник известный. А на самом деле ничего не делают, только изображают из себя...
Супермиссия
Б.: — В институте у нас была система Кабалевского: “Мальчики входят в класс под марш барабанщика” — и все в таком духе. И нас заставляли на практике по этой методике работать. Современные девочки входят в класс под “Лебедушку”? Бред какой-то! Да если бы у нас, как в Древней Греции, всех поголовно нотной грамоте учили, а не такой фигне, Россия по музыке была бы впереди планеты всей.
К.: — Я Кабалевским не руководствовался. Просто брал с собой гитару. Моя напарница полурока рассказывала детям все по методике, а вторую часть урока мы пели песни популярные: “Все идет по плану”, “Группа крови”...
— Растил новое музпоколение?
К.: — Да, но играли они, честно говоря, отвратительно. У Бори всегда от музицирования уши в трубочку сворачивались. А я мальчиков петь учил — стесняются же. Говорил: давай я сейчас выйду, а ты споешь. И приучил-таки к микрофону. Правда, потом захотели петь все, но голоса хватило немногим.
Б.: — А теперь они гаражи снимают, репетируют. Это лучше, чем водку по подъездам бухать, ширяться, по общагам женским лазить. Пусть приводят девушек по любви, поют им песни, целуются с ними... Но пусть это будет через музыку, а не в каких-то там грязных подвалах.
— Прям миссионеры какие-то!
К.: — Так мы же в церковном хоре пели. И заповеди все, каноны помним. Но когда на нас попробовали нацепить рясы, мы дали деру. Так ведь и до монастыря недолго.
Б.: — Кстати, в институте один мудрый преподаватель сказал: “Если учеба не отобьет у вас любовь к музыке, то вы — настоящие музыканты”. Поэтому у нас все в порядке.
