Люди почему-то постоянно теряют друг друга: кто — по глупости, кто — по случайности. Актер Игорь Кваша помогает им снова встретиться в студии “Жди меня”. Да так, что на воссоединение семей и друзей, роняя слезы умиления, смотрит вся страна. Нервная работа. Поэтому наш собеседник недавно едва с ней не распрощался. Ведь помимо передачи один из создателей легендарного “Современника” продолжает играть в театре, пытается воспитывать внуков и время от времени сниматься в кино. Пока готовилось интервью, зрители успели познакомиться с его последней нашумевшей ролью — Игорь Владимирович сыграл Сталина в телефильме по роману Солженицына.
Слезы ручьем
— Роль участливого слушателя в программе вы играете или актерское мастерство здесь ни при чем?
— У ведущего не роль, а функция, в которой он либо хорош, либо плох. Либо он умеет владеть обстановкой и условиями игры, либо он не может этого делать. И к роли это не имеет никакого отношения.
— Быстро освоили свою функцию?
— Не знаю, как со стороны, но мне кажется, что быстро.
— Что далось сложнее всего?
— Не умею отстраняться от тех историй, которые привносятся в передачу. Ты погружаешься в эти страдания, начинаешь им сочувствовать, не можешь удержаться от слез. Иногда из студии уходит энергетика, когда запись идет долго, — потому что не знаем, кто придет на съемки.
— Как же так?
— Есть заготовленные истории, когда мы кого-то нашли или хотим найти, вызываем человека на передачу. А люди, сидящие на трибунах, приходят сами по себе. Когда такой человек поднимает руку, ему нельзя не дать слово. При этом мать, потерявшая сына, может говорить минут пять-десять, но не могу же я ей сказать: давай покороче. Выходишь оттуда совершенно измочаленный.
— И поэтому летом вы устраивали себе отпуск.
— Да я вообще думал уйти из передачи: нервы не выдерживали, срывался на любой истории. Потом мы договорились, что возьму отпуск сразу месяца на три, после чего и вернусь.
Мы все достойны жалости
— Вы как-то говорили, что жалость — замечательное чувство. Позволяете, чтобы вас жалели?
— Смотря что называть жалостью. Когда человек хочет помочь другому — как это назвать? Конечно, жалели, особенно родные. В нас воспитали, что жалость — это плохо. И опасно. Когда такое количество людей репрессируют вокруг тебя, то ты либо должен отделиться от них, либо навлечь на себя беду, если выразишь хоть какое-то сочувствие.
— Вы как актер опасались штрафных санкций властей? Чем вас могли наказать?
— У нас был особый театр, потому что мы его сами создали и жили по особым законам. Мы меньше боялись. И коллектив у нас был особенный. Скажем, меня с Гафтом не пустили в заграничную поездку, когда театр должен был первый раз гастролировать в Швеции и Норвегии. И “Современник” отказался ехать, хотя остальные в таком случае заменяли актеров.
— Наверное, после этого некоторые коллеги смотрели на вас косо?
— Это было решено на общем собрании труппы. Галя Волчек поставила этот вопрос, сказала, что отказалась предварительно и ждет общего решения. И все согласились, что не надо ехать. Наш театр был особым в этом смысле.
— Сейчас родной “Современник” сохранил свою особенность?
— Конечно, что-то в нем осталось особенное. Но многое ушло. Это уже во многом другой театр.
“Режиссуру оставил по глупости”
— Между театром и кино приходилось выбирать?
— К сожалению, да. Увы, иногда очень глупо поступал. У Цвейга есть книжка “Звездные часы человечества”: как кто-то чувствует, а кто-то не чувствует свой звездный час. Он это на разных примерах разбирает. Очень важно почувствовать момент выбора пути. Я не всегда правильно выбирал.
— Как получилось, что вы несколько раз попробовали себя в режиссуре?
— Во-первых, у Олега Ефремова была идея, что надо воспитывать своих режиссеров. Поскольку с пришлыми у нас не очень получается, часто не находим общего языка. И я пробовал тогда, и Толмачева, и Волчек. А потом была уже моя инициатива, когда ставил Булгакова.
— Когда поняли, что режиссер — не ваша профессия?
— А я не понял, что это не мое. Наоборот, считаю, что зря этим не занимался. Те спектакли, которые я ставил, шли с успехом по многу лет и чаще всего распадались не потому, что публика не шла, а по каким-то внешним причинам. И не продолжил этим заниматься по глупости.
— Чем отличаются молодые актеры от вашего поколения? Может, они как раз более самоуверенные?
— Дело не в них, а в той жизни, которая вокруг них и которая заставляет идти несколько другим путем. На телевидении и даже в кино, где иногда и репетируют, и снимают малое количество метров, почти ничего особенного от актера не требуют. Несмотря на это, приходит успех, популярность — и у актеров вырабатывается такая правденка. Искать же некогда, вживаться некогда, будем идти по поверхности…
— Но ведь и вы недавно снялись в телесериале.
— Да, у Панфилова, “В круге первом” по Солженицыну. Сериал? Совершенно не жалею об этом. Мне часто предлагают, но я отказываюсь. Возможно, мне что-то неинтересное попадалось, и не хотелось это делать.
Тайная советчица
— С женой вам повезло не меньше, чем с театром?
— Да, с Таней мне повезло. Мы уже столько лет вместе, познакомились, когда она была еще студенткой.
— Кто делает погоду в вашем доме: мудрая женщина или сильный мужчина?
— Знаете, Таня во многом мне что-то подсказывает, сам у нее что-то спрашиваю. Она добрее, чем я, человечнее. Много от нее получаю.
— Во внуках воспитываете интерес к театру?
— Хотелось бы, но времени не хватает. В театр, кино их водит замечательная мама, жена моего сына. Опасаюсь, что Миша, внук, пойдет по моим стопам. Настя, как мне кажется, другого склада. А он так много играет в жизни, кривляется. Но не знаю, есть ли у него способности или нет. Актер ведь очень болезненная профессия. И если у тебя не очень выходит, то тяжелая получается жизнь.
— Случалось вам подрабатывать, когда в театре с деньгами было не густо?
— И концерты, и творческие вечера — разве это не подработка? Радио, телевидение, кино — все подработка.
— А так чтобы не актерством?
— А я ничего не умею.
— И гвоздь забить?
— Когда-то я рукодельничал, дома что-то мастерил. Фигурный полудиванчик, полутабуретку делал, металлические ручки. Что-то я умел… а потом как-то разучился.
…Вспомнил: один раз все-таки подработал. Я увлекался живописью, а мой друг, художник Збарский, делал буклеты для бюро кинопропаганды. И когда заказали буклет про Ефремова, он предложил сделать его мне.
— Живописи вы где-то учились?
— Нигде не учился. Разные художники меня и учили: всегда дружил с художниками.
— Увлечение с детства?
— Нет. Пришло во вполне сознательном возрасте. Как-то сидели у скульптора Распопова, выпивали. Там стоял забытый этюдник, я и сказал: “Дай-ка тебя сейчас нарисую”. Взял доску и написал портрет Распопова маслом. А наутро он мне позвонил и говорит: “Я тут твой портрет посмотрел. Знаешь, замечательно. И так по цвету интересно”.
Одно время довольно много живописью занимался. Потом, к сожалению, бросил.
— Времени нет?
— И времени нет, и места. Надо же какую-то мастерскую.
— Никогда не думали перебраться за город, где можно и под мастерскую место подыскать?
— Таня каждый день ходит на работу, рано встает. Это нереально.
