«В 2010–2012 годах мы точно будем жить в иной России. Но какой, пока неясно», – считает Лилия Шевцова. С ведущим экспертом Центра Карнеги беседует Наталия Бабасян
Насколько, с вашей точки зрения, эффективна система управления в вертикали власти при Путине?
Все зависит от выбранного критерия оценки. Если в качестве такого критерия взять способность системы удовлетворять текущие интересы правящего класса, то российская посткоммунистическая система является эффективной. Она обеспечивает статус-кво, в котором так заинтересован правящий класс. Есть все основания для того, чтобы система успешно осуществила свою основную на сегодня задачу – свое воспроизводство в 2008 году. Нефтяной бум даже позволяет перераспределять некоторую часть нефтяных денег в пользу общества, поддерживая его жизнедеятельность, правда, на уровне стагнации.
Однако нынешняя система не способна модернизировать Россию. Совсем напротив – эта система отторгает реформы. Даже вполне умеренные реформы Путина – в первую очередь пенсионная, военная, административная, социальная – были остановлены и превратились в фарс.
Словом, система победила президента, который надеялся, что с ее помощью он модернизирует Россию и сделает ее современным государством. Сегодня он, видимо, понял обреченность своих усилий и отдался на волю волн, приняв логику системы.
Не в первый раз в мировой истории лидер, который приходит с модернистскими намерениями, но, пытаясь сделать бюрократическую машину инструментом своих усилий, попадает под ее каток.
Тем не менее и в России, и на Западе о Владимире Путине говорят как о гаранте стабильности в стране…
Давайте посмотрим на основные факторы стабильности. В первую очередь это цена на нефть и президентский рейтинг. Но последнее в немалой степени есть следствие первого. Вспомним, однако, что произошло с СССР после того, как цена на нефть в 1986 году упала в шесть раз, – начался процесс распада СССР. Среди других факторов стабильности все больше ситуативные обстоятельства, в частности отсутствие дееспособной оппозиции, умение власти «распылять» недовольство, ее готовность к популизму, способность приватизировать привлекательные идеи, которые могут стать лозунгом антисистемного протеста.
Однако заметьте, что любой из названных факторов стабильности уже вскоре может оказаться своей противоположностью. Так, контроль за политической сценой внешне гарантирует спокойствие и благолепие. Но в случае образования протестного пара – при отсутствии легальных каналов проявления недовольства – он может взорвать ситуацию.
Кроме того, сама конструкция, отстроенная и оштукатуренная Путиным, содержит системные источники будущих потрясений. Речь идет о конфликте между единовластием и демократической формой ее легитимации; между рыночными правилами и стремлением власти контролировать рынок. Существует несколько возможных источников социального недовольства: рост инфляции, который пожирает повышение зарплат и пенсий; рост жилищных тарифов и энерготарифов; угроза техногенных катастроф; социальные разрывы; грядущий призыв в армию студенчества.
Власть прекрасно осведомлена и о потенциальных источниках недовольства, и о своей ограниченной способности с ними справиться. Поэтому в случае брожения она скорее всего поведет себя так, как повела после недовольства населения монетизацией льгот: будет нажимать на популистскую педаль и пытаться нейтрализовать недовольство до того, как оно достигнет точки закипания.
ТРУДНОЕ ЗАНЯТИЕ
Год назад вы писали: «Нет политических альтернатив и влиятельных сил, которые могли бы остановить скатывание страны к опасной черте, за которой обществу грозит загнивание, обвал либо попытка диктатуры». Что скажете сейчас?
В России так и не оформилась политическая альтернатива. Мы не видим ни серьезной режимной оппозиции, то есть людей внутри политического класса, которые были бы готовы бросить вызов правящей группировке, ни системной оппозиции, которая могла бы предложить иную формулу развития. Напротив, из-за того, что статус-кво одобряется не только подавляющей частью политического класса, но и немалой частью общества, даже те, кто еще недавно были недовольны, пытаются найти место если не в прихожей власти, то где-нибудь около крыльца. Отряд откровенных апологетов пополнился за счет умеренных конформистов и скептиков, кто не видит иной перспективы, кто не верит в общество и в иную судьбу России. Одни, пряча глаза, твердят о том, что Россия «не созрела» для демократии. Другие доказывают, что не нужно спешить, призывая подождать, пока возникнет средний класс. Третьи предупреждают, что иного не дано, а любое «иное» будет означать такое, что мало не покажется.
Всех их по-человечески понять можно. По-видимому, когда начнется разбор полетов, все мы вместе, в том числе и брюзжащие, будем выглядеть как пауза в интеллектуальном и политическом развитии России.
А пока мы не знаем, что будет через 3–5 лет: наступит кризис либо продолжится стагнирование? Мы не знаем, какой будет альтернатива бюрократически-авторитарной системе. Более жесткий авторитаризм, который призовет бюрократия для того, чтобы защитить свои позиции? Либо разлагающийся политический класс, погрязший в своих дрязгах, опасающийся сильной личности, предпочтет загнивание? А может быть, часть элиты, которая, наконец, осознает, что сохранение государства, живущего «по понятиям», угрожает и ее позициям, начнет искать пути выхода?
Большинство удачных модернизаций начинали представители старой элиты, увидевшие угрозу для своего благополучия в рамках старой системы. Но это прозрение происходило под давлением снизу и при приближении коллапса системы.
Для России исключительно важно не только то, есть ли среди нынешней элиты те, кто может предложить системный прорыв, но и то, каким будет давление снизу. А в том, что оно неизбежно и не исключено, что в следующие 5–10 лет, нет сомнений.
Что вы думаете о понятии «суверенной демократии», озвученной Сурковым, и, судя по всему, проводимой в жизнь Владимиром Путиным?
Попытки власти дать определение российской системы вполне понятны. Сколько еще можно строить реальность, у которой нет названия! Дело, однако, в том, что найти определение для традиционализма, который стремится выглядеть современно, – трудное занятие. Поэтому и приходится нашим идеологам изощряться, не заботясь о том, как в результате будут выглядеть результаты их упражнений.
Так, возможно, они не осведомлены, что понятие «суверенная демократия» является заимствованием из политической практики Тайваня. Там это понятие используется для того, чтобы и доказать особость Тайваньской Республики, и продемонстрировать ее самостоятельность от Китая, который постоянно покушается на независимость Тайваня. Но кто покушается на независимость России? Неужели США, с лидером которых у Путина установились дружеские отношения? А если есть основания беспокоиться о суверенитете российского государства, то как эти опасения сочетаются с выводом о построении в России «сильного государства»? И что думали наши политики раньше, если довели страну до такого состояния, ведь почти все они принадлежали к правящему классу еще при Ельцине?
Есть и еще одна неувязка: как можно волноваться о суверенитете и одновременно говорить о России как энергетической сверхдержаве? Страх за суверенитет никак не вяжется со стремлением к геополитическому влиянию. Приходится признать и то, что претензия на роль энергетической державы только усиливает зависимость России от мировых рынков. Причем поставщик сырья гораздо больше зависим, чем страна – потребитель энергии.
А в целом понятие «суверенитет», равно как и другие понятия такого ряда – «военная мощь», «территория» и так далее, которые были важны для самоопределения национальных государств на стадии их оформления, уже выброшены из политического словаря развитых демократий Европы. Этот континент вступил в эпоху интеграции, которая идет со скрипом, но все-таки идет. Акцент российской элиты на суверенитет России говорит о том, что она отвергает возможность присоединения России к объединенной Европе.
А как можно мечтать о создании современного государства, дистанцируясь от самого продвинутого мирового проекта?
Правда, официальные пропагандисты нам говорят: «Посмотрите на Америку, которая на каждом шагу твердит о суверенитете». На самом деле речь идет о представителях американского традиционализма, которые считают, что США могут быть только мировым гегемоном. Это тоже амбиция из ушедшего века.
И Америка уже платит за свое стремление продлить жизнь американского мифа, в частности трагедией Ирака и своей армии в Ираке. Недавно Збигнев Бжезинский опубликовал статью «Дилеммы последнего суверена», в которой показывает, что стремление к неограниченному суверенитету, которое на деле означает вседозволенность, ведет к «государственному самоубийству». Если для Америки с ее бюджетом в 11 триллионов долларов самоубийственно претендовать на полный суверенитет, то каковы могут быть перспективы такой претензии для России?!
В мире больше нет развитых государств (кроме Америки), которые стремятся к гипертрофированному суверенитету. Да и сама Америка с ее долгом в 400 миллиардов долларов Китаю вряд ли может претендовать на роль суверенного государства. Все понимают, что сегодня мир зиждется на взаимозависимости. И вопрос для ответственного политического класса любой страны, как эту взаимозависимость использовать в интересах своего общества.
Когда Китай пытается добиться от России гарантированных поставок энергоресурсов – это использование мировой взаимозависимости в своих интересах. Когда российская элита превращает Россию в поставщика сырья Китаю – это похоже либо на политический мазохизм, наивность, либо на пренебрежение к будущему своей страны.
ВСЕМИРНЫЙ ГОСПЛАН
Как отражается усиление роли государства в экономике и бизнесе на деловом климате в России? Например, увеличение капитализации «Газпрома» рассматривают как следствие государственного контроля. Плюс для страны или минус такая тенденция?
Сам факт выдвижения идеи превращения России в «энергетическую сверхдержаву» – не что иное, как признание провала реформ и попыток диверсификации экономики.
В этой связи возникает, однако, ряд вопросов. Например, как может претендовать на эту роль страна, в которой основной энергетический ресурс – «Газпром» – в прошлом году увеличил свое производство на 0,8 процента? Даже если вдруг России удастся модернизировать свой энергетический ресурс, как нам избежать превращения страны в сырьевой придаток более динамичных государств?
Продвигая идею «энергетической сверхдержавы», Путин предложил Западу «большую сделку». Суть ее проста: «Мы вам даем гарантию поставок, а вы нам – гарантию спроса». По существу, это предложение Западу создать всемирный Госплан, то есть отказаться от стихии рынка. Одновременно это попытка легитимировать слияние власти и бизнеса в лице российских государственных гигантов («Газпрома», «Роснефти») через превращение их в подобие Exxon Mobil. Это тоже удар по западным принципам. Пойдет ли Запад на эту сделку? Пока Запад решил сопротивляться давлению проснувшегося русского медведя. Хотя в самой сделке, предложенной Путиным, есть и конструктивный момент: интегрируя в свою экономику российские гиганты, Запад может способствовать их превращению в транспарентные компании. Но даже в этом случае вряд ли можно ожидать, что сырьевая страна может претендовать на роль развитого и благополучного государства.
Можно ли ожидать гарантированной передачи власти от Путина к «улучшенному Путину»? Какова возможность прихода кардинально иной личности?
Сейчас можно сколько угодно гадать, кто станет наследником Путина – «улучшенный» либо «ухудшенный» Путин. А может быть, анти-Путин? Пока в стране существуют условия для того, чтобы обеспечить продление нынешней модели консолидации на основе нежелания что-либо менять. И неважно, кто станет «лицом» воспроизведенного путинизма. Очевидно, что элита не захочет лидера, который будет сильнее, резче, агрессивнее, чем нынешний лидер, – она будет стремиться продлить формулу нынешнего лидерства, которое ее вполне устраивает.
Но от того, что мы получим на выходе из «черного ящика», зависит, сможет ли Кремль удержать монолитность элиты либо она расколется. Однако даже если мы получим в итоге клон Путина, то его наследник может преподнести нам немало сюрпризов, когда он поймет, что ему нужно иметь дело с массой отложенных проблем. Тем более если вдруг оборвется действие нефтяного наркотика, на котором и строится сегодняшняя безмятежность.
В этом случае, если новый лидер будет действовать в нынешней путинской парадигме стабильности, он может просто потерять власть. Ему придется либо решать проблемы, либо закручивать гайки и делать вид, что проблем не существует.
Поэтому надеяться, что следующее правление будет повторением нынешнего, не приходится. Новый лидер в целях укрепления своих позиций будет вынужден в целях своего самоутверждения рано или поздно отмежевываться от прошлого и от своих крестных отцов. Так что в 2010–2012 годах мы точно будем жить в иной России. Какой – пока неясно.
