Освоение актуальными российскими художниками природы средней полосы началось во второй половине прошлого века. В середине семидесятых годов художник Монастырский с коллегами организовал легендарную группу «Коллективные Действия». По выходным дням в заранее обусловленное время участники группы и избранные, проверенные зрители собирались на вокзале, садились в электричку и отправлялись за город. Пользуясь самодельным планом, участники находили определенное место в поле или в лесу. На этом месте они, соответственно сюжету акции, совершали некие действия, для постороннего наблюдателя абсолютно бессмысленные: бродили по заснеженному полю, искали предварительно спрятанные артефакты, натягивали среди леса транспарант, переодевались, разговаривали, устанавливали странные объекты, фотографировались и возвращались домой. Зрителей, если не считать тех, кому посчастливилось принимать участие в акциях «КД» в роли зрителей, не было. Художники не вдавались в объяснения, поэтому смысл акции или перформанса каждый участник определял для себя самостоятельно, а потом писал отчет, «документацию» события.
В этих отчетах и заключалась суть происходящего.
«КД» занимались предельно рафинированным искусством. Массовый зритель семидесятых-восьмидесятых счел бы их бездельниками или тихими сумасшедшими. Они были не интересны ни своим современникам, ни властям, которые в ту пору давили бульдозерами выставки опоздавших на пятьдесят лет советских «авангардистов».
В начале восьмидесятых свою версию искусства на «открытом воздухе» предложила четверка юнцов – группа «Мухоморы». Акции «КД» казались «Мухоморам» чрезмерно медитативными и самоуглубленными. «Я не знаю, чего в этом было больше: подростковой гиперактивности, желания похулиганить или как такового искусства. Мы даже называли все это не акциями, а выходками», – рассказывал мне много лет спустя экс-мухомор Свен Гундлах. Тот самый, которого «Мухоморы» для одной из своих акций заживо закапывали в землю.
Они действительно были гиперактивны, причем сразу во всех направлениях. Рисовали невероятно забавные картинки, cочиняли смешные до колик стихи, записывали чудовищно, издевательски уморительные песни. Их выходки подчас были дерзкими, даже брутальными. Чего стоит ненормативное слово, которое они выложили своими телами на девственно-белом снегу Коломенского. К кому они обращались? Какой зритель мог квалифицировать их жест не как мелкое хулиганство, а как, скажем, манифест или молитву? Времена изменились, и художественная активность «Мухоморов» таки нашла своего зрителя. Пусть и не массового. В один из дней художников-акционистов призывного возраста забрали в военкомат, оформили и в тот же день отправили защищать Родину в противоположные концы необъятной страны.
Следующий всплеск активности российских художников под открытым небом пришелся на начало девяностых, то есть десятью годами позже, когда больная страна уже крошилась на куски, среди которых зарождались будущие олигархи – нынешние ценители искусства и футбола. Хронология, конечно, условная. Симптоматично то, что второй раз ненормативное слово выложили своими телами художники движения «ЭТИ» уже на Красной площади. Если незрелищные акции «Коллективных Действий» не нуждались в зрителях (то есть случайный прохожий подразумевался, но явной необходимости в нем не было), а выходки «Мухоморов», более простые и доступные для понимания неподготовленным человеком, не дошли до современников, потому что были преждевременны и спонтанны, то новое поколение художников целенаправленно эпатировало публику и определенно нуждалось в аудитории. Причем неподготовленность зрителя или противодействие властей не смущали акционистов. Напротив, в том, что милиция тащила художника в «обезьянник», отчасти состоял акт признания социальной значимости произведения. Актуальное искусство завоевывало свое место под солнцем и право на общественный интерес.
Прошло еще десять лет. Зритель окончательно созрел для понимания любого наперед заданного искусства, согласился заранее со всем, чем его будут удивлять, привык ничему не удивляться, стал и скучен, и фамильярен.
