Русская рана Корана

Они сменили имена, родину и взяли веру врага

  В прошлой жизни их звали Сергеем, Александром, Иваном — Хасана, Ахмеда, Абдуллу.
     Фатима и Наиля, Рагиба, Резеда. Они же Ольга, Наташа, Тамара, Аленка…
     Эти люди никогда не давали интервью. И не фотографировались для прессы.
     Они закрыты ото всех. Даже от самих себя. “Нет бога, кроме Аллаха!” — на любые возражения готов однозначный ответ.
     Они не мечутся, не ищут, не сомневаются. Будто все и давно уже знают, наши экс-соотечественники, живущие ныне на помоечной окраине Каира, в десятом, “русском”, квартале.
     Взрослые мужчины — студенты одного из исламских университетов, прилежно разбирают на закрытых для посторонних глаз лекциях замысловатую арабскую вязь. Русоволосые женщины добровольно закрывают лица никабами.
     Почему эти люди вдруг сменили родину и бога?
     Искренни ли они, когда говорят, что мечтают о времени, когда во всем мире станет темным-темно от непроницаемых черных покрывал?
     Бывшие русские. Новые мусульмане. Фанатики веры.

     
     Это был последний день Хасана в Каире.
     Еще с утра мать принялась лепить “на посошок” ядреные сибирские пельмени и, упаковывая чемоданы, сетовала на то, как “кусаются” на рынках Египта цены на парное мясо, а самое дорогое — это свинина, потому что свинину встретишь редко, ведь мусульманам есть “нечистое” никак нельзя.
     А ведь ее Хасан вот уже два года как принял ислам. И теперь, после стольких месяцев жизни в жарком Каире, собирается возвращаться на родину. В крошечный сибирский поселок со смешным названием Картошка.
     Запах материнских пельменей разносится по нищим улочкам десятого квартала, проникает сквозь черноту женских никабов, витает над минаретами, перебивая призывы муэдзина к молитве-азану.
     Такие райончики есть в любом городе мира. Гарлем в Нью-Йорке. Бирюлево и Южное Бутово в Москве. Нищие, заброшенные, до которых из делового центра пиликать часа полтора, по лужам и ухабам. Здесь мальчишки круглыми сутками гоняют мусор по подворотням, как футбольный мяч, а над балконами блочных развалюх вечно полощутся застиранные тряпки.
     Безнадега — вот что “написано” на въезде в русский квартал Каира.
     К вечеру на прощальный ужин в квартиру к Хасану подтягиваются гости. Среди них и спецкор “МК”, первым из российских журналистов.
     Новые мусульмане смотрят на меня, как боксеры на ринге, вставая в боевую стойку, а 26-летний татарин Ильяс — он приехал с женой в медовый месяц на экскурсию в Каир, да так и застрял на три года — даже сжимает кулаки.
     — Вы будете спорить с нами о превосходстве вашей религии? — угрожающе наступает он на меня.
     — Что вы, я просто хочу узнать, что вы все тут делаете.
     — Мы готовы говорить, только если вы не назовете наших настоящих имен. Иначе гореть вам в геенне огненной, — предупреждает Ильяс.
     — Я согласна!
     — Аль хам ду лилля (слава богу), — парирует парализованный ниже пояса Хасан со своей койки. Это означает, что конкретно у него на смену родины и веры была, мол, воля всевышнего.
     Жуткая автомобильная авария, после которой его, мелкого наркодилера из поселка Картошка, собирали по частям, да так и всего не собрали. Он пришел в себя, осознал, что не будет ходить никогда, и снова начал распространять наркотики — каналы сбыта налажены, а инвалиду заниматься таким опасным бизнесом гораздо спокойнее, вряд ли в тюрьму упекут. За Сергеем (тогда его звали так), прикованным к койке, ухаживали мелкие местные торчки — мыли, переворачивали, чтобы не было пролежней, кормили.
     Хорошие были ребята. Работали за дозу.
     — О боге и не вспоминал. Где он, этот бог, находился, зачем вообще оставил в живых, если позвоночник сломан, — спрашивает Хасан. — Чаще всего думал о том, что у меня давно женщины не было, — усмехается он. — Медсестричка одна из больницы, Катя ее звали, кра-а-асивая. Так мне в ее сторону даже посмотреть страшно… Зачем я ей, урод, нужен? Когда вернулся домой, вызвал знакомую бабу из соседнего поселка, чтоб с ней это самое… Ну вмазали. Не-а, не героин, я слишком слабым был для героина, просто сигаретку с травкой и запили самогоном.
     Торкнуло. Та баба из соседнего поселка на глазах изумленного Хасана начала превращаться в хищную черную птицу. Принялась летать над его кроватью, клевать неподвижное тело.
     — Я понял, что ваще сдохну. Лежу — а она меня атакует. И глаза че-ло-ве-чьи! Представляешь? Все, каюк, думаю, пропал. Это ж ведьма! Начал вспоминать какие-то молитвы — и ни одну не вспомнил. Тут на столе книжку увидел — Коран. Ее один знакомый у меня забыл, он мусульманин, часто приходил к нам домой, разговоры разговаривал. Только он и наркоши меня и навещали. Схватил я Коран и к груди прижал, и птица обратно в девушку превратилась.
     После своего “чудесного спасения” Сергей решил повнимательнее почитать этот Коран. И заодно завязать с наркотиками.
     — Знаешь, я все в нем понял. А что не понял — знакомый объяснил, он сам был из Казани, из мусульманской общины. Умный человек. И вера правильная. Черное и белое. Темнота и свет. Нет никаких полутонов, оттенков. Если подчиняешься Аллаху и делаешь как он велит, живешь праведно, то попадешь в рай. А че, мне тоже в рай охота, да разве пустят меня, грешника, в наш христианский рай, а когда веру поменял — сразу все прежние грехи отпали. Я стал как чистый лист.
     Так Хасан забредил исламом.
     Он списался с учебными мусульманскими центрами в городе Казани, ему прислали книги по религии и через какое-то время — после обрезания — предложили переехать в Египет, чтобы учиться дальше.
     — Сказали, что учителя ко мне будут приходить на дом. Арабскому научат, как правильно намаз совершать, всяким премудростям. И платить ни за что не надо. Я с мамой поехал. А че мне в нашей Картошке делать? Конкуренты рано или поздно сожрут, я ж неходячий…
     Два года Хасан жил в Каире на всем готовом — благодетели, имен которых новые русские мусульмане предпочитают не называть, оплачивают всем иностранным студентам-исламистам съемное жилье, кормежку и учебу. Ничего не требуя взамен. Правда, россиян в этом университете пока не очень много — всего человек сто.
     “Можем хоть всю жизнь тут кантоваться, никто и слова не скажет”, — безмятежно улыбаясь, объясняет мне 31-летний Абдулла из Екатеринбурга, что сидит возле койки Хасана.
     В ночь на 1 января 1995 года он входил в город Грозный.
     Тогда его звали Иваном Жуковым.

Абдулла-Иван

     — Мы вошли в Грозный на рассвете. Вслед за дивизией генерала Рохлина, из которой перебили почти всех. А вот нам повезло, — Абдулла одет в хипповую джинсовую жилетку и старые рэперские штаны, контрастирующие с его куцей мусульманской бородкой.
     Абдулла в Каире третий год. Вместе с женой Наташей и маленьким сыном. На жизнь им хватает.
     С родины каждый месяц Жуковым приходит почтовый перевод — на триста баксов. От людей, которым Иван—Абдулла сдает свое российское жилье.
     С этими деньгами в Египте ощущаешь себя миллионером.
     — Как я принял мусульманство? — переспрашивает Абдулла. — Очень просто, вернулся из Чечни — женился на своей девушке, устроился охранником в частный магазин, зарабатывал шесть тысяч рублей в месяц. И все — до самой пенсии. В чем тогда смысл моего существования? Ради чего я выжил в той мясорубке? Если бы я еще не побывал на войне, не видел настоящих мужчин, не дышал полной грудью, с этим можно было бы смириться. Так — ни шатко ни валко — все живут. Муторно! Пить пробовал — не получилось, очень, видно, себя люблю.
     Мать, овдовевшая, когда Ванька был еще пацаном, после его возвращения неожиданно второй раз вышла замуж и переехала жить в Австралию. С прежними друзьями, теми, кто в отличие от него отмазался от срочной службы, пути-дорожки тоже разошлись. Думал заняться бизнесом — не получилось.
     Последние полгода на родине Иван зарабатывал тем, что “бомбил” по ночам на раздолбанной машине. Однажды подвез мужика, тот оказался чеченцем. Расплатился щедро, не обидел. “Слышь, друг, а ведь мы с тобой находились по разные стороны фронта”, — усмехнулся Иван.
     Пассажир хотел было выйти, но вдруг передумал, захлопнул за собой дверцу, внимательно посмотрел на Ивана.
     — Банальную вещь я ему тогда сказал: война — это обман, который затягивает. А ведь я из армии счастливым вернулся — живой, с руками и ногами… И даже не убил никого. Просил пару раз ребят захватить меня с собой на расстрелы, но не сложилось. Желание попробовать, как это оно — в человека пальнуть, пусть и во врага, у меня было, а вот злости настоящей — нет. Оно, может, и к лучшему, что не взяли…
     Тот чечен, как объясняет Иван, на многое открыл ему глаза. На то, кто его враг, а кто — друг.
     “Он пригласил меня на встречу со своими единоверцами, у них вроде регулярные собрания в нашем городе проходили. Нет, никакого криминала. О любви к истинному богу говорили, о подчинении ему. А разве это плохо? — переспрашивает у меня Иван. — Никто и никогда не отвечал так подробно на любые мои вопросы. Про смысл жизни, про мое предназначение. Обычно только приказы отдавали — родители, командиры. Будто бы я болванчик, которым можно вертеть, используя втемную. Как на той чертовой войне”.
     Новые знакомые популярно объяснили: раз они с Иваном встретились, значит, это было предопределено, случайностей не бывает. И дорога у Ивана теперь одна — в ислам.
     Постепенно они убедили парня, что предавать прежнюю веру отцов — это вовсе не плохо, если необходимо. Срабатывает элементарный инстинкт самосохранения. Можешь быть мертвым героем. Но лучше — живым предателем.
     — Раньше я думал: как это так просто — подвиг совершить, вон Женя Родионов, ваш православный святой, который во время чеченской войны отказался снять крестик, так его тоже называют героем. А за что? Мне объяснили, что ради того, чтобы спастись, можно и нужно предавать, даже отказаться от веры, — хмуро объясняет мне Абдулла. — Это способ выжить. А в душе ты можешь остаться таким, каким был прежде.
     Так что вовремя предать — это не предать, это предвидеть.
     — Да и кого я предал — бога, в существовании которого не уверен? Или родину, которая послала меня в 20 лет умирать? — горько усмехается теперешний мусульманин.
     Иван стал регулярно посещать эти религиозные “собрания”. Жена привыкла. “Некоторые мужики вечера проводят за пивом в гараже. По-моему, мое хобби ничем не хуже. Тем более что новые приятели и финансово нам помогали”, — продолжает Иван-Абдулла.
     “Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его!” — декламирует Абдулла нараспев. Через два года он официально перестал быть православным христианином. Еще через два года заветную формулу обращения произнесла и его жена.
     — Знаешь, как долго я заставлял свою Наташку надевать никаб на людях? — продолжает мой собеседник. — Ни в какую париться не хотела. А без него потом в геенне огненной жарко не будет? Только после переезда в Египет, поступления в исламский университет с ее женским неповиновением справился. Здесь ходить в хиджабе или никабе обычное дело. А самые ревностные приверженки традиций, не поверишь, это тоже бывшие наши бабы, которые вторыми и третьими женами к арабам пошли.

 Фатима и Рагиба

     — Мужчины, отвернитесь, я принесла вам вареную картошку и свежую клубнику, — тонкая рука в черной перчатке открывает дверь.
     В комнату входит Фатима, родная сестра парализованного Хасана. Черное облако мусульманских одежд за кастрюлей с горячим пюре. “Только не глядите на меня, это страшный грех”, — произносит она жутковатым тоном и вновь скрывается в коридоре.
     “Я не даю интервью, для мусульманок это харам, категорически запрещено преподавателями в исламском центре!” — восклицает она, после долгих переговоров, чуточку приоткрывая свой никаб.
     Отросшие корни ее настоящих волос черным-черны, в тон покрывалу, а на концах — обесцвеченные гидроперитом пряди.
     Еще не состриженные до основания.
     Как воспоминание о прошлой жизни.
     Шесть месяцев назад, в России, Фатима была крашеной блондинкой. Торговала на рынке, воспитывала одна 15-летнего сына Алешку.
     — Боже ж ты мой, а как иначе было жить? Мужики сами знаете какие, алиментов не дождешься. А любовники женатые — сунул, вынул и пошел, — возмущается она. — Я и гербалайф распространяла, и косметику. Вранье одно и развод лохов. На этом не заработаешь. А тут еще с Хасаном авария приключилась, потом он в Египет с мамой умотал! Блин, как выжить-то одной? Аль хам ду лилля, слава богу, сейчас у меня все по-другому, сейчас меня кормит любимый муж!
     Фатима делает неприступное лицо. “Аллах велик! Я замужем всего месяц. Приехала навестить брата Хасана и нашла свое счастье. У нас пока гостевой брак. Никаких мерзостей, муж приходит, и мы вслух читаем молитвы. Он оплачивает мне квартиру, приносит по списку продукты из магазина. Крупу, муку, сахар. Денег, правда, в руки не дает — да и зачем мне деньги, грех это. В учебный центр на подготовительные курсы хожу. Арабский не дается, трудно это — учиться в 37 лет”.
     Фатима по списку — третья жена.
     Две ночи в неделю муж проводит у нее в доме. Две у первой жены и две у второй.
     Всем сестрам по серьгам. Равенство в исламских брачных отношениях нельзя нарушить. Страшный харам.
     “Его арабские жены вредные — денег много требуют, золота. А мне ничего не надо, кормит и ладно, — задирает Фатима мусульманское платье-галабею, а под ним — нога в стареньких трениках. — Знаешь, почему арабы так любят брать русских жен? Потому что мы ласковые и нетребовательные, умеем прощать. Бедные они, бедные, эти египетские мужья, представляешь, как тяжко — каждый день по разным-то квартирам шляться? И не дай бог, у какой из жен задержишься больше, чем на положенную по шариату ночь, обиженная женщина такой визг подымет, мама не горюй. Хорошая ислам религия — я бы даже сказала, современный матриархат это”.
     Квартира у Фатимы пока съемная, но очень скоро — она надеется — муж выкупит квадратные метры в ее собственность. Ведь у остальных его жен есть личная жилплощадь. Со своими “соперницами” Фатима принципиально не знакомится. “Зачем? Я все про них знаю. Муж иногда жалуется. Правда, на своем, на арабском, но мне перевод и не требуется. Заездили мужика прям своими претензиями, только я одна его и понимаю!”
     Сексуальные отношения между Фатимой и ее любимым супругом начнутся с завтрашнего дня. Когда после двух лет учебы уедет домой с матерью парализованный Хасан, живущий пока в этой же тесной съемной квартире, которую для всех теперь арендует новый муж Фатимы. “А чего им тут делать? Родина зовет, да и мужу меня одну дешевле содержать, — логично объясняет женщина. — Правда, к нашей с Хасаном маме недавно тоже один обеспеченный дядечка посватался. Готов был взять ее с братом на полное содержание. Маме — 72 года, она ему не как женщина, конечно, нужна, просто мой брат — калека, а если потенциальный жених добровольно возьмет на себя ответственность за содержание инвалида — он получит пропуск в рай. Но Хасан мамке жениться почему-то запретил. Вот и пусть теперь с ней домой едет, а мне надо личную жизнь устраивать”.
     Я примеряю черный никаб Рагибы, подруги Фатимы. От него несет потом и маслянистым ароматом пряных восточных духов.
     Рагибе — единственной здесь — имя было дано при рождении. Она татарка из Читы, мусульманка и уже год замужем по шариату.
     — Слава Аллаху, хоть на старости лет я узнала, что такое настоящая страсть! Стала рабыней мужчины, небо услышало мои молитвы, — со счастливым придыханием говорит Рагиба. — Мне 47 лет, две дочки, уже совсем взрослые, и внуки есть. Тяжело жить в одиночестве. Первый муж умер, когда мне было 25 лет. И с тех пор ни разу ни один мужчина ко мне не прикоснулся. Меня родители в строгости воспитали.
     Другая подруга, не Фатима, год назад пригласила Рагибу погостить в Египте. И в первый же день своего пребывания здесь эта немолодая женщина познакомилась с преподавателем из исламского центра, с профессором. Завязался… роман.
     “Мужу 52 года, но какой он горячий. Я стала его второй женой. А первая — намного его старше, ей 68 лет, четверо детей воспитала. Ей ничего больше не надо. А мужу охота. Вот он меня и взял”, — смущенно объясняет Рагиба, забирая у меня из рук свой никаб.
     — Вы не смотрите, что я сейчас в черном. Домой муж после лекций придет, я кружевное белье надену и танцую перед ним арабские танцы, — улыбается она. — Он почти все ночи у меня теперь проводит, а от первой жены драгоценностями откупается. Так можно. Он обеспеченный человек, профессор в университете. Нет, я не могу называть его имя — ваши спецслужбы такие странные, они почему-то считают его опасным, а его лекции — радикальными исламскими проповедями, которые призывают к войне с неверными.

Алешка

     Уверовавший наркоман, принявший веру врага солдат, несчастные русские тетки, делящие мужей с арабскими женщинами. Все они словно участники какого-то странного карнавала.
     И как только умещаются в двух комнатах этой маленькой каирской квартиры, где за окном пять раз в день славословит муэдзин?
     Где запах весны почти как в России, но какой-то одной молекулы в воздухе все же недостает. И от этого — все не то, все не так...
     Я осторожно интересуюсь тем, чем, собственно, мои бывшие соотечественники занимаются в своем исламском университете. “Хотите видеть в нас шахидов? Ничего подобного, — возмущается татарин Ильяс. — Мы всего лишь ищем ответы на сложнейшие вопросы бытия — например, вы знаете, как правильно совершать намаз, если рука сломана?”
     Знаю, ведь в этом же университете, по слухам, проходили обучение истинной вере и многие полевые чеченские командиры.
     Они тоже осваивали, наверное, способы совершения намаза с простреленными конечностями, чтобы применять потом полученные знания на практике где-нибудь в горах Ичкерии…
     — Когда-нибудь к исламу придет весь мир, — утверждает парализованный Сергей-Хасан. — Просто пока мир еще не знает, что так для него будет лучше. А мы уже прозрели, аль хам ду лилля!
     В комнату заходит Сара — юрист из университета. Ее специально пригласили для встречи со мной. Сара из Сирии. По-русски она совсем не говорит, поэтому начинает объясняться жестами. Берет со стола две зубочистки, связывает их посередине ниткой, а затем, приблизив получившийся крест к моему лицу, ожесточенно переламывает пополам. “Вот так будет и с теми, кто откажется следовать за нами”, — дословно переводят мне.
     — Вы, возможно, слышали основной постулат ислама? Можете его повторить? — заговорщицки интересуется со своей койки Хасан.
     — Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его, — легкомысленно произношу я и вдруг замечаю, как меняются их лица.
     — А вы знаете, что тоже стали сейчас одной из нас? Женщине достаточно произнести эту формулу в присутствии нескольких свидетелей — и все, назад пути нет.
     Мне становится не по себе. Я вовсе не хочу следовать туда, куда меня насильно тащат, говоря, что так будет лучше.
     Я не желаю облачаться в черный никаб, мне вдруг не хватает воздуха, и я выскакиваю на улицу, прямо под очередной призыв к намазу.
     Но завтра у меня самолет в Россию. И я очень хочу домой. Спотыкаясь на пороге о невысокого паренька с футбольным мячом в обнимку.
     — Я Алешка, сын Фатимы. А вы уже уходите? — вздыхает он. — Жалко, хоть бы рассказали мне, что на родине происходит. Два года там не был. Школу бросил из-за этого переезда. А ведь я должен был в этом году закончить десятый класс. Пока мамка в своем университете или с новым мужем молитвы читает, шатаюсь по улицам, гоняю в футбол. Раньше мне нравилось, когда болел и прогуливал — а теперь бездельничаю круглые сутки и уже по старому дому скучаю, даже по учителям. Вот чудно!
     Я спрашиваю у мальчишки, что он будет делать через год, через пять? Собирается ли возвращаться в Россию? Вообще — что хочет от жизни?
     — Не знаю. Денег нет домой ехать, а тут кормят. Может, дай бог, тоже в их университет поступлю. А куда еще?
     И он пошел вверх по лестнице, насвистывая какой-то шлягер Глюкозы двухлетней давности. Отбивая мяч от ступенек в такт азану муэдзина.
     Мальчик, которого пока еще зовут Алексей.

Иеромонах Илия, Русская православная церковь:

     — Наша церковь считает это одним из самых страшных грехов — переход в иную веру, вероотступничество. Человек не просто предает деяния предков, ратные подвиги отцов, совершенные с православными молитвами в сердце.
     Он предает прежде всего самого себя — свое прошлое и будущее. Но вот обретает ли хоть что-то взамен? Ведь, как мне кажется, эти якобы учителя никогда не станут считать “новых русских мусульман” по-настоящему равными себе. Для них они человеческий мусор, неудачники, которым не повезло на родине, и они отправились начать жизнь с чистого листа в Египет. После обучения их можно будет использовать в любых, даже самых низменных целях, ведь предавший раз — веру или родину — всегда предаст и второй.
     На самом деле у таких людей есть выход — вернуться в лоно истинной церкви, к которой они принадлежали с младенчества. Тогда они будут считаться “блудными сынами и дщерями”, и грех с их душ обязательно снимется.
     
     Имена героев изменены.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру