Вместе с обозревателем “МК” Львом Колодным наши читатели в минувшие годы совершили хождение по Китай-городу, Замоскворечью и Таганке. Публикации в газете о Красной площади, Зарядье, улицах за Москвой-рекой собраны в изданной недавно книге “Китай-город. Замоскворечье”.
Книга о Таганке скоро выйдет.
Сегодня Лев Колодный начинает новый цикл очерков о старой Москве. На этот раз маршрут пройдет по кольцу бульваров.
В Париже меня удивили бульвары. Видел их на картинах импрессионистов. Слышал, как о них пели. Ходил по этим бульварам все дни, пока жил в гостинице у дивной оперы. Дома там выше наших, этажей по восемь, все сизого цвета, как голуби, кажется, построены одним архитектором в одно время. Магазины и кафе непременно на первом этаже за каждой дверью. Нет руин и пустырей, как мы видим у себя.
Огибают парижские бульвары исторический центр, как наше Садовое кольцо, на котором вырубили перед войной вековые деревья. Они росли на Новинском, Смоленском, Зубовском бульварах, от них остались одни названия. Но таких прекрасных бульваров, как в центре Москвы, на которые не поднялся топор, — там не видел.
В мемуарах авиаконструктора Яковлева приводится разговор со Сталиным в Кремле, состоявшийся после возмутившей москвичей расправы над бульварами Садового кольца: “Ходили упорные слухи о том, что Тверскому бульвару готовится такая же участь. Я решил, — вспоминал Яковлев, — что самый подходящий случай поговорить об этом”.
Поговорил со Сталиным в присутствии Молотова, тогда главы правительства:
— Я недавно был у одного руководителя архитектурной мастерской и упрекал его в неразумной порубке зелени. Он сам возмущался и сказал, что это сделано по указанию, которое вы дали при обсуждении плана реконструкции Москвы. Одним словом, по “сталинскому плану”.
Сталин возмутился:
— Никому мы таких указаний не давали. Разговор был только о том, чтобы привести улицы в порядок и убрать те чахлые растения, которые не украшали, а уродовали вид города и мешают движению…
— Вот видите, достаточно вам было заикнуться, а кто-то рад стараться, и вековые липы срубили.
Такие чахлые растения на газонах увидел Сталин из окна машины на Первой Мещанской улице. (Ныне проспект Мира.) Их сразу искоренили. Но на этом вырубка не прекратилась. Вину за гибель бульваров Садового кольца вождь возложил на соратников:
— Хрущев и Булганин (они тогда руководили Москвой. — Л.К.) истолковали все по-своему и поступили по пословице: “Заставь дурака богу молиться — он лоб расшибет”.
Несмотря на явное огорчение Сталина, я не смог удержаться от вопроса: “Ну а как же насчет Тверского бульвара? Будут рубить?”
— Не слышал. Откуда вы это взяли?
— Все так говорят…
— Ну, думаю, до этого не дойдет. Как, Молотов, не дадим в обиду Тверской бульвар, — улыбнулся Сталин.
Слово сдержал. Тверской бульвар, парк между улицами, широкий и протяженный, — первый появился в Москве в царствование Екатерины II, стремившейся придать средневековой Москве черты процветающего на казенные деньги под царским приглядом Санкт-Петербурга.
История наших бульваров началась с конфирмованного императрицей “Плана Москвы, прожектированного городу и предместьям”, поданного ей на подпись в июле 1775 года, когда она долго жила в Москве. Им намечалось “место стен Белого города обсадить деревьями”. Принятое повеление “быть по сему” обрекало на снос обветшавшие стены Белого города. Они защищали москвичей двести лет от набегов татарской конницы и стали ненужными после завоевания Крыма. Планом предписывалось превратить запущенную после переезда двора в Петербург обветшавшую Москву в город с каналами, площадями, бульварами, наподобие родных русской императрице немецких городов и новой столицы России.
В век Екатерины Москву охраняли линии крепостных стен с воротами и башнями. Одна, самая древняя, всем известная, со Спасской башней во главе и другими 19 башнями — Кремль-град. Говорить, что он прекрасен — нет нужды. Другая мощная стена прикрывала улицы и торговые ряды Китай-города. О ней дают представление Воскресенские ворота на Красной площади, кусок уцелевшей стены у “Метрополя” и в Китайгородском проезде. С этой крепостью при Сталине поступили как с “чахлыми растениями”.
Третья часть Москвы называлась Белым городом по каменной ограде, возведенной вокруг Кремля и Китай-города по воле Бориса Годунова. Этот омрачивший кровью престол самый непопулярный в русской истории самодержец, как сказано в “Житии” патриарха Иова, “царствующий град Москву как невесту украсил”. Иван Великий подтверждает мнение патриарха. Почти все другие каменные сооружения Бориса не сохранились. Под напором времени и за ненадобностью не устояли зубчатые стены 27 башен Белого города. В отличие от Кремля и Китай-города его соорудили не итальянцы, званные великими князьями в Московию, а русские. “Делали его семь лет и нарекли ему имя Царев-град, а мастер был из русских именем Федор Конь”. По другим документам он проходит как Конон Федоров. Его в бумагах называли “государевым мастером”, “церковным и палатным мастером” — это значит, что положение Федор-Конон занимал самое высокое, мог выполнить любое задание государя, будь то храм, дворец или крепостные стены.
Название Царев-град, очевидно, официальное, во славу Бориса Годунова, не прижилось. Белый подмосковный камень, из которого возвели стену, дал название и ограде той части Москвы, которая в наши дни окольцована деревьями бульваров.
Федор Конь возвел самую знаменитую Семиверхую угловую башню Белого города, названную так за семь остроконечных шатров. Они поднимались над шестигранником ствола с полукружиями бойниц, откуда выглядывали жерла орудий. Седьмой, самый высокий шатер возвышался в центре башни. Такой ее изобразил замечательный художник и знаток древней Москвы Аполлинарий Васнецов, сопроводивший картинку, выполненную акварельными красками, статьей “Семиверхая башня Белого города”. Называлась она и Алексеевской башней — по стоявшему рядом Алексеевскому монастырю, принесенному Николаем I в жертву ради того, чтобы построить на его месте храм Христа Спасителя.
Семиверхая башня была самая грозная, самая высокая и самая чудная. Ее пушки нацеливались на Крымский брод, наиболее опасную окраину (где сейчас Крымский мост), откуда налетала татарская конница. Стояла башня над Москвой-рекой, куда впадал бурный ручей Черторый. Истекал он из болота у Патриарших прудов и устремлялся к устью на слияние с большой водой вдоль стены Белого города по внешней, нечетной стороне нынешних бульваров. Ручей в XIX веке описывали как “быстрый поток, прорывавший себе ложе, как будто черт рыл”. В том веке, в 1870 году, заключили ручей навечно в трубу. Название его перешло Чертольской улице и Чертольским воротам Белого города.
Где их следы? При богомольном царе Алексее Михайловиче, не желавшем следовать в почитаемый Новодевичий монастырь через ворота и по улице с таким чертовским названием, их переименовали в честь иконы Пречистой Девы. Пречистенка — и есть бывшая Чертольская улица. До недавних лет Кропоткинская — по имени родившегося в этих краях мятежного князя, теоретика анархизма Петра Кропоткина. В “Записках революционера” он описал виденные в детстве разливы необузданного Черторыя, беды, приносимые им в половодье, и свою малую родину. Пречистенские Ворота — современная площадь с шестью углами образовалась, когда не стало Белого города. О бурном ручье не дает забыть Чертольский переулок Пречистенки.
О Белом городе, который огибал гигантской подковой Москву на протяжении восьми верст, что напоминает? Поезжайте к Чистым прудам и там, между домами Покровки с номерами 19 и 21, увидите проезд. Два дома справа, дом слева. На единственном уличном указателе значится Белогородский проезд. Здесь стена и проходила. Как она выглядела, можно представить по описаниям историков, планам иностранцев, рисункам художников и площадям на стыках бульваров, называемых именами былых ворот. Деревья разрослись на месте стен, разбирать на камни их начали при Елизавете Петровне. А в “царствование Екатерины II посажены были проспектом березы и образовались бульвары”.
В нашем представлении бульвар не шеренга стволов на тротуаре, как в Париже, а аллея парка посреди улицы, ряды деревьев, зеленое ожерелье. Наши бульвары на сотни лет моложе центральных улиц, которые образовались после возникновения Москвы из дорог, расходившихся на все четыре стороны от ворот Кремля и Китай-города. Они начинаются от площади Пречистенских Ворот, где входят в похожий на беседку павильон станции метро с бывшим названием “Дворец Советов”, нынешним — “Кропоткинская”. Под павильоном простирается колоссальный подземный зал. Такая станция, напоминающая размерами и архитектурой чертоги фараонов, должна была принимать поезда с толпами пассажиров, жаждущих увидеть Дворец Советов. Подземный вестибюль облицован белым мрамором, снятым перед взрывом со стен храма Христа Спасителя.
Проект подземного зала предложил Москве молодой архитектор из Харькова, Алексей Душкин. Ему мы обязаны “Маяковской”, “Детским миром” и высотным зданием у Красных Ворот, где он жил и меня принимал однажды по случаю юбилея. Никто о нем при жизни очерка не написал. В отличие от поэтов славу архитекторы пожинают после смерти, а памятники на площадях им и тогда у нас не ставят.
Вряд ли Душкин дожил бы до седых волос и умер в своей постели, если бы не спасла его станция под бульваром. Когда ее открыли и показывали с гордостью иностранцам, он томился на Лубянке за рисунки с натуры, сделанные на площади, напротив окон “рыцарей революции”. Дружественная делегация из Англии, которой демонстрировали зримые плоды социализма, пожелала увидеть автора шедевра советской архитектуры. Его без извинений выпустили из камеры, куда он больше не попадал.
Начало бульваров до “сталинской реконструкции” отмечал не павильон метро, а церковь Сошествия Святого Духа. По популярному приделу и урочищу называемая Покрова, что на Грязи. Ручей Черторый весной и в проливные дожди выходил из берегов, вода заливала замусоренную торговую площадь у Чертольских ворот, долго не просыхала, образуя непролазную грязь под башмаками и копытами. Церковь впервые в летописи помянута в связи с большим пожаром Москвы 1493 года. Была она, как многие, первоначально деревянной, стала каменной с колокольней и Покровским приделом. Сломали ее в 1933 году, когда летели главы самых красивых и древних храмов.
Священник этой церкви Илья Зотиков вторично крестил спустя год после революции 1917 года младенца Андрея Козаржевского. Первый раз обряд совершили над новорожденным по католическому канону, а после смерти отца-католика мать пожелала, чтобы сын жил как православный. В годы, когда сверстникам Андрея надевали на шею красные галстуки, ребенок носил крест, научился читать на церковнославянском языке, полюбил духовную музыку, иконопись. Ходил в храм не только по праздникам. В юности, когда решал кем быть: священником или ученым, духовник напутствовал его словами: “Вы принесете пользу там”, в науке.
Он был единственным беспартийным среди заведующих кафедрами на историческом факультете Московского университета. Слыл самым популярным профессором. Не только писал об античном ораторском искусстве, но и на русском языке говорил, завораживая слушателей. Студенты учили древнегреческий и латинский языки по его учебникам, ходили на семинары, где тайком читали Евангелие в оригинале по тексту на греческом языке, напечатанному в Полном собрании сочинений Льва Толстого, который изучал и переводил Новый Завет.
“Козаржевскому довелось немало претерпеть за свои убеждения”, — пишет его биограф. То были религиозные убеждения. Ему позволяли работать по специальности, читать лекции, водить экскурсии по городу, снимать слайды с видами памятников Москвы. Но запрещали писать на религиозные темы. На лекции в Политехническом музее приходили со всей Москвы, как когда-то на лекции профессора Грановского в Московском университете.
Профессор дожил до перестройки, первая опубликованная статья датируется 1985 годом. С тех пор в московских журналах стали появляться его очерки о старинных улицах и храмах, которые досконально знал, как мало кто. Козаржевский успел подержать в руках верстку “труда всей жизни” — так называл он свой “Московский православный месяцеслов”, календарь на каждый день для верующих. Для него лаконичные статьи составлял долгие годы, не надеясь на публикацию. Религия, литература, история и искусство сплавлялись им в сжатом тексте без пустых слов. О святых, тысячи лет не забываемых православными христианами, умел писать так, как будто знал их лично. Умер в 1995 году, не дожив до выхода книжки в свет.
Другая сломанная церковь у Пречистенских ворот называлась Ржевской иконы Божией Матери. Она появилась в Москве в честь перенесения в 1540 году из Ржева чудотворной иконы Пречистой Одигитрии (Путеводительницы) и Честного Креста. Есть версия, что в честь этой иконы Чертольская стала Пречистенкой. Главный иконостас и оба клироса храма были исполнены в технике мозаики, из разноцветных кусочков смальты. Иконостасы в приделах поражали белизной мрамора и светло-розовыми колоннами.
Все пошло прахом весной 1929 года, когда Московский Совет передал землю под застройку рабочему кооперативу под названием “Показательное строительство”. Что подразумевалось под сим, можно увидеть на Гоголевском бульваре, 8, где над крышами особняков громоздятся две серые семиэтажные коробки с гладкими стенами в стиле конструктивизма. Одна коробка торцом выходит на улицу, другая теснится во дворе.
Прежде чем начать движение по бульварам, взглянем на Пречистенские Ворота, куда выходит Волхонка. Что сказать о площади, где все дома разных этажей, разного стиля, где сломали старинное здание между Остоженкой и Пречистенкой. На его месте установили памятник Фридриху Энгельсу, оказавшийся на фоне обнажившихся стен средневековых Красной и Белой палат. Даже храму Христа не удалось стать связующим звеном конгломерата. Но какой бы могла быть чарующая картина, если бы предки не разрушили Пречистенские ворота, а потомки не наложили руки на купола и колокольни.
