Окраина Парижа. Диснейленд с визжащими и пищащими детьми. Но нам не к ушастому Микки-Маусу, а в деревушку Кулумье. Здесь, если спуститься с насыпи местной “железки”, можно обнаружить ворота с парочкой трехметровых химер, чьи пальто из жести будто разрезаны автогеном.
Химеры охраняют вход в дом того, кто, невзирая на седины, называет себя главным дураком страны, — Славы Полунина. Обозреватель “МК” первым вступил в этот безумный, безумный, безумный мир.
У дураков должны быть страхи
— Тогда мы позвали карликов, и они описали эти фигуры, чтобы струей разрезать их металлические пальто, — серьезно говорит Слава. С этих слов начинается наша экскурсия по французским угодьям маркиза Карабаса, известным под названием Желтая Мельница. Никакой мельницы, правда, нет — только сад почти что вишневый, дом, загон для кур, даже местная речушка журчит по участку. А маркиз, то есть Слава, озвучивает принцип, по которому выбирал среду обитания для дурака: река, гора, дерево, перекресток. Действительно, дом стоит на берегу реки, в лесу, под горой, и всего в пяти минутах езды находится станция скоростных поездов, которые за три часа доставляют практически в любую европейскую столицу.Первый философский монолог Славы:
— Мне всегда было страшно жаль времени, которое мы тратили, чтобы приехать из дома на работу, а потом вернуться домой лишь для того, чтобы поспать. Я соединил дом и работу, место встречи моих любимых друзей и природу в одной точке. Теперь я делаю несколько шагов из своей спальни и оказываюсь в театральном зале, или мастерской, где делаются декорации, или офисе. Еще несколько шагов — и я могу зайти к друзьям, которые приехали ко мне в гости; еще шаг — и мои “гора, река и дерево” оказываются рядом со мной. Когда я приехал сюда, чтобы создать свой театральный центр, а заодно и нечто похожее на дом, я подумал: “Ну и что луг? Давайте его сделаем таким праздничным лугом, чтобы каждые две недели цвет менял”. Меня убеждали, что это невозможно. А я говорил: “Возможно”. Вот видишь?
Вижу: тюльпаны сегодня — алые, а через несколько дней Слава обещает фиолетовые. Правда, рядом зачем-то тазик с водой.
Боже! А откуда тут череп? Из-под куста на меня таращится череп размером с маршрутку: глазницы провалены, оскал желтый. Бедный Йорик — курильщик со стажем.
— А, это? — смеется Слава. — Череп делал Шемякин для спектакля “Дьяболо”, и я привез его сюда, попросил соседей помочь разгрузить. Так они, как увидели повозку с черепом, целый год потом обходили это место за километр. Знаешь, у клоунов должны быть обязательно постоянные страхи — для контраста.
Насчет клоунов не знаю, но если вечерком напороться на такую черепушку… А она как клацнет челюстью: “Это я, твоя смертушка (любовь, морковь, советская власть)!”… Нет, решительно отказываюсь представлять цвет и запах последствий такой встречи.
А мимо нас гордо так проплывает странного вида персонаж — длинное, худое, симпатичное такое членистоногое, только в вертикальном положении и в пижаме голубого цвета с рисунком из мартышек. Ух ты какой?!
— Это Андрюша Бартенев. Хочешь посмотреть его комнату?
Щелкунчик курит “Мальборо”
А вот, собственно, и дом. Ни мал, ни велик, с крутой лестницей и башенкой, как в средневековом замке. Такой нужен Славе Полунину, чтобы реализовать свое сознательное и бессознательное. Но не взрослое, а детское, в чем я и убеждаюсь, попадая в комнату (ой-ой-ой!) Щелкунчика.Представьте: в огромной, огромной, почти черной двери есть маленькая-маленькая потайная дверца, над которой еще и зеркало. И если задрать голову, то смотришься как в бездонный колодец. А если все-таки открыть дверцу, то попадаешь вовсе не в колодец, а под стол. И хотя столешница почти под потолком, но полное ощущение, что ты, как маленький, сидишь под круглым столом и скатерка с поистрепавшейся ворсистой бахромой прячет тебя от мамы. Мама не видит, чем ты занимаешься, а ты…
Например, куришь “Мальборо” или здоровенную, в пол-человеческого роста прищепку цепляешь за кончик носа капризного братца: “Не ной!” Пачка “Мальборо” тоже не хилого размера, так же как и чашка, в которой можно мыть ноги, и ракетка, которой отбивают пушечные ядра.
— А где же Щелкунчик? — оглядываюсь я в поисках зубастого уродца.
— А Щелкунчиком буду работать я! — как черт из табакерки выскакивает артистка Дуся Германова, чья клоунская природа — рыжая и наглая — никогда не вызывала у меня сомнений. А Дуся хвастает, что привезла с собой костюм Щелкунчика и завтра в нем будет удить рыбу. В домашней речушке, оказывается, в изобилии водятся щуки и угри.
На втором этаже — три комнаты. Пойдешь налево — попадешь в шатер Шахерезады: все в лилово-розово-зелено-истомных тонах, и подушки, подушки... Дуся лично спит в алькове, задернутом красным пологом в ромбах. По соседству — самый крупный спец в стране по уличному театру — Натали Табачникова. И главное, к чему ни прикоснешься, все тут звенит — это колокольчики. Колокольчики есть, а зеркал нет. Где же красоту наводить? А за этим — в Индию пожалуйте.
Впрочем, до “Индии” исследую “Свадебную” и ту, где живет художник Бартенев, им же разрисованную. Она — привет от супрематистов: молочно-белая, но так рябит графичными извилинами, что от их изобилия кажется, будто сидишь в чьей-то черепной коробке или (о ужас!) в прямой кишке. Поэтому уж лучше пойти в “Свадебную” и плюхнуться с размаху на белую кровать под тканно-белым небом, где ангелы летают. А вдоль окна на вешалках и в шкафу висят белые платья невесты — с рюшечками, пелеринками и матерчатыми пуговками.
— А здесь кто будет жить?
— Андрюша Макаревич с женой приедут завтра.
Слава — дому! Дом — Славе!
Вообще-то раньше дом принадлежал малоизвестной артистке парижского мюзик-холла, а теперь вот — Полунину, который по странному совпадению когда-то тоже служил в мюзик-холле, но ленинградском. И чем дальше мы продвигаемся по полунинским лабиринтам, тем больше понимаешь, что дом — это Слава. С его прибамбасами, фантазиями и запредельной свободой. Вот он тазиков понаставил, думаете — зачем? Слава в них Луну ловит. Только для лунного улова медные емкости с водой нужно поставить в нужном месте. Как он определяет эти места — одному Богу известно. Но Луна клюет и ловится. А он этому радуется как ребенок и сообщает:— Я сейчас могу помочь себе быть ребенком, а раньше не мог. Взрослые все время заставляли меня быть взрослым.
Ходит размашисто, по-хозяйски, седые волосы по ветру крыльями разлетаются. Прикид — только желто-красно-оранжевый.
— Слава, вот скажи честно, у тебя есть в гардеробе хотя бы один цивильный костюм?
— Я несколько раз пытался купить себе пиджаки, брюки, галстук. Надену один раз, а потом кладу на полочку и никогда уже к этому не возвращаюсь.
— А если президент России или Франции решит тебе на грудь повесить орден? А на груди, извини, не лацкан пиджака, а драная майка или стеганый халат. Как быть?
— Я попытаюсь, наверное, но долго не продержусь. Уже проверено.
— А женился-то ты в чем? Надеюсь, как человек?
— У меня было несколько свадеб. Но цивильных не было.
Действительно, в нынешнем году много шуму наделала его серебряная свадьба в шапито на Чистых прудах, которое было все изнутри одето в серебряную фольгу, и всех гостей заставили тоже быть серебряными. Кому повезло там быть, рассказывают, как серебряные люди ходили в серебряном пространстве, и жених с невестой тоже отливали серебром. Но и этим дело не ограничилось: Полунин с женой Леной совершили целых пять свадебных обрядов: буддистский, кришнаитский, якутский, еще какие-то. Причем обряды совершали высокопоставленные конфессионные чины.
— То есть дураки у религиозных деятелей в почете?
— Религиозные люди разных конфессий — мои друзья. Они чувствуют, наверное, что я живу согласно их законам. И им нравится, что через меня они могут сказать людям про что-то свое очень важное. Поэтому они всегда с удовольствием приезжают ко мне.
Парилка под “Квин”
А пока — идите вы все в баню. Баня — продолжение театральной комнаты с синими стенами и оборудованной по последнему слову техники: свет, звук — все как надо. Он здесь “Дьяболо” своего репетировал, а через неделю ждет кукольный театр из Африки, где все куклы сделаны из (спокойно!) настоящих костей и черепов. Опять страхи?Правда, баню называет отдыхалкой. Вот мы и отдыхаем — сначала в огромной бочке с водой, куда нас набилось человек пять и еще место осталось. А потом в парилке меня отходили вениками два крупных, судя по силе удара, специалиста — телешоумен Александр Цекало и питерский виртуоз театральных масштабных фарсов Виктор Крамер.
— Лично я предпочитаю избиение под любимых “Квинов”, — заказываю я музыку.
Именитые банщики тут же исполняют “We are the champions”, и в каждом моем ребре отдается их басовитое “champions”. А в это самое время обитатели бочки решают: вырезать ли сегодня Дусе Германовой гланды и аппендицит? Коллективный разум оставил артистке и то, и другое. Но временно. Зато придумали завтра строить монумент этому самому разуму.
Тема ужина после бани — “не к столу будет сказано”. Естественно, анекдоты. Естественно, неприличные. Самый высокий рейтинг у театрального. Вот он — гримерная, две старые артистки и одна молодая. Одна старая говорит другой: “Послушай, милая, ты не чувствуешь, как здесь ужасно пахнет?” Принюхиваются: “Да, ужасно. Дерьмом воняет”. Снова нюхают воздух и косятся на соседку. Молодая не выдерживает и говорит стервозно, с вызовом: “Да, я ем говно. И вас съем”.
“Роллс-Ройс” на кухне
Все-таки дураки — несерьезные люди. Вроде бы собрались обсудить будущие проекты, а со стороны — полное дуракаваляние. То в бочке, то в “Мексике” — еще одна комната, смыкающаяся с кухней. В этой самой кухне-мексике главный предмет — английская плита “Agga”. Кто не понимает, объясняю — это “Роллс-Ройс” среди плит. Электрическое чудо с множеством духовок никогда не выключается и готовит до 20 блюд одновременно.В “Мексике” Слава обычно любит почитать свою любимую книжку “Искусство ничего не делать”.
Второй философский монолог Славы:
— Людям кажется, что они живут в тот момент, когда они что-то делают. Но пространство жизни состоит не только из самого пространства жизни, но и из пространства не менее прекрасного. Динамика американского типа захлестнула всю систему человеческой жизни, и всем кажется, что если они дойдут, добегут, доделают, то там и будет эта самая жизнь. Только процесс активного созидания они считают креативным, а все остальное — пустым и неинтересным. Тема “дурак” как раз возвращает всех к понятию, что жизнь уже течет и уже полна. Значит, прежде чем ты начнешь что-то делать, ты должен понять, что, может, и не надо ничего делать. Если рядом с тобой друг, то не надо бежать от него — может, в этот момент происходит что-то главное в жизни: два человека соприкасаются душами. Вот Индия живет этим понятием — ничего не делать. Не потому, что она ничего не производит, — она производит дух.
После такого монолога так и тянет в “Индию”. О!!! Как там пряно-розово-фиолетово-желто, камешки под ногами и много маленьких зеркал, вмонтированных под разными углами в стены. Год назад Слава попал в Индию, да там и остался — душой. “Это моя страна”, — говорит, мечтательно прикрыв глаза.
И тут он делает загадочное заявление, что сейчас ему вовсе не интересен театр как таковой. И искусство как таковое сейчас его не волнует. Вот это да!!!
Елка вверх тормашками
Но самым нежным местом в этом странноприимном доме, где толкутся 20 орущих людей, останется для меня “Бабушкина комната” в башенке. И не потому, что там останавливаются милые старушки, как с рождественских открыток (чепчик, очочки, розовые щечки). А потому, что она как будто пахнет молоком. И я как будто вижу свою бабушку — все руки “гречкой” обсыпаны и капусту для засолки рубит… Все такое бело-голубое и в кружевах, ходики опять же... А елка не стоит, а висит под самой крышей, причем вверх тормашками, и игрушки с нее не сыплются.Но смотреть на елочные сокровища (у Славы огромная их коллекция) особенно некогда, потому что дураки спешно отправляются в Париж. Там, согласно разработанному Славой плану, они валяются на мосту. И поражает даже не их дурацкий хэппенинг, а как Париж реагирует на группу аккордных придурков.
Вот, например, Дуся Германова, одетая по моде 50-х годов, на красном светофоре подходит к автобусу и начинает кокетничать с симпатичным пассажиром у окна. Делает перед ним книксен, посылает воздушные поцелуйчики, отчего весь автобус балдеет. Но, когда дают зеленый свет, шофер не спешит трогаться, он ждет, когда дура Дуся закончит выступление. Он даже откроет двери, чтобы та услышала аплодисменты.
Клоуны, они же дураки — ну что с них возьмешь. Кстати, а кто из них какой? Ясно, что Макаревич — белый, очень лирический. И Максимков из Питера — тоже белый, но очень умный. А одессит Жора Делиев из “Маски-шоу”, который три дня ходит серьезный и в резиновых сапогах, самый что ни на есть рыжий.
— А я какой клоун? — спрашиваю я.
— Ты — рыжий, но с белым пером, — вдруг серьезно сообщает мне Дуся.
Чемоданная история
Глядя на Славу, трудно представить, что когда-то этот человек по утрам надевал телогрейку и шел укладывать асфальт. Позже выходил на сцену ленинградского мюзик-холла и танцевал танго. Это он называющий себя дураком? Вот только дурак оказался не так прост и в свое время прикинул, сколько стоит его труд.— Если я креативно отношусь к своим затратам труда, творчеству, то в конце концов могу найти такие формулы, которые нужны всем и которые дают мне большую свободу. У меня в театре был внутренний закон: 10 дней работать, чтобы заработать на жизнь, а 20 дней — валяли дурака. Много ли тебе надо?
Его свобода передается всем, кто входит в дом. Даже у самых зажатых, с боксерской стойкой к жизни, комплексы отваливаются, и их никто не ищет. В доме галдят, танцуют, поют. Дураки читают доклады и на музыку государственного гимна распевают “Гимн дураков”. И понимаешь, что Полунин опроверг высказывание Гоголя про две российские беды — дураки и дороги. Дороги с царских времен в отечестве не изменились. А вот дураки — скажу я вам — явно эволюционировали: прямо-таки гениальные дураки.
Третий философский монолог Славы:
— Вся проблема состоит в том, что человек привык к тому, что жизнь его несет. Но это вопрос личности, а не вопрос социальной среды: значит, конкретная личность не смогла провести духовные затраты, чтобы найти формулу своей жизни. Я прожил свою жизнь почти всю, не имея ничего в руках. И я имел все. Я с чемоданами расстался всего 3—4 года назад. У меня не было дома вообще — только чемоданы. Я построил целый чемоданный мир. Открываешь чемодан, а там — полки, полки. Я создавал жизнь на колесах. И я был так же счастлив, как счастлив всегда. Мое материальное не связано со словом “счастье”. Сейчас я экспериментирую с понятиями “дом” или “сад”, а завтра мне будет чихать на это, отдам все и увлекусь понятием “паровоз”.
И, наконец, о том, кто в домике живет, то есть о семье Полунина. Хотя для него — это первое дело. Полунины — крепкий клан одинаково сумасшедших людей. Жена Лена по прозвищу Фудзи — хранительница дома. Сыновья — Дима и Иван — гении техники и дизайна, невестка Аня — красавица и добрая душа, а также внучка Миа двух лет от роду. Черноглазая Мийка — всеобщая любимица, будущая звезда: она уже выходит в спектакле “Сноу шоу”, правда, пока в финале. Но этого вполне достаточно, чтобы ее узнавали на улице там, где гастролирует театр ее деда.
Прислуги Полунины принципиально не держат, все делают сами.
Режиссер жизни
Поутру Дуся в красном камзоле и золотом кивере на голове ловит явно не рыбу, а немного солнца в холодной воде, куда ежедневно ныряет только безумный Крамер. Делиев вдруг сообщает, что он амбициозный дурак, потому что вчера с девушками на мосту фотографировался. Бартенев снова сменил пижаму. А Макаревич говорит, что ему в свадебной комнате спится о-фи-ги-тель-но!— Да это вообще потрясающее место. И надо обладать колоссальной внутренней свободой и большой силой, чтобы устроить жизнь таким образом. Я думал, что сам живу близко к этому, но понял, что до этого мне далеко.
Сразу несколько голосов:
— Господа, так из чего мы будем делать монумент разуму?
И тут же коллективный дурацкий галдеж: “Давайте сделаем его из продуктов, а потом съедим”. Пока все на балкон тащат продукты, точно расхитители народной собственности, мы сидим со Славой на полу в библиотеке.
— И все-таки загадка — почему тебе театр сегодня неинтересен? Значит, новых спектаклей не ждать?
И тут Слава делает еще одно заявление:
— Понимаешь, есть более совершенный спектакль — это наша жизнь. И я пытаюсь, чтобы каждый ее момент был создан по сценарию, чтобы хорошо была поставлена музыка, прекрасно сделаны костюмы, подобраны актеры, чтобы все работало, как вчера на мостике у Лувра. Это драматургия моей жизни. И для меня она более интересна, совершенна, импульсна и дает такое удовольствие, какое театр уже мне дать не может. Я пытаюсь многих людей спровоцировать на такое же понятие жизни.
Но режиссировать жизнь, я бы сказала, опасно. Дом Славы — вещь хрупкая. Вот Слава вычислил: если 20 процентов гостей не поддаются Дому, атмосфера его разрушается.
Три дня дураки валяют дурака. Однако наваляли немало. Сначала ассамблею с научными докладами на тему “Дурак в современном мире?”. А через две недели Слава начнет сколачивать проект “Караван мира 20 лет спустя”. Именно 20 лет назад доперестроечная Москва вздрогнула, когда Слава с компанией таких же дураков, как он, притащил в центр столицы лучший мировой уличный театр. В 2009-м он намерен повторить караванный загул с дураками.
Четвертый философский монолог Славы:
— Люди совсем разные, и у них разные понятия о счастье. Если кто-то попал не на свое место, то, конечно, он не счастлив. А когда любишь жизнь с утра до ночи в истерике, добиваешься своего, понимая, что половина все равно вверх ногами, то вполне можешь быть счастлив. Но я думаю, что творчество — самая идеальная формула счастья. Понимаешь, я все время в празднике, и мне еще за это платят. Дальше уже некуда. А дурак — это тот, кто держит в руках самую большую драгоценность — глупость.
Мимо ковыляет по своим делам маленькая Мийка. Слава смотрит на нее: “Вот если я с Мийкой поссорюсь, вот это будет страх”. Что это за клоуны?! Что за дураки?! Ну никак не могут жить без страшилок.
