“По подозрению в совершении особо тяжкого преступления разыскивается Ульман Эдуард Анатольевич, 1973 года рождения. Несудимый. Особых примет нет. Имеет навыки обращения с огнестрельным и холодным оружием. Владеет приемами рукопашного боя. При задержании соблюдать осторожность”. Это цитата из розыскной ориентировки, отправленной из Ростова-на-Дону в МВД Бурятии. Лапидарное милицейское описание и не должно давать психологического портрета. Нарисуем его сами. Все-таки Ульман со всеми своими навыками бегает среди нас.
Идол спецназа
Суть натуры Ульмана — фанатик. В первом значении этого слова: “тот, кто до исступления предан своей религии”. Вот только богов у капитана много. Ульман — язычник. Чтоб понять поступки этого человека, следует осмотреть весь его пантеон. Спецназ — первый идол.Бурятский гарнизон, офицерская гостиница. Ульман возвращается со службы. Вход в гостиницу — тренировка. Ульман движется перебежками: “оседлал угол”, “мелькнул”. Ладони сложены перед собой, будто в руках оружие. Поднялся на пятый этаж. Боевая задача выполнена.
На задворках батальона — старые развалившиеся казармы. Ульман подбивает офицеров купить пневматические пистолеты. Надевают слесарные очки, бегают по развалинам, маскируются, стреляют друг в друга металлическими шариками. Довольно болезненно. Всем офицерам приходило такое в голову. Но воплощал это только Ульман.
Все спецназовцы знают про “туман на лице” — маскировочную раскраску физиономии специальным карандашом. Но редко кто из офицеров это делает — пот течет, лицо щиплет. Капитан Ульман разрисовывал себя, как восторженный неофит. И на войне, и на учениях.
Русский солдат либо рубится насмерть, либо скучает. Этим он отличается от солдата НАТО. Русский не умеет играть в войну. Ульман играл с удовольствием и на полном серьезе. Видимо, потому что немец. От фронтовых учений многие офицеры стараются отвертеться. Ульман участвовал во всех.
Идол-олень
Ульман родился, жил и учился в Новосибирске, служил в Забайкалье. С чеченцами практически не сталкивался. Сведения о них черпал из оперативных сводок, куда хорошие люди не попадают, да из фильмов типа “Чистилища”. Ульман это кино смотрел.Подмечено, что разведчики из бурятской бригады спецназа относятся ко всем без исключения чеченцам с большей неприязнью и недоверием, чем, например, такие же разведчики из Ростовской области. И это чистая география.
От Улан-Удэ до Моздока 10 с лишним часов лету плюс дозаправка. Летит солдат и думает: е-мое, как далеко-то. Приземляется на Кавказе и что видит? На родине его сосны и холодно, здесь — папоротники и тепло. Дома воздух сухой, здесь — влажный. Все иначе, все по-другому. А первый признак врага — он другой. Интересно наблюдать, как по-разному разговаривают с чеченцами офицеры из Забайкалья и Ростова. Первые, пока не привыкнут, беседуют с ними как с пленными из иностранной армии — вежливо или жестко, но обязательно сохраняя дистанцию. Вторые с легким презрением или подчеркнутым уважением, но всегда по-свойски, раскованно, как с людьми знакомыми и понятными. Так буряты разговаривали бы с китайцами. Ростовчане — независимо от национальности — те же кавказцы, и в Чечне они торчат дольше — чей округ, того и война. Чеченцев знают с детства. Видели всяких — плохих и хороших. Буряты не видели никаких. Для ростовчан чеченец либо враг, либо нет. Для бурятов — скорее всего враг. Нюанс тонкий, но существенный. Бурятских разведчиков ростовские коллеги за глаза называют “оленеводами”, подчеркивая их чужеродность на Северном Кавказе. Вооруженный конфликт на собственной территории — дело тонкое. И не стоит его усугублять, втягивая в войну людей, чьи привычки кардинально отличаются от менталитета местного населения. И если без бурятской бригады в Чечне не обойтись, то использовать ее лучше где-нибудь на границе с Грузией. Итум-Кале, Тусхарой. В зоне ответственности 14-го погранотряда. Людей там почти нет. И мирные через границу не ходят.
Окажись на месте Ульмана капитан из ростовской бригады, все могло быть иначе. Он бы не стал слепо выполнять приказ о расстреле пятерых задержанных. Не потому, что симпатизирует чеченцам, а просто в силу житейского опыта. И никакой полковник Плотников не смог бы его убедить, что пятеро безоружных селян являются боевиками. Ульмана тоже не убеждали, просто передали приказ. А дальше сработал фактор “оленевода”. “Я тогда подумал, как же эти люди важны для чеченского сопротивления, если с ними приказано поступить так жестко”, — говорил Ульман.
Из всех возможных объяснений бесчеловечного приказа он выбрал самое нелепое. Но то единственное, которое не рушило его веры. И тут мы подходим к самому опасному истукану.
Идол с горы Дайлам
Трагедия у села Дай — по форме античная. Внизу на дороге люди. Вверху на горе — боги. Только гора эта называется не Олимп, а Дайлам, отметка над уровнем моря 1338,0.Коллеги Ульмана никак не могут понять, почему он, обстреляв машину, не скрылся. Можно не уходить с дороги, сместиться на километр и продолжать наблюдение. Вместо этого он не только остался на месте, но и вышел из укрытия проверять проезжающие машины. А Ульман просто верил в руководителя операции. Бог сказал остаться, Ульман остался. Бог сказал — убей, Ульман убил. Характерно и то, что Ульман беспрекословно выполнял приказы не какого-то знакомого командира, в чьем профессионализме он не сомневался, а командира абстрактного, которого никогда не видел. Высшего существа, знающего истину. Я спрашивал Эдуарда, почему он не усомнился в приказах, которые выглядели нелепыми, — рассекретиться, убить безоружных, оставаться на месте, взорвать машину, сжечь трупы. “Я не знал всего замысла операции, — отвечал Ульман. — А значит, не мог считать приказы нелепыми”. Замысел операции — звучит как промысел божий. А бог оказался растерянным паркетным полковником, без году неделя в Чечне. Ульман убедил себя, что убивает агентов Хаттаба. А оказалось, что он заметал преступные следы своих богов-полковников. Собственные следы Ульман не заметал, иначе никто на той дороге капитана бы не увидел. Скольких смертных погубила Афина, только чтоб досадить брату Аресу. Этими подставами языческие боги и отличаются от Бога настоящего.
Ульману не пришло в голову, что он совершает уголовное преступление. Он фанатично верил в справедливость и необходимость войны под названием “контртеррористическая операция”. И не верил, что здесь есть кто-то, кроме врага.
Идол врага
Целью той операции был Хаттаб. Однако в бурятском отряде мало кто в это верил. Комплексная операция? С пехотой, с авиацией, с ФСБ? Ну, значит, точно никакого Хаттаба там нет. Так рассуждали все, кроме Ульмана. За полгода до этого он уже воевал с Хаттабом в Дарго. Был радиоперехват, что боевики идут в село. Разведчики рыли полнопрофильные окопы, насыпали песком мешки. Прилетевшая комиссия провела строевой смотр. На третий день стало ясно, что Хаттаб пошутил. Комиссия улетела, жизнь пошла своим чередом. Почистили оружие, можно расслабиться. И тут раздавался голос замкомроты Ульмана: “Вторая группа третьей роты, боевая тревога!” — “Эдик, от…сь, пойдем лучше в волейбол поиграем”. — “А Хаттаб?” И он шел в свой окоп, улучшал его, тренировался.И теперь разведчики понимали, что их просто пугают: Хаттаб и 15 арабов? А на самом деле и не Хаттаб. И арабов, наверное, не 15, а пять. Причем трое из них ранены, да и не арабы они вовсе, а таджики.
А Ульман не позволял себе усомниться. Верил в Хаттаба и мечтал о встрече с ним. Когда на дороге появился “уазик”, он верил, что там Хаттаб. Когда “уазик” не остановился, он верил, что за скалой арабы выпрыгнут из машины и рассредоточатся. Он всегда ожидал самого худшего. И одного неверного движения водителя было достаточно, чтобы Ульман принял его за врага. Идеальный боец для войны в глубоком тылу противника.
В следующей части — последний идол Ульмана. И психологический портрет остальных участников побега.
