Пречистенский бульвар, переименованный в Гоголевский бульвар, можно было бы с таким же успехом назвать Пушкинским. В крайнем доме с четной стороны Александр Сергеевич бывал. На другой стороне бульвара, в Гагаринском переулке, жил у лучшего друга.
Столетие со дня гибели “солнца русской поэзии”, чуть было не закатившегося после октября 1917 года, отмечалось в СССР как национальный праздник. Генеральная линия партии по отношению к классикам русской культуры выпрямилась. Поэта перестали “сбрасывать с парохода современности”, не корили больше, что придворный камер-юнкер и помещик, не дал вольную крепостным крестьянам. По заданию партийного издательства три пушкиноведа прошли по его следам и выпустили научный путеводитель “Пушкинская Москва”, стараясь не упустить ни одного события, ни один адрес, связанный с именем Пушкина.
В последний приезд в родной город 7 мая 1836 года, как явствует из письма другу, он посетил директора губернской гимназии Алексея Матвеевича Окулова. Жил директор в доме на Гоголевском бульваре, 2, в казенной квартире рядом с классами. Окулов остался в воспоминаниях современников как “любезный и остроумный человек, известный всей аристократической Москве”. В вверенной ему гимназии учились сыновья первых лиц. Пушкинисты писали, что дом гимназии “представлял собой образец постройки классического стиля конца XVIII века”. Сегодня стиль затмевают две прорубленные в стене двери торговых точек наших рыночных времен.
Встречался Пушкин не по делам, по дружбе, завязавшейся между ним и сестрой директора Верой Александровной Нащокиной, на которой женился его лучший московский друг. Она вспоминала: “В нашей семье Пушкин положительно был родной. Я как сейчас помню те счастливые часы, которые мы проводили втроем в бесконечных беседах, сидя вечером у меня в комнате на турецком диване, поджавши под себя ноги. Я помещалась обыкновенно посредине, по обеим сторонам муж и Пушкин в своем красном архалуке с зелеными клеточками. Я помню частые возгласы поэта: “Как я рад, что я у вас! Я здесь в своей родной семье”.
Втроем проводили счастливые часы — напротив гимназии, в особняке на другой стороне бульвара. В Москве нигде так хорошо Пушкин себя не чувствовал, как у Нащокина. Они друзья детства, со времени учения в Царском Селе. С тех пор их привязанность не ослабевала, как бывает с годами, становились крепче. Выйдя в отставку после службы в гвардейском Измайловском полку, Павел Воинович Нащокин вел бурную светскую жизнь, проводя время в Английском клубе, с цыганами, песнями и плясками. За карточным столом ему попеременно то крупно везло, и тогда он себе ни в чем не отказывал, то приходилось искать кредиторов и топить печь мебелью из красного дерева.
Прибыв в декабре 1831 года в Москву, Пушкин писал жене, что “насилу отыскал его у Пречистенских ворот в доме Ильинской”, то есть на Гоголевском бульваре, 4. Прожил здесь около трех недель. Нащокин переживал не лучшие времена. У Пушкина кружилась голова от шума и гама, производимого непрошеными посетителями задолжавшего игрока. В другом письме жене описал житье-бытье друга так: “С утра до вечера у него разные народы: игроки, цыгане, отставные гусары, студенты, стряпчие, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный ход. Всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет, угла нет свободного… что делать? Между тем денег у него нет, кредита тоже”.
Однако, как установлено пушкинистами, именно “к этому времени и этому месту относится изготовление кукольного домика, в точности воспроизводящего всю обстановку квартиры Нащокина”. Лучшие мастера времен Николая I по заказу Павла Воиновича воспроизвели в миниатюре пианино в семь с половиной октав, стильную мебель, скатерти, фарфоровую и хрустальную посуду на 24 персоны и многое другое, что в натуральную величину заполняло комнаты дома в пору жизни в Москве дорогого гостя. “Дом его (помнишь?) отделывается, — писал Пушкин жене, — что за подсвечники, что за сервиз! Он заказал фортепьяно, на котором играть можно будет пауку”. Эта страсть обошлась в конечном итоге в 40 тысяч рублей, дороже дома в Москве, Пушкин заложил перед женитьбой свое приданое — деревню — за 30 тысяч рублей.
В 1937 году пушкинисты назвали эту гениальную затею “прихотью”, “своеобразной затеей барина-оригинала”. Конечно, Нащокин жизнь коротал как истинный барин: после отставки нигде не служил, время проводил с друзьями, играл до рассвета в карты, днем спал. “Нащокин встает поздно, я с ним забалтываюсь — глядь, обедать пора, а там ужинать, а там спать, и день прошел, — писал Пушкин жене, — а вечером едет в клоб, где играет до света”.
Пушкин жил так же. При всем при том, “забалтываясь”, узнавал истории, которые “послужили сюжетами нескольких произведений, в том числе повести “Дубровский” и поэмы “Домик в Коломне”. Пушкин побуждал Нащокина взяться за воспоминания, записывал услышанные “мемории”, их включают в его сочинения.
Под влиянием популярного английского романа “Пелам, или Приключения одного джентльмена” и устных рассказов Нащокина Пушкин хотел написать роман и наделить чертами Нащокина образ главного героя Пелымова. Первый биограф поэта Анненков обращал внимание, что его друг “отвечал намерению олицетворить идею человека нравственно, так сказать, из чистого золота, который не теряет ценности, куда бы ни попал, где бы ни очутился”. Как видите, барин, прожигатель жизни, отчаянный игрок, и он же человек из “чистого золота”, под стать Пушкину, барину и игроку, более невезучему, погибшему при карточном долге, который за него вернул царь Николай I.
Игрушечный домик попал из частных рук в Исторический музей, откуда его передали в питерский музей поэта. А натуральный дом Нащокина сохранился по указанному адресу.
В пушкинскую эпоху после пожара 1812 года все восстановленные дома на бульваре отличались единством классического стиля и высотой в два этажа. В конце XIX века никто не думал о том, чтобы сохранить неповторимый облик Москвы. Дома, переходя из рук в руки, перестраивались, меняли фасады. Описывая двухэтажный особняк на Гоголевском бульваре, 4, автор первого путеводителя “Московские бульвары” Юрий Федосюк о нем высказался так: “В 1899 году архитектор Л.Н.Кекушев радикально перестраивает здание под стиль того времени, устраивает балкон по фасаду, парапет на крыше”. Но название стиля сознательно умолчал, потому что модерн (от французского слова moderne — новейший, современный) советским искусствоведением осуждался как стиль — буржуазный, возникший в Европе “при обострении противоречий капитализма в условиях бурно развивающегося индустриального общества, роста национального самосознания”. Вряд ли эти обстоятельства влияли на испанца Гауди, чей собор, дома и парк в Барселоне хорошо известны москвичам, побывавшим в Испании.
Здания в стиле модерн отличаются причудливостью форм, орнаментальностью, их рисуют, а не проектируют по предписанным канонам. Лев Кекушев первым в Москве пошел по пути модернизма. На Гоголевском бульваре, 21, ему принадлежит шестиэтажный дом. Он проявил себя на самых красивых улицах — Остоженке, 17, 19, 21, Поварской, 42, 44, Пречистенке, 28. Дом на Пречистенке считается вершиной творчества автора и стиля, всего лет десять занимавшего умы зодчих. Но Москву трудно представить без “Метрополя”, старого здания МХАТа, Ярославского вокзала, Сандуновских бань. Все это — модерн.
Родившись в Вильно (Вильнюсе), получив высшее образование в Санкт-Петербурге, Кекушев прославился в Москве. За перестройку особняка на Гоголевском бульваре взялся после того, как его продала Надежда Филаретовна Фон-Мекк. Ей Чайковский посвятил Четвертую симфонию, с дамой, многодетной матерью, состоял в многолетней переписке, заочной своеобразной любви. Эта женщина была очарована музыкой и композитором, не смея к нему приблизиться. На посылаемые годами деньги Петр Ильич жил много лет. Заочная, но прочная связь оборвалась, когда Фон-Мекк узнала, как теперь пишут, о “сексуальной ориентации” Чайковского.
Последние полвека дом на Гоголевском бульваре, 4, занимает Комитет ветеранов войны. Первым его председателем избрали маршала Александра Михайловича Василевского. Жил он поблизости от бульвара, на Сивцевом Вражке, 33, в многоэтажном доме. Там я у него был, когда праздновалось 25-летие разгрома немцев под Москвой. Принял маршал с радостью, после вынужденной отставки он страдал. За ним оставили кабинет в длинном безлюдном коридоре Министерства обороны, в “райской группе”, куда попадали уволенные с высоких должностей маршалы Советского Союза.
— Выгнали меня из армии, — сказал он откровенно. (Его и маршала Жукова, опасаясь за власть, одновременно отправил в отставку Хрущев.) В военной форме, начищенных до блеска сапогах, в гостиной выглядел Василевский моложе своих 70 лет. Я признался, что не таким его представлял по фильму “Сталинградская битва”, где маршал выступал тучным статистом.
— Со мной постановщики не советовались, я увидел себя в кинозале. Там многое не так, как происходило на самом деле. Пишу об этом. Но трудно. Когда я был начальником Генерального штаба, прибыли с решением инстанций люди, погрузили в мешки весь архив Отечественной войны и увезли неизвестно куда.
В те дни бывший командующий Западным фронтом маршал Жуков, четырежды Герой Советского Союза, жил в опале, нигде публично не выступал, не давал интервью. Мне отказал, потому что, как выразился, выступить в “Московской правде” ему не дадут. Маршал Василевский вышел из тени, смог принять дома журналиста. И вот что я тогда узнал:
— Ставка находилась на улице Кирова, ныне Мясницкой, в одноэтажном особняке, соединенном подземным ходом со станцией метро, где оборудовали кабинет Верховного. Наркомат обороны и Генштаб с маршалом Шапошниковым эвакуировали на Волгу.
— Кому пришла в голову идея контрнаступления под Москвой?
— Идея родилась в Ставке в начале ноября.
Если принять во внимание, что в Ставке в те дни осталась оперативная группа из десяти офицеров и генералов во главе с генерал-лейтенантом Василевским, то напрашивается вывод, именно он и озвучил в особняке эту идею Сталину.
Был я у маршала в Горках и незадолго до выхода его мемуаров. Тогда хотел знать, кому пришла в голову гениальная идея окружения дивизий вермахта и румын под Сталинградом.
— Ситуация под Сталинградом походила на ту, что сложилась под Москвой. Силы дивизий немцев завязли в боях на берегу Волги. Вернувшись с Жуковым в Москву, мы доложили свои соображения Сталину. Именно тогда возникла идея нанести мощные удары по флангам.
Без визы Главного политического управления беседу с Василевским напечатать было нельзя. Там некий полковник сократил абзац: “Наша основная беда состояла в том, что мы ожидали в 1942 году основные сражения в центре на московском направлении и главные силы мы держали там”. И вписал в текст маршала Советского Союза обезличенный пассаж: “Победа на Волге — триумф советского военного искусства, его стратегии и оперативного искусства, тактики…”
У этого искусства был замечательный исполнитель, дважды Герой Советского Союза, кавалер двух орденов Победы — Александр Василевский. Ему надо установить непременно памятник в Москве. Не обязательно на коне.
Когда маршалы Василевский, Тимошенко и Мерецков возглавляли комитет ветеранов, бессменным секретарем там служил Алексей Петрович Маресьев. Тот, кого в “Повести о настоящем человеке” Борис Полевой увековечил в образе летчика Мересьева, поднявшего в небо боевой самолет после тяжелейшего ранения, ампутации ног. Очерк в “Правде” о летчике, Герое Советского Союза, Сталин не разрешил, чтобы не дать немцам позлорадствовать, мол, у русских дела так плохи, что даже безногих заставляют воевать. Всего три дома помянуты мной на Гоголевском бульваре. А сколько историй связано с ними! Но кто знает, где находилась первая московская гимназия, принимавшая Александра Гумбольдта и Александра Пушкина? Кто помнит, что в ней учились историки Погодин и Соловьев, великий Александр Островский? Кто обращает внимание, что дом под номером 4 видел маршалов Василевского, Тимошенко и Мерецкова?
Тимошенко после поражений в войне с Финляндией, когда командовал “донецкий слесарь, боевой нарком” Клим Ворошилов, привел Красную Армию к победе, прорвал линию Маннергейма, считавшуюся неодолимой. Мерецков, Герой Советского Союза, бывший начальник Генерального штаба, когда Германия напала на СССР, сидел в камере Лубянки, ждал расправы. Выйдя чудом на свободу, успешно воевал. Его Волховский фронт прорывал с двумя другими фронтами блокаду Ленинграда.
Сорок с лишним лет служил верой и правдой в комитете ветеранов Маресьев.
Где их имена на мраморе? Каждый дом на бульварах нужно отяжелить мемориальной доской с именами тех, кого Россия не забудет.
