Простите вашего царя

Сокуров поставил в Большом “Бориса Годунова”

  …Очень странное оставил впечатление первый сокуровский опыт оперной постановки в Большом театре. Вроде бы все по высшему разряду — голоса, костюмы, декорации, свет; все дорого, все продумано. А с другой стороны, не знаешь, куда деться от скуки за два часа первого отделения. Вот и публика не отказывала себе ни в чем, болтая в голос без устали и шурша фантиками…
     
     Около семи вечера. У подъезда филиальной сцены много посольских машин. Предпремьерный шепот — отнюдь не о театре; но о намертво запертом Третьем транспортном кольце и других автоколлизиях этого дня. Наконец все расселись. Как ни странно — достаточно свободных мест. К микрофону идет Швыдкой…
     Предложил почтить память первого президента, все встали. Но при этом Швыдкой выдает: “не надо искать никаких ассоциаций”, как это, дескать, делают “неумные журналисты”. Понятно, что притягивать “Годунова” к Ельцину — глупость очевидная, но при чем здесь журналисты, если Сокуров с экрана самолично сопоставлял двух Борисов? Бориса Николаевича уже нет, а спектакль, напротив, должен прочно осесть в репертуаре, и со второго показа ни у кого никаких ассоциаций уже не возникнет… Так что об этом эпизоде можно забыть. Итак, спектакль.
     Нелишне вспомнить сокуровскую атмосферу в его “Тельце”, его “Солнце”… Тихий образ заведомо мощной фигуры (что это Ленин или японский император — прочно оставалось за кадром), характер которой едва видными мазками раскрывается через десятки незаметных, едва ли не случайных людей. Это получалось в кино. Да и музыка в сокуровских кинопастелях была скорее интуитивной ниточкой... Это как Тарковский говорил своему композитору Эдуарду Артемьеву: “В моих фильмах музыка появляется тогда, когда я сам недотягиваю”. А в опере, уж извините, Мусоргский выступает как сильный самоцельный герой, его “для фона” не заткнешь… Да и сам Сокуров в одном интервью уподобляет “Бориса” и “Хованщину” вагнеровскому масштабу. И как тут быть?
     Понятно, что Сокурову пришлось считаться с законами сцены. Но насколько он себя переборол? Его тонкость осталась — в приглушенном свете (почти весь спектакль идет в потемках). В осторожном рисунке движения артистов — правда, иногда “народ” сбивался в кучу, словно бы не зная, куда деваться дальше. Но… тонкость эта, игра на оттенках, столь обостряющая внимание в кино, напрочь усыпляет в театре. Само по себе все великолепно: исторические дорогие костюмы с натуральными камнями от Павла Каплевича, сквозные декорации от Юрия Купера — через силуэты церковных маковок бегут голубые облака… Все суперэффектно! Но в полутьме все это величие сливается в одну серую массу, и не всегда даже улавливался глазом выход Годунова (Михаил Казаков) или Шуйского (Максим Пастер)…
     Отсутствие сценической динамики сказывалось и на восприятии музыки. Едва видный из ямы Ведерников дирижировал рьяно, будто разжигая огромный костер. Но тщетно. Музыка, сливаясь с солистами и частым закулисным хором, неприятно ускользала, становясь такой же серой, как и сцена.
     Конечно, никакого эффектного скандала, как с Черняковым, не будет. Вещь поставлена заведомо достойно, строго, классично. И упрекнуть ее вроде не в чем. За исключением одного.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру