Новодевичье. Хаотичные цветочки со всего света теперь аккуратно стоят в вазонах. Лишь ленточки выдают — от кого: любимовская Таганка, консерватория… Образцовый порядок. Уже не страшный, не пугающий. Ушли спазмы, ушло то дикое напряжение, которое стояло на юбилейном концерте в честь Ростроповича (без него самого) месяц назад. Тогда все путались в предчувствиях. Нынче атмосфера разрядилась.
И тянется эта бесконечная цепочка приходящих. Тот, кто приходит к Ельцину, не забывает Ростроповича. Кто к Ростроповичу… Они напротив друг друга. Стоят иностранцы, вглядываясь в это странную магию чисел: 27.03.1927 — 27.04.2007. Тишина, деревья, забылся похоронный дурман…
Похороны? Да, время несет свои законы, против этого трудно возражать. Когда интимнейшее церковное таинство превращается во всенародное шоу. Когда — едва гроб был накрыт по завершении службы — чуть ли не все стоящие в храме вскинули руки вверх, щелкая процессию на мобильники… Людей разбирал интерес, нежели скорбь. Или когда толпа неслась к свежей могиле маэстро — из-за невозможности пройти таким количеством по дорожкам — прыгали прямо по чужим могилам, и ритуальщики в гневе одергивали: “Это же Никулин! Не наступайте!” Когда в храме, а потом и на кладбище пытались раздаться жидкие аплодисменты, — может, у драматических артистов и есть такая традиция, но по отношению к музыкантам она неуместна. Всё слышал на кладбище шепот: “Ну где же аплодисменты?” На что вдова Шостаковича, стоящая рядом, нервно сказала: “Зачем? Не надо этого!” Впрочем, чего лезть людям в душу.
Странно припомнился последний разговор с маэстро. Он тогда собирался ставить “Войну и мир” в Большом. Не вышло. Как сейчас мелки стали все эти нестыковки, перебранки, недомолвки… Ростропович сказал тогда:
— Я очень хорошо знал Прокофьева, когда мы с ним гуляли, он все время говорил: “Слава, я не хочу умереть, пока не посмотрю последнюю редакцию “Войны и мира”. Вот я и подумал, что было бы прекрасно, чтобы Кутузов в финальной сцене выезжал бы не в театр, а... на Красную площадь, и вся наша банда в военной форме играла бы марш!
— Но с исполнением оперы не все гладко было?
— Ее вообще решили отменить. Потому что это был 70-й год… Солженицын уже жил у меня. И вот Фурцева, министр культуры, вызвала к себе: “Слава, вы знаете, вам не хватает репетиций. Поэтому лучше отменить спектакль”. Я ответил: “Мне хватит этих репетиций, я хочу это сделать”. И в день премьеры поехал на Новодевичье. Встал на колени перед могилой Прокофьева, сказал: “Сергей Сергеевич, помогите мне сегодня”.
…И вот Новодевичье, столько лет долой, а кто-то прямо сейчас — со смычком или без — стоит себе тихо под липами: “Мстислав Леопольдович, помогите мне сегодня…”
