Вчера в Каннах показали новый фильм Андрея Звягинцева “Изгнание”. Четыре года назад Андрей своей дебютной лентой “Возвращение” так поразил жюри Венецианского фестиваля, что получил на нем сразу два “Золотых льва” — “за лучший фильм” и “Лев будущего”.
Скажу сразу: не знаю, как встретили новую работу любимца мировой фестивальной публики. Поскольку в момент, когда этот номер подписывался в печать, событие еще не состоялось. Надеюсь, что приняли хорошо. Остался только один вопрос: что за фильм показал вчера в Каннах Андрей Звягинцев?
...В сентябре 2003 года мы встречали наших триумфаторов в “Шереметьево-2”. Продюсер Дмитрий Лесневский, режиссер Андрей Звягинцев и актеры Константин Лавроненко и Иван Добронравов были вместе, они были так счастливы. Журналистов почему-то в аэропорт приехало мало, да и стояли коллеги с унылыми от долгого ожидания лицами — самолет опоздал на час, герои дня потеряли багаж, потом нашли...
Наконец Лавроненко, широко улыбаясь, появился на лестнице, ведущей из VIP-зала.
— Страна, мы вернулись! Что же ты нас плохо встречаешь? — закричал он, и журналисты очнулись, зааплодировали...
...Май 2007-го. Киноцентр на Красной Пресне. Секретный показ “Изгнания”. Из REN-FILM несколько раз перезванивали: “Лена, только никому не говорите! Там будет только человек 10 избранных журналистов да члены съемочной группы. Не опаздывайте, а то нам придется закрыть двери, и, пожалуйста, не пишите ничего про фильм до 18 мая”.
Прихожу. Толпа. Начали на полчаса позже в самом большом первом зале. Андрей вышел на сцену, тоже удивился, что такая большая у него, оказывается, была съемочная группа, улыбнулся и пожелал приятного просмотра.
Просмотр был трудным.
С первого и до последнего кадра — все два часа — я мучилась вопросом: какой мрак должен быть внутри человека, снявшего этот фильм? Это даже не вопрос, это ощущение, которое возникает с первых же сцен — мчащаяся сначала по проселочной дороге, затем среди каких-то полузаброшенных заводов старая машина неопределенной марки (на взгляд дилетанта, то есть неспециалиста по давно сошедшим с производства автомобилям не самых известных фирм). И все в коричневых блекло-угнетающих тонах.
Андрей, правда, выходил на сцену довольным и спокойным. Узнать, ошибаюсь ли я, мне не довелось. Все дни после показа и до Канн мы созванивались с Андреем — он “не включал звезду”, помня о нашем знакомстве, но переносил интервью со дня на день, потом пообещал ответить по электронной почте. Я выслала вопросы, он позвонил и сказал, что они слишком сложные, чтобы отвечать в суете, походя, а у него нет времени подумать над ними серьезно. Вот некоторые из этих вопросов:
“В ваших картинах намеренно мало быта. Вас раздражает эта часть жизни? Как правило, через быт, через мелкие его детали передается время. Вы избегаете любых деталей, определяющих время. Почему?
Для чего вы оставляете своих героев “оголенными” — вне времени, вне любых других обстоятельств, кроме их личных отношений? Ведь любые отношения не существуют в безвоздушном пространстве, они же сотканы из сотни мелочей...”
Пожалуй, в них — мое главное впечатление. Они же — моя рецензия. Андрей говорит, что признателен мне за мою всегдашнюю честность. Лесневский, продюсер “Изгнания”, и актер Лавроненко, сыгравший во втором фильме Звягинцева, от интервью тоже уклонились, сославшись на занятость. Поэтому я рассказываю только о том, как и что я сама увидела в “Изгнании”.
В машине, которая мчалась в прологе, оказался Александр Балуев. Он вышел из машины, держась за простреленную руку, и зашел в какую-то странную, может, столярную, мастерскую. Ее хозяин — Константин Лавроненко — вытащил ему пулю, и тот уснул, отказавшись от врача. Позже стало ясно, что они братья. Кто и как ему прострелил руку, так и осталось необъясненным.
Утром семья — отец Алекс (Лавроненко), мать Вера (шведская актриса норвежского происхождения Мария Боневи, ученица Бергмана) и их дети: девочка Ева лет восьми и мальчик Кир лет десяти — отправилась в дорогу. Ехали на поезде, шли пешком — к дому, мрачно-одиноко стоящему на берегу оврага, рядом со словно выполотым лесом. Дом — как необжитая, намеренно состаренная театральная декорация, которую никто и не стремится обживать. Вечером, оставшись наедине, мать говорит:
— Алекс, я жду ребенка. Он не твой.
Причем эмоционально окрашено все так же — тоска и уныние. Ритм и тон их отношениям задан долгой дорогой, которую они преодолевают чисто механически. Как марионетки, которым для жизни не надо ничего, даже воздуха. Мебель, одежда, посуда, имена, прически — все дистиллировано — лишено признаков времени, а значит, жизни. В кадр вообще не попадает ничего лишнего — то есть кадр голый, выхолощенный, в нем только актеры, “повешенные” в пустом пространстве. И свет — блекло-коричневый, безжизненный. И трава не пахнет.
Это не заданная условность, как у Ларса фон Триера в “Догвилле”, где деревня нарисована на полу павильона, но ты моментально включаешься в события, в ней происходящие, и дышишь в одном ритме с экраном. Нельзя погрузиться в то, чего нет. Как можно поверить пустоте? Когда даже сюжет пересказывать скучно. И то, что ребенок оказывается на самом деле его, и она травится насмерть снотворным после сделанного ей аборта, и брат умирает от инфаркта — не волнует, поверьте, ничего. Как может волновать смерть неживых людей? Как тот пистолет, который появляется в кадре, но вопреки всем законам жанра не выстреливает.
“Возвращение” тоже намеренно лишено примет времени и деталей, определяющих место действия. Но из него не выкачан воздух. В тот момент стремление к универсальности — к своеобразной глобализации кинематографа, чтобы он был понятен абсолютно всем — показалось в Венеции чем-то новым и свежим. В “Изгнании” это свое стремление “отличник” Звягинцев довел, на мой взгляд, до абсурда, как бывает с каждой идеей, возведенной в абсолют. А любовь возвести в абсолют нельзя. Кино же без любви не бывает. Как не бывает любовь без воздуха и без запаха.
