Некогда ведущий первого реалити-шоу “За стеклом”, а ныне лицо “Вестей” Эрнест Мацкявичюс сидел как-то вечером у себя в офисе на улице Ямского Поля. Сюда и наведался корреспондент “МК-Воскресенья”, чтобы поговорить с Эрнестом о его литовском темпераменте, нелюбви к накрашенным глазам и о поздней дочке.
— Вашу работу можно назвать сидячей?
— Конечно. Я, считайте, полтора года в этом кабинете провел: готовлю выпуски, пишу. Но на самом деле наша работа только внешне малоподвижная. Кажется, сидит себе ведущий в студии, спокойный такой. А в это время у него внутри зреет кумулятивный взрыв.
— Приходится крепко держать себя в руках?
— В кадре — обязательно. Более того, у меня же есть “ухо”, в котором я слышу все, что происходит в аппаратной. И слышать приходится разное. Так что самообладание должно быть исключительным.
Что касается меня лично, то шутка “горячий литовский парень” — не такая уж шутка. Во всяком случае, я это постоянно ощущаю. Мой темперамент работает по принципу электрического конденсатора: эмоции накапливаются, накапливаются, а потом как шандарахнет! Довести сложно, но если постараться, мало не покажется.
— Запугиваете?
— Да нет, что вы. Последнее время я стал значительно спокойней. Несмотря на то что проблем вроде бы появилось больше — жизненных, бытовых, философских. Еще недавно я был вспыльчивым до истеричности. Но со временем понимаешь, что вокруг находятся люди, которым твоя истерика передается тоже. Так что мы все здесь стараемся держать себя в руках.
— В кадре эмоции вообще запрещены?
— Зависит от жанра. И от контекста, если хотите. Если это интервью, я могу хихикнуть, фыркнуть, рассмеяться. А в “Вестях” это, конечно, выглядело бы странно. Представляете, заканчивается сюжет, и в кадре появляется гомерически хохочущий ведущий? (Смеется.) Но определенные эмоции добавлять в сообщаемую информацию безусловно надо — с помощью мимики, модуляции голоса, движения бровей, в конце концов.
— Вам нравится, как вы выглядите на экране?
— Иногда нравится, но чаще — нет. Сначала меня в себе раздражало практически все: и голос, и манера разговаривать, и эфирные ужимки. Я обязательно старался смотреть все свои программы, отмечал недостатки, так называемые “косяки” и старался их исправить. Сейчас, честно говоря, давно этого не делал.
Но в целом я считаю, что легкая небрежность мужчине только на пользу. Поэтому когда гример меня спрашивает: “Ну что, глазки будем красить?” — я неизменно и твердо отвечаю: “Нет! Лучше не надо!”. (Смеется.)
— Слышала, что когда очень жарко, ведущие сидят в студии в пиджаках, при галстуках — и в шортах. Это правда?
— Не припомню, чтобы у нас кто-нибудь так делал, но теоретически это возможно. Ниже пояса же не видно. Но мне вообще-то всегда жарко, и я прошу операторов включать вентилятор. Обычно этого хватает. Так что, если вы вдруг увидите, что у меня развеваются волосы (делает загадочное лицо)… не удивляйтесь! Это значит, что на вентиляторе установили слишком быструю скорость. (Смеется.) Иногда он даже сдувает со стола эфирную папку.
— Что дочка говорит, когда видит вас по телевизору?
— Первое время очень болезненно реагировала, когда программа заканчивалась. Когда я с экрана исчезал, начинала рыдать: папу забрали! Однажды вместе смотрели какой-то выпуск, передача кончается, дочка в слезы. Я говорю: “Даля! Ты чего? Ку-ку, я тут!” Она посмотрела недоверчиво, но с тех пор плакать перестала. Теперь просто спрашивает: когда папу будут показывать?
— Она у вас совсем большая. Сколько ей?
— Почти три с половиной годика. Сейчас живет с бабушкой на даче, и я ее не вижу иногда неделями. Всякий раз, когда приезжаю, — удивляюсь переменам.
А совсем недавно она начала по-настоящему скучать по родителям, стала более нежной и трогательной. Если раньше при встрече она просто говорила: “Привет!” — и убегала по своим делам, то сейчас летит навстречу и с визгом прыгает на руки.
Еще мы с ней теперь можем по телефону разговаривать. Она даже научилась к нему подходить.
— Скоро и звонить сама начнет.
— С ужасом этого жду! У меня в мобильном много интересных номеров забито! (Смеется.) Не дай бог дозвонится кому-нибудь.
— Вас рождение дочки сильно изменило? Ребенок-то поздний.
— Да, Далька появилась, когда мне было 35. Изменилось все. Даже на химическом уровне, мне кажется. Полностью смещаются приоритеты и ценности. Раньше меня все время что-то угнетало, мне подсознательно казалось, что я не успел сделать в жизни чего-то важного и вообще живу неправильно. Почти каждый день начал задавать себе вопрос: “Зачем?” А когда Далька родилась, все встало на свои места.
— Еще детей хотели бы?
— Некоторые говорят: надо сразу второго заводить. Мол, двоих родил — и отмучился. Но мне кажется, что родителям тоже необходимо отдохнуть. Первый этап у всех по-разному проходит, у нас он был довольно тяжелый. И я понял, что через год или даже два мы еще не готовы. Ни я, ни Алина, моя жена.
Хотя я — за то, чтобы детей было много. Но к этому нужно прийти. Не должны родители быть все время не выспавшимися, бледными, голодными и злыми.
— На отдых у вас время остается?
— Как-то не очень. Мне все время надо что-то делать... Так получается. Изучаю нюансы формулы “дом—семья—работа”. Последний выходной провел, затыкая прорванную водопроводную трубу на даче. А в предыдущий занимался прочисткой канализации там же. В такие моменты всегда с теплотой вспоминаешь о своем высшем гуманитарном образовании.
— Но пар-то иногда выпускать надо. Что делаете?
— По возможности стараюсь встретиться с друзьями, которыми с каждым годом дорожу все больше. Теоретически можно где-то посидеть, даже потанцевать, как говорит молодежь, “зажечь”. Но только теоретически. Не припомню, когда я делал это последний раз…
А вообще, если вы меня спросите, чего я больше всего хочу в данный конкретный момент, я честно вам отвечу: спать... И мне кажется, что это все же конструктивнее и перспективнее, чем каждый день задавать себе вопрос “Зачем?”.
